- Это парадокс, - мягко пояснил Голдмен, - перед которым наш разум бессилен. Именно поэтому мы не решились испытать нашу машину. Дорогой Скотт, и вы и я умрем, и это тоже является парадоксом и тайной. Мы, физики, математики и ученые, открыли кое-какие координаты и на их базе составили некоторые уравнения. Наши символы работают, но наш разум, наше воображение не в силах следовать за ними. Я могу размышлять о неизбежности смерти, об опухоли, которая растет во мне; вы, как мужественный человек, в меру своих представлений принимаете вероятность смерти. Но никто из нас не может постигнуть того, что нам предстоит. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Не совсем.
- Тогда вам остается только положиться на наши объяснения.
Я пожал плечами и кивнул.
- Есть еще вопросы, Скотт? - спросил Гринберг.
- Тысяча вопросов, не считая те, которые я уже задал. К сожалению, на мои вопросы у вас нет ответов.
- Я бы хотел знать ответы, - вздохнул Гринберг. - Очень бы хотел!
- Отлично. Тогда начнем. Во-первых, деньги.
Гринберг положил на стол деньги, уложенные в маленькие пачки.
- Десять тысяч долларов, американских. Мы пытались раздобыть больше, но думаем, что на непредвиденные расходы будет достаточно и этого. Поверьте, Скотт, их было не так-то просто достать. Мы использовали все наши возможности в Вашингтоне и теперь знаем, что работники музеев совсем не такие неподкупные люди, какими кажутся. Спокойно расплачивайтесь за все наличными. В то время это было принято. Вот вам еще двести фунтов стерлингов, английских. На всякий случай.
- На какой случай?
- Кто его знает. Мы просто не хотим, чтобы вы были вынуждены менять деньги, поэтому приготовили еще и небольшие суммы в лирах и франках.
- И в марках?
- Немецких и австрийских - примерно на пять тысяч долларов тех и других. Странно, но их было достать легче, чем доллары. Правда, большую часть суммы мы получили от человека, имеющего некоторое представление о нашем проекте. Металлических монет не даем, они только создадут вам дополнительные трудности.
- Револьвер?
- Мы против револьвера, хотя в те времена носить револьвер было принято. В нашем случае вам безопаснее пользоваться ножом. Вот он. - Он положил на стол складной перочинный нож с перламутровой ручкой. - В нем четыре лезвия, такие ножи в то время носили все джентльмены. Для дела используйте большое - оно острое как бритва.
Зви, прищурившись, внимательно смотрел на меня. Я открыл нож и провел пальцем по лезвию. Я даже был доволен, что они не дали мне револьвер. В конце концов, тот мир мог оказаться более цивилизованным, чем наш.
Голдмен принес большую картонную коробку и поставил ее на стол.
- Ваша одежда, - пояснил он, улыбаясь примирительно. - Вы можете начинать переодеваться. Поразительно, какие они франты. Потом вы сможете оставить ее у себя.
- Потом…
Гринберг ждал, его лицо казалось задумчивым.
- У нас будет "потом". Только это и вдохновляет меня.
- Не думайте об этом, Скотт, - посоветовал Гринберг.
- У нас будет "потом". И все тут.
- Перестаньте. Наш разум не создан для парадоксов.
- "Мои дороги не твои дороги; и мои мысли не твои мысли", - процитировал Голдмен.
- Бога вспомнили?
Голдмен улыбнулся. Это вдруг успокоило меня, и я начал снимать свою одежду.
- Чертовски завидую вам, - неожиданно заявил Зви. - Если бы не проклятая хромота и не опухоль двенадцатиперстной кишки, я бы сам отправился. Ведь ни одному человеку никогда еще не представлялась такая возможность, никто еще не переживал ничего подобного. Вы вступаете во владения разума Божьего.
- Для атеистов вы, евреи, - просто религиозные фанатики.
- Это тоже часть парадокса, - согласился Гринберг. - На костюме этикетка Хеффнера и Кляйна. Прекрасные портные. Костюм сшит из импортного ирландского твида ручной выработки. В вашем саквояже лежит еще один костюм из темно-синего шевиота. Кроме того, у вас есть шесть сорочек, нательное белье и все остальное.
Он принес саквояж, стоявший у стены рядом со странным сооружением из трубок и проводов, на создание которого они потратили семь лет. Голдмен прикрепил к сорочке воротничок и передал ее мне.
- Никогда не носили таких? - поинтересовался он.
- Такие носил мой отец. - Впервые за многие годы я вспомнил об отце, и на меня нахлынули воспоминания.
- Не надо, - Зви покачал головой.
- Почему? - спросил я беспомощно. - Почему? Он что, меня не узнает?
- Вы его тоже не узнаете, - спокойно ответил Зви. - Ведь это будет тысяча восемьсот девяносто седьмой год, а вы родились только в тысяча девятьсот двадцатом. Сколько лет ему было, когда вы родились?
- Тридцать шесть.
- Следовательно, в тысяча восемьсот девяносто седьмом году он будет мальчиком примерно тринадцати лет, можете подсчитать точнее, Скотт? - встрял Гринберг.
Голдмен подошел ко мне и помог справиться с двумя пуговицами, которыми воротник пристегивался к сорочке.
- А теперь разрешите мне завязать вам галстук. Я знаю, как это делается. Внимательно следите за мной, чтобы научиться завязывать самому. Выполняйте наши рекомендации. Мы вторгаемся в систему - громадную, необычную систему, - и поэтому наше вмешательство должно быть минимальным. Зви только что правильно сказал: мы вторгаемся в разум Божий. Мы все - дерзкие люди, а может быть безумцы, как и те, кто взорвал первую атомную бомбу. Они познавали, и мир заплатил за это. Но наше вмешательство должно быть возможно меньшим. Вы не должны отклоняться от рекомендаций. Вы не должны ни с кем разговаривать, если это не будет абсолютно необходимым. Вы не должны ничего трогать, ничего изменять - за исключением того, о чем мы договорились. Теперь смотрите, как я завязываю галстук, очень просто, правда?
Я уже полностью овладел собой и хотел быстрее приступить к делу. Гринберг помог надеть твидовый пиджак.
- Великолепно. В полном соответствии с традициями Хеффнера и Кляйна. Прекрасно одетый джентльмен из высшего общества. Примерьте шляпу.
Он протянул мне мягкую фетровую шляпу, моего размера.
- Шляпа моего дедушки, - с удовольствием сказал он. - Ей-богу, вещи они делать умели, правда? Теперь, Скотт, слушайте меня внимательно: у нас остается всего десять минут. Вот ваш бумажник. - Он протянул мне большой пухлый бумажник из крокодиловой кожи. - Здесь бумаги, документы и все необходимое. Нож, деньги. Не забудьте переобуться. Обувь тоже ручной работы. В бумажнике вы найдете полную инструкцию на случай, если вы забудете какие-нибудь детали. Эти часы, - сказал он, передавая мне великолепные золотые карманные часы, - тоже принадлежали моему дедушке. Их носят в комплекте со шляпой. Они отремонтированы и отлично ходят.
Я кончил возиться с викторианскими ботинками прекрасной ручной работы. С такой мягкой обувью у меня не будет проблем. Гринберг продолжал точно и быстро инструктировать меня:
- В вашем распоряжении двадцать девять дней, четыре часа, шестнадцать минут и тридцать одна секунда. Точно по прошествии этого времени с момента прибытия вы должны вернуться сюда, в этот пакгауз, на это же самое место. Пакгауз будет таким же пустым, каким он был, когда мой дедушка приобрел его полвека назад. Через несколько минут я помечу красной краской ваши ботинки. На полу останется их контур. Когда вы будете собираться назад, займите то же самое положение. Ясно?
- Ясно.
- Прибыв на место, вы пойдете на железнодорожную станцию, сядете на первый же нью-йоркский поезд и сразу купите прямой и обратный билеты на пароход. До отплытия парохода "Виктория" у вас останется восемнадцать часов. Проведите это время на борту парохода, в своей каюте. Во время путешествия как можно меньше общайтесь с пассажирами. Если угодно, сошлитесь на морскую болезнь.
- Мне не потребуется притворяться.
- Хорошо. Пароход причалит в Гамбурге, где вы купите транзитный билет первого класса до Вены. Впрочем, все это вы знаете, к тому же в вашем бумажнике лежит подробная письменная инструкция. Вы освежили свои познания в немецком языке?
- У меня хороший немецкий. Вы это тоже знаете. Что будет, если я вовремя не вернусь в пакгауз?
Гринберг пожал плечами:
- Вот этого мы не знаем.
- Выходит, что я окажусь в мире, в котором мой отец - всего лишь маленький мальчик?
- Опять вы со своими парадоксами, - возмутился Зви. - Не советую. Это пагубно для вас и вашего рассудка.
- С моим рассудком все в порядке, - заверил я его. - Человек, стоящий одной ногой в преисподней, может не беспокоиться о своем рассудке. Вот тело мое меня беспокоит.
- Осталось четыре минуты, - мягко напомнил Гринберг. - Не могли бы вы подняться вот сюда, Скотт? Встаньте точно между электродами и прижмите саквояж как можно плотнее к телу.
- Сигары! - вспомнил я. - Боже, у меня нет с собой сигар!
- В то время сигары были лучше. Настоящая Гавана. Там и купите. А сейчас займите свое место!
Я схватил саквояж, поправил шляпу дедушки Гринберга и встал на указанное место.
- Займемся ногами, - сказал Гринберг, опускаясь передо мной на колени. Он пометил яркой краской пятки и подошвы моих ботинок. - Теперь не двигаться.
- Три минуты, - сообщил Голдмен.
- Вы выглядите чертовски эффектно в этом костюме и шляпе, - восхитился Зви.
- Долго меня не будет? - попытался выяснить я. - Я имею в виду ваше время. Сколько вам придется ждать моего возвращения?
- Ждать мы не будем. Если вам суждено вернуться оттуда, то вы не тронетесь с места и останетесь тут.
- Бред какой-то.
- Нет, это очередной парадокс, - пояснил Зви. - Я предупреждал вас - не думайте об этом.
- Две минуты, - сообщил Голдмен.
Зви положил руку на выключатель. Губы Голдмена беззвучно шевелились. Он то ли молился, то ли отсчитывал секунды.
- А вдруг что-нибудь окажется на пути? - сказал я неуверенно. - Какие-нибудь тюки, ящики. Как же смогут уместиться в одном и том же пространстве два тела. Меня просто расплющит?
- Этого не случится. Тоже парадокс.
- Откуда такая уверенность? Как вы можете знать?
Я был возбужден, испуган, мои нервы были на пределе.
Через несколько секунд я, со своим допотопным саквояжем и перламутровым перочинным ножом, унесусь сквозь время на семьдесят пять лет назад на каких-то координатах, порожденных бредовой логикой и основанных на каком-то неиспытанном и непроверенном уравнении. Что меня ждет: преисподняя, царство разума Божьего, ничто или мезозойская эра?
- Одна минута, - сказал Голдмен.
- Вы не хотите выйти? - в вопросе Гринберга звучала мольба. Он тоже боялся. Боялись все.
Я раздраженно потряс головой.
- Тридцать секунд, - отсчитывал Голдмен, - двадцать, десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, две, одна, ноль…
Я видел, как Зви нажал выключатель. Когда через двадцать девять дней, четыре часа, шестнадцать минут и тридцать одну секунду я вернулся, он все еще держал руку на выключателе и слышался отзвук мягкого голоса Голдмена, заканчивающего произносить "ноль". Я стоял на том же месте, они тоже стояли на своих местах, как в застывшей живой картине. Первым заговорил Зви:
- Где саквояж?
- Ради всего святого, дайте ему сесть и прийти в себя, - сказал Гринберг, помогая мне устроиться в кресле. Я дрожал как осиновый лист. Голдмен налил стакан бренди и поднес его к моим губам, но я отрицательно покачал головой.
- Вам холодно? - спросил Голдмен.
- У меня не шок. Просто я испугался и запыхался. Последние сто ярдов я был вынужден бежать и пробежал это расстояние за несколько секунд. Саквояж я бросил.
- Это не имеет значения.
- У него ничего не вышло, - горько произнес Зви. - Боже всемогущий, у него не получилось. Я знал это.
- У вас не получилось? - спросил Голдмен.
- Вот теперь я бы не отказался от бренди, - сказал я. Рука моя еще дрожала.
- Пусть он нам обо всем расскажет, - предложил Гринберг. - Никаких претензий и обвинений. Дайте ему высказаться откровенно, Зви. Вы меня понимаете?
- Семь лет, - в глазах Зви стояли слезы.
- И шесть миллионов долларов моих денег. Мы все кое-чему научились. Скажите нам, Скотт, вы вернулись?
Я посмотрел на Голдмена, на этого обреченного человека с опухолью, и заметил пренебрежительную, едва заметную ухмылку на его губах, как будто он давно обо всем знал.
- Вы вернулись?
Я выпил бренди, затем вынул из кармана две большие сигары и протянул одну Гринбергу, единственному среди них курильщику. После чего откусил кончик своей и прикурил. Гринберг уставился на сигару, которую держал в руках. Я глубоко затянулся и сообщил ему, что такой сигары сейчас уже не найти.
- Вы вернулись? - повторил свой вопрос Гринберг.
- Да, да. Я вернулся. Сейчас все расскажу. Но сначала дайте мне минутку отдохнуть и собраться с мыслями. Дайте вспомнить. Боже, дай мне память.
- Конечно, - согласился Голдмен, - вы должны вспомнить. Успокойтесь, Скотт. Сейчас вы вспомните.
Он, конечно, все знал, этот иссохший человек, к которому каждую ночь являлся ангел смерти. Голдмен обходился без координат и уравнений, но он бывал так же недалеко от Бога, как и я, и ему были знакомы страх и чудо такой встречи.
- Видите ли, - пояснил он Зви и Гринбергу, - ему надо вспомнить. Вы поймете это через несколько минут. Но ему нужно некоторое время для этого.
Гринберг налил мне второй стакан бренди. Сигару он так и не прикурил. Он продолжал ее рассматривать и вертеть в руках.
- Свежая, - пробормотал он, нюхая сигару. - Очень темный табак. Они, по-видимому, иначе обрабатывают табачный лист.
- Я вернулся, - сообщил наконец я. - Семьдесят пять лет. Все получилось: машина, уравнения, проклятые координаты - все сработало. Это напоминало болезнь, длившуюся несколько минут. Страшную болезнь. Мне казалось, что я умираю. И вдруг я оказался один в этом пакгаузе, с саквояжем в руках, на этом самом месте. Только… - Я сделал паузу и посмотрел на Голдмена.
- Только вы не могли вспомнить, - подсказал Голдмен.
- Как вы это узнали?
- О чем это вы, черт возьми? - потребовал Зви. - Что вы имеете в виду, говоря, что он не может вспомнить?
- Пусть он сам ответит.
- У меня пропала память, - начал я. - Я не знал, кто я и где нахожусь.
- Продолжайте.
- Это не так просто. Знаете ли вы, что такое потерять память, абсолютно ничего не помнить, стоять и не знать, кто ты и как здесь очутился. Это самый страшный из всех известных мне экспериментов. Это сильнее того страха, который я испытал, войдя в машину.
- А читать, писать, говорить вы могли?
- Да, я мог читать и писать. Мог и говорить.
- Это другие центры мозга, - пояснил Голдмен.
- И как вы поступили?
- Я поставил саквояж и стал расхаживать взад и вперед, дрожа примерно так же, как сейчас. Это продолжалось некоторое время. У меня страшно болела голова, но через несколько минут боль утихла. После этого я вынул свой бумажник.
- Вы помнили, что это такое?.. Вы знали, что это бумажник?..
- Да, знал. Я знал, что я человек… Знал, что обут в ботинки. Это-то я знал. Вообще, я знал много вещей. Я не стал идиотом, просто у меня пропала память. Я был жив и воспринимал сегодняшний день. Но о вчерашнем - никакого понятия. Итак, я достал бумажник и стал изучать его содержимое. Я узнал свое имя. Не свое, конечно, а то, которое вы дали мне на время путешествия. Прочитал инструкции, расписания и графики, которыми вы снабдили меня. Увидел предупреждение о том, что я должен вернуться в пакгауз точно в указанное время и на определенное место. Странное дело, я понимал необходимость выполнения инструкций и ни на минуту в них не сомневался.
- И вы их выполняли?
- Да.
- Безо всяких помех и неприятностей?
- Да. Для меня существовал только тысяча восемьсот девяносто седьмой год. Я жил в этом времени. Все было совершенно естественно. Я не мог вспомнить ни другого времени, ни других мест. Я пошел на железнодорожную станцию, и, уверяю вас, в те времена станция в Норфолке была красивым местом. Мне продали билет в отдельный вагон. Вы не можете себе представить отдельный вагон на железных дорогах Нью-Йорка, Нью-Хэвена или Хартфорда? И к тому же меньше чем за два доллара.
- Как вы узнали, куда идти? - поинтересовался Зви.
- Он спрашивал дорогу, - пояснил Голдмен.
- Да, я спрашивал дорогу. У меня пропала память, но все остальное было нормально. Здесь я был дома. Я заказал билет первого класса на пароход до Гамбурга и в течение нескольких часов гулял по Нью-Йорку. - Я закрыл глаза и предался воспоминаниям. - Великолепные, прекрасные места.
- И вы отважились на это? - спросил Гринберг. - Вам не мешало, что у вас пропала память?
- Через некоторое время уже не мешало. Я просто считал это само собой разумеющимся. Ведь не знает же слепой, что такое цвет, а глухой - что такое звук. Я не знал, что такое память. Да, меня спрашивали о том, где я учился, где я родился, и эти вопросы раздражали меня. Я уходил от ответа, потому что инструкция предписывала мне уединенность. Пароход был комфортабельный и большой, так что я мог обеспечить себе уединенность.
- Гамбург, - напомнил мне Гринберг.
- Да, Гамбург. Здесь ничего существенного не произошло. Если позволите, я расскажу об этих местах и людях.
- Не сейчас. У нас для этого еще будет время. Итак, вы сели на венский поезд?
- Через несколько часов. Строго следуя инструкциям, я вышел из поезда в Линце, но здесь произошла накладка. Была уже полночь, и поезда на Браунау мне пришлось ждать до девяти утра. Через четыре часа я уже был там.
- А потом?
Мой взгляд скользил по лицам трех усталых пожилых евреев, переживших на своем веку много боли и страданий и затративших семь лет и шесть миллионов долларов на то, чтобы проникнуть в разум Божий и изменить его.
- А потом инструкции кончились. Вы знаете, что мне и моей жене пришлось пережить при нацистах. Но вы не записали в инструкцию, что я должен найти восьмилетнего мальчика, будущего Адольфа Гитлера, и своим острым как бритва ножом перерезать ему горло. Вы надеялись, что я буду помнить о цели всей нашей затеи, но я не помнил ни о ваших, ни о моих собственных страданиях, не помнил, почему я оказался в Браунау. Пробыв там один день, я вернулся.
Наступила долгая тишина. Молчал даже Зви. Он стоял, закрыв глаза и сжав кулаки. Голдмен тихо произнес:
- Мы не успели поблагодарить Скотта. Я благодарю вас от всех нас.
Снова тишина.
- Ведь мы должны были знать, - продолжал Голдмен. - Вы помните слова Бога о том, что никто не должен заглядывать в будущее и знать час своей смерти. Когда мы отправили Скотта в прошлое, будущее закрылось перед ним и вся его память осталась в будущем. Как же он мог помнить о том, чего еще не было?
- Мы могли бы попытаться еще раз, - прошептал Зви.
- И снова потерпели бы неудачу, - покачал головой Голдмен. - Мы напоминаем детей, которые забавляются неизвестностью. Ведь все, что было, уже было. Я хочу продемонстрировать вам это. - Он обратился ко мне: - Скотт, вы помните, где бросили саквояж?
- Конечно помню. Это было минуту тому назад.
- Это было семьдесят пять лет тому назад. Далеко отсюда?
- На обочине дороги у подножия холма.