— Понимаю, — сказал Сур. — Брезгуешь… — Принял у меня шнурок, положил в шкаф. — Напрасно все — таки брезгуешь, Степан.
— Он предатель, — сказал Степка, показывая на Рубченко, — а вы его жалеете!
Я вздрогнул — рядом со мною закричал Верка:
— Врешь! Дядя Павел — папин друг, а не предатель, врешь!
— Так, мой мальчик… Степан, слушай меня: если Павел Рубченко — предатель, то и я предатель. Таких людей, как он… — Сур закашлялся. — Он не только честный воин. Не только храбрый и добрый человек. На моих глазах он двадцать лет проработал в милиции. И на фронте. И всегда был настоящим рыцарем…
Степка молчал. Трудно было не согласиться — такой человек на виду, как в стеклянной будке. Зато Сур очнулся от своего отчаяния и продолжал говорить:
— Мы потеряли много времени… Необходим врач. Кто позвонит в «Скорую помощь»? Ты, Лешик? Придержите дверь. — Он осторожно поднял бластер и перенес в шкаф. Запер на два оборота. — Ах, Остапович!.. Ах, Остапович!.. Лучше бы… — Он осекся.
Я знал почему. Он сто раз дал бы себя сжечь этим бластером, лишь бы не стрелять в друга. Он выстрелил, спасая нас.
И, посмотрев на нас, он подобрался, тряхнул головой, стал по виду прежним, даже погладил Верку, как всегда, от носа к затылку.
— Да, тяжелое положение… В «скорую» нельзя обращаться. Степа, Алеша! Загляните в четвертый подъезд, квартира шестьдесят один. Доктор Анна Георгиевна… Пригласите ее сюда. Что сказать? У нас раненый.
Мы побежали. Степка на ходу сказал:
— Правильный приказ.
— Почему? — спросил я.
Он ответил:
— А вдруг эти уже на «скорую» пробрались?
— Кто — эти?
— С бластерами.
— А зачем им пробираться?
Степка только свистнул. Тогда я возразил:
— Доктор Анна Георгиевна тоже могла пробраться.
— Чудной… — пропыхтел Степка. — Она же пенсионерка, дома принимает. Видишь табличку?
Я видел. Квартира 61, медная яркая табличка: «Доктор А.Е.Владимирская».
Степан позвонил и вдруг сказал свистящим шепотом:
— Он меня было… того. Рубченко ваш…
— Он же не в тебя стрелял — в Сура!
— Да нет, — прошептал Степка. — Не из бластера. Он так… Глазами, что ли. Я будто помер на полсекунды.
— Ой, а меня… — заторопился я, но тут дверь отворилась, и из темной прихожей спросили:
— Ко мне?
Я ответил, что к доктору и что в тире лежит раненый.
— Сейчас, ждите здесь, — сказал голос, как мне показалось, мужской.
В прихожей зажегся свет. Мы вошли, но там уже никого не оказалось. Будто с нами разговаривали здоровенные часы, которые стучали напротив двери. Потрясающие часы! Выше моего роста, с тремя гирями, начищенными ярче дверной таблички. Часы тут же проиграли мелодию колокольчиками и стали бить густым тройным звоном — одиннадцать часов. Я охнул, потому что все началось ровно в половине девятого, всего два с половиной часа назад. В школе прошло три урока — и столько всего сразу! И Верка еще. А Верка очень нежный и доверчивый. Позавчера подошел к милиционеру и спросил: «Дядь, почему вам не дают драчных дубинок?..» Зазвенело стекло. Кто — то запричитал тонким, старушечьим голосом. Резко распахнув дверь, в прихожую выскочила женщина в белом халате, с чемоданчиком, совершенно седая. Она стремительно оглядела нас синими эмалевыми глазами. Спросила басом:
— Раненый в тире? — и уже была на лестнице.
А мы едва поспевали за ней. Вот так пенсионерка! Из квартиры пищали: «Егоровна!» — она молча неслась вниз по лестнице, потом по дорожке вдоль дома и по четырем ступенькам в подвал. Степка забежал вперед, распахнул дверь и повел докторшу по коридору в кладовую.
Доктор Анна Егоровна
Сурен Давидович был в кладовой наедине с Рубченко. Стоял, прислонившись к шкафу, и хрипел астматолом. Когда мы вошли, он поклонился и проговорил:
— Здравствуйте, Анна Георгиевна. Вот… — Он показал на койку.
— Вижу. Меня зовут Анна Егоровна… Ого! Детей — за дверь.
— Я расстегнул рубашку, — сказал Сур.
Она достала стетоскоп из чемоданчика. Мы, конечно, остались в комнате, в дальнем углу, под огнетушителями. Анна Егоровна что — то делала со стетоскопом, вздыхала, потом стукнула наконечником и бросила прибор в чемоданчик.
— Давно произошел несчастный случай?
Сур сказал медленно:
— Убийство произошло двадцать минут назад.
Анна Егоровна опять сказала: «Ого!» — и быстро, пристально посмотрела на Сурена Давидовича. На нас. Опять на Сура.
— Что здесь делают дети?
Степка шагнул вперед:
— Мы свидетели.
Она хотела сказать: «Я не милиция, мне свидетели не нужны». У нее все было написано на лице: удивление перед такой странной историей, и от почти прямого признания Сура. Мы тоже показались ей не совсем обычными свидетелями. Она сказала:
— Моя помощь здесь не требуется. Смерть наступила мгновенно, — и повернулась к двери.
Но Сур сказал:
— Анна Георгиевна…
— Меня зовут Анна Егоровна.
— Прошу прощения. Я буду вам крайне благодарен, если вы согласитесь нас выслушать. Слово офицера, вам нечего бояться.
Как она вскинула голову! Действительно: «Ого!» Она была бесстрашная тетка, не хуже нашего Степана. Она уже успела крепко загореть и выглядела просто здорово: круглое коричневое лицо, белые волосы, крахмальный халат и круглые ярко — синие глаза.
— Слушаю вас, — сказала Анна Егоровна.
— Я прошу разрешения прежде задать вам два вопроса.
Она кивнула, не сводя с него глаз.
— Первый вопрос: вы ученый — врач?
— Я доктор медицинских наук. Что еще?
— Когда вы последний раз выходили из дому?
— Вчера в три часа пополудни. — Ее бас стал угрожающим. — Чему я обязана этим допросом?
Сур прижал руки к сердцу так похоже на тех, что мы вздрогнули. Но это был его обычный жест благодарности.
— Доктор, Анна… Егоровна, сейчас вы все — все поймете! Очень вас прошу, присядьте. Прошу. Сегодня в восемь часов утра…
Сурен Давидович рассказывал совсем не так, как я. Без подробностей. Одни факты: заведующий почтой, старший телеграфист, поездка на такси, оба разговора Феди — гитариста с шофером, история с конфетами, потом капитан Рубченко.
О выстреле он рассказал так:
— Эта история была сообщена Павлу Остаповичу не вся целиком. Он остановил Алешу… Когда, Лешик?
— Когда пень грузили в такси, — поспешно подсказал я.
— Да, в такси. Павел Остапович начал расспрашивать второго мальчика…
— Вот этого, — сказала Анна Егоровна.
— Да, этого, Степу. Он сообщил, что пень доставили во двор милиции.
— И почты…
— Да. В этот момент я разрешил себе восклицание, не относящееся к делу. Павел Остапович меня осадил. Меня это крайне удивило. Мы с ним дружили почти тридцать лет… — Он закашлялся.
Докторша смотрела на него ледяными глазами.
— Да, тридцать лет! Мальчики об этом знают. И Степка в эту секунду сорвался и заявил, что капитан Рубченко тоже хватался за сердце, стоя перед пеньком.
— Вот как… — сказала Анна Егоровна.
— Навел Остапович не возразил. Напротив, он начал поспешно извлекать из — под пиджака некий предмет, подвешенный на шнурке под мышкой. Не пистолет, Анна Егоровна. Пистолет, подвешенный таким образом, стреляет мгновенно. Этот же предмет… Я вам его покажу.
Шкаф отворился с привычным милым звоном. Степка пробормотал: «Дьявольщина!» Вот он, бластер… Не приснился, значит.
— Этот предмет, доктор, он висел на этом шнурке, видите? Прошу вас посмотреть, не касаясь его.
— Странная штука.
— Именно так, доктор. Она висела на петле — удавке, никаких антабок не имеется. Висела неудобно. Ему пришлось извлекать этот предмет три — четыре секунды.
— Вы настолько точно заметили время?
— Я кадровый военный. Это мой круг специфических навыков.
Она кивнула очень неодобрительно.
— Вы понимаете, Анна Егоровна, я следил за Остаповичем с большим интересом. Предмет не походил на оружие, и я подумал о каком — то вещественном доказательстве, с которым хотят нас ознакомить. Но… смотрите сюда. С конца предмета сорвалось пламя, пролетело рядом с моей головой… Я сидел вот так — видите? Отверстие в бетонной стене он прожег за долю секунды. А дети? Здесь были дети, понимаете?
— Скорее ниша, чем отверстие, — задумчиво сказала докторша. — Покажите ваше левое ухо… М — да, ожог второй степени. Больно?
— Какая чепуха! — крикнул Сур. — «Больно»! Вот где боль! — кричал он, показывая на мертвого. И снова осекся.
Помолчали. Теперь Анна Егоровна должна была спросить, почему Сур беседовал с Рубченко, держа в руках винтовку. Или просто: «Чем я могу помочь, я ничего не видела». Она сказала вместо этого:
— Я обработаю ваше ухо. Поверните голову.
— Вы мне не верите, — сказал Сур.
— Разве это меняет дело?
— Доктор! — сказал Сур. — Если бы речь шла о шайке бандитов…
— М — да… О чем же идет речь? — Она бинтовала его голову.
— До сегодняшнего дня я думал, что подобного оружия на земле нет. На всей земле.
— Вы бредите, кадровый военный, — сказала докторша. — Лазерных скальпелей не достанешь — что верно, то верно. Погодите… Вы серьезно так думаете?
— Эх, доктор… — сказал Сур. — Лешик, открой дверь. Смотрите осторожно, из — за косяков. И вы, доктор, выйдите. Смотрите из коридора.
Он прижался вплотную к стене, оттолкнул ногой дверь и сказал: «Стреляю…» Мы услышали — ш — ших — х! — и стенка над шкафом вспучилась и брызнула огненными шариками, как электросварка. Сурен Давидович, с черным, страшным лицом, в белом шлеме повязки, вывернулся из — за косяка.
— Входите. Этой штукой, доктор, можно за пять минут сжечь наш город дотла. Может быть, люди с таким оружием уже захватили почту, милицию, телеграф… Вы понимаете, о чем я говорю?
Что видел Степка
Тело Павла Остаповича покрыли простыней. Нам обоим докторша дала по успокоительной таблетке. Мы устроили военный совет. Первым выступил Степка. Его приключения начались у кондитерского магазина, где водитель покупал конфеты, а Федя охранял свой ценный груз. Степка всю дорогу сидел в правом переднем углу кузова. Пень лежал у левого борта, на мягких веревках для привязывания мебели. А едва машина остановилась у кондитерской, Федя — гитарист выскочил из кабины и сунулся в кузов.
Степка успел забраться под скамью — знаете, такие решетчатые скамьи вдоль бортов. Втиснулся и загородился свернутым брезентом и оттуда выглядывал, как суслик из норы. Федя же осмотрел «посредник» и принялся его поглаживать. «Дьявольщина! — рассказывал Степка. — Я даже поверил, что чурбак живой. Курица так с яйцом не носится. Ну, потом шофер принес конфеты и сказал, что оставшиеся два квартала будет ехать медленно, чтобы Федя успел подготовить хотя бы дюжину — другую. И они поехали медленно».
Степка не рискнул посмотреть в окошечко, что они там делают, в кабине. Он выбрался из укрытия и, когда машина въехала под арку, метнулся к заднему борту и спрыгнул. Такси проехало в глубину двора — Степка шел следом — и развернулось таким образом, что задний борт встал напротив одного из сараев. Гитарист тут же вылез, забрался в кузов. А шофер прямо направился к водителю милицейской «Волги», которая стояла чуть поодаль. Водители поговорили, подошли к заднему борту такси и заглянули внутрь. И тут, как выразился Степка, «началась самая настоящая дьявольщина».
Сержант с милицейской машины был здоровенным парнем, еще крепче таксиста. Он посмотрел в кузов, крякнул, схватился за сердце и стал падать. Шофер Жолнин не смог его удержать, такого здоровяка, и он ударился о борт машины, разбил губы до крови. Киселев из машины схватил его за волосы, тряхнул. Тогда он пробормотал: «Это красивая местность», на что Жолнин ответил: «Вижу, все в порядке» — и стал утирать ему лицо носовым платком. Причем сержант очень сердился и плевался кровью. Жолнин что — то ему сказал на ухе. Держа платок у лица, сержант ушел в милицию, вернулся с ключом от сарая и вложил его в висячий замок. Другой милиционер — старшина Потапов, мы его знали — спросил, за каким шутом он лезет в сарай и что у него с физиономией. Сержант ответил: «Мебель из ремонта привезли». — «Нет у отдела мебели в ремонте», — сказал Потапов и, естественно, заглянул в кузов машины. Ну опять хватание за сердце и «красивая местность», и буквально через полминуты старшина Потапов вместе с Киселевым и сержантом выволакивали из машины этот пень… Вот дьявольщина! Они поставили пень сразу за дверью, и Степка было заликовал, что сможет все видеть, да рано обрадовался, — они повозились в сарае и расчистили от старья небольшую площадку в глубине. Они работали как одержимые, а устроив «посредник», стали водить к нему разных людей. Степка поместился на пустых ящиках и коробках, сваленных у заднего входа в универмаг, и, хотя не мог видеть «посредник», отмечал всех людей, которые приходили в сарай. Вот список. Продавщиц универмага — пятеро. Первой была, конечно, Нелла, и привел ее Федя — гитарист, а остальные приводили друг друга, по цепочке. Из милиции побывало восемь человек, с почты и телеграфа — шестеро. Других людей, которых Степка не знал, двадцать три человека. Да, еще две продавщицы газированной воды. Они шли и шли, эти люди, пока Степан не сбился со счета. Побывавшие у «посредника» уже вели себя во дворе как хозяева. Степку шуганули с ящиков, у сарая поставили милиционера. Тогда Степка догадался забежать в соседний двор и стал искать дырку в задней стене. Повезло! Сарай был щелястый. Широкая щель нашлась рядом с «посредником».
Степка сменил позицию как раз тогда, когда я в тире рассказывал Суру об утренних чудесах. Вот почему я это понял: первыми Степан увидел в сарае начальника почты и Вячеслава Борисовича, научного сотрудника с телескопа. Вячеслав Борисович сердился и говорил раздраженно — вежливо:
— Не заходит ли шутка слишком далеко? Звонят о письме, потом говорят: ошибка… Почему вы храните мою посылку в этом бедламе?
— Исключительно для скорости, товарищ Портнов… (Они подходили к «посреднику».) Не споткнитесь… Сейчас подъедет ваш водитель…
Готово! Он схватился за сердце, бедный веселый человек. Постоял, как будто размышляя о чем — то, и спросил:
— Это красивая местность? Нелепо…
— Что делать, — сказал почтарь. — Вот и автобус.
— Где Угол третий?
— Ты прошел мимо него — гитарист Федор Киселев.
— А, удачно! Зову водителя. Связью снабдит Киселев?
Почтарь кивнул. Вячеслав Борисович вышел и вернулся с водителем автобуса…
Степка говорит, что Вячеслав Борисович оставался на вид таким же веселым и обаятельным, а остальные обращались с ним почтительно и звали его «Угол одиннадцать».
Да, Степке было о чем рассказать! Одним из последних явился Павел Остапович Рубченко. Он говорил сердитым, начальственным басом:
— Отлучиться нельзя на полчаса! Паноптикум! Что здесь творится, товарищ дежурный?
— Чудо природы, товарищ капитан! — отрапортовал дежурный. — Вот, у задней стенки!
Капитан шагнул вперед, присматриваясь в полутьме… Ну и ясно, чем это кончилось. Правда, он тоже показал свой характер. Не произнеся еще пароля, распорядился поставить охрану у задней стенки сарая, снаружи:
— Весь состав прошел обработку? Хорошо. Потапова нарядите, с оружием!
Дежурный сказал:
— Есть поставить Потапова.
И они вышли.
Степану приходилось снова менять место. Он вспомнил, что окна лестничных площадок над универмагом выходят в этот двор, и побежал туда и еще добрых полчаса смотрел. С трех наблюдательных позиций он насчитал примерно пятьдесят человек, приходивших в сарай, кроме тех, кто являлся по второму разу как провожатый. С нового поста было видно, как Киселев распоряжается у сарая и каждому выходящему что — то сует в руку. Потом он ушел. Да, в самом начале милицейский «газик» укатил и вернулся через сорок минут. Сержант привез тяжелый рюкзак, затащил его в сарай. За ним поспешили несколько человек, видимо дожидавшиеся этого момента. Степка заметил, что они теперь выносили из сарая небольшие предметы — кто в кармане, кто за пазухой. Среди них был и Вячеслав Борисович. А детей в сарай не пускали.
Снова капитан Рубченко
Пока Степан рассказывал, я только кряхтел от зависти и досады. Как я не догадался пройти на почту через двор, уму непостижимо! В двух шагах был от Степки, понимаете?
Анна Егоровна слушала и все чаще вытягивала из кармана папиросы, но каждый раз смотрела на Сура и не закуривала. Сур исписал второй лист в блокноте. Когда Степка закончил словами: «Я подумал, что вы с Алехой беспокоитесь, и побежал сюда», Анна Егоровна вынула папиросу. Сур сказал:
— Прошу вас, не стесняйтесь, Анна Егоровна.
Она жадно схватила папиросу губами, Сур чиркнул спичку.
— Литром дыма больше, литром меньше, — сказал Сур.
— Пожалуй, такого не придумаешь, — сказала Анна Егоровна. — Еловое полено!.. Покажите ваши записи, пожалуйста… Так, так… Киселев устойчиво именуется Третьим углом. Хорошенький уголочек! Он руководит, он же обеспечивает связь… Складывается довольно стройная картина.
— Какая? — живо спросил Сур.
— Гипноз. Пень, который они называли «посредником», маскирует гипнотизирующий прибор. Жуткая штука! Но кое — что выпадает из картины. Дважды гипнотизировал сам Киселев, и вот этот вот разговор: «Развезем коробки по всем объектам».