В состоянии сна или бреда - в эфемерном, кажущемся мире - человеку бывает доступно далеко не все. Иногда он не может, например, убежать от того, кто за ним гонится; иногда, наоборот, не в состоянии догнать того, кого он сам преследует. Всегда есть какие-то ограничения. А тут все было просто и естественно. Я стоял на берегу залива, позади был мой дом - при желании я мог оглянуться и увидеть его. Я мог сесть и мог встать, мог протянуть руку и опустить ее. Меня никто не преследовал, и я сам ни за кем не гнался.
И тем не менее я был единственным двигающимся человеком в остановившемся, застывшем мире. Как будто я попал на экран замедленного кинофильма.
Я подошел к воде и с размаху ударил ногой неподвижную волну. Наверное, в моем положении было очень глупо проделывать такой опыт. Я ведь был в домашних туфлях. Мне показалось, что я ударил по каменной стене. Я взвыл, подскочил и завертелся на одной ноге, схватившись за носок другой.
Вода тоже стала не такой, как прежде.
Не помню точно, что я делал после этого. Кажется, метался по берегу, выкрикивая какие-то бессмысленные слова, требуя, чтобы "это" прекратилось, чтобы все сделалось таким, как было. Пожалуй, это был самый трудный момент для меня, и во время этого припадка отчаяния я действительно был близок к тому, чтобы сойти с ума.
Потом я обессилел и, усталый, свалился на песок у самой воды. Ближайшая волна бесконечно медленно шла ко мне. Я тупо смотрел на нее, неподвижно сидя на мокром песке. Медленно-медленно, как расплавленное стекло, она подкатила ко мне - было страшно видеть, как она приближается - и захватила ступни, колени и бедра. Минут десять, наверное, прошло, пока мои бедра оказались в воде, нервы мои опять напряглись, и я чуть не закричал.
Но все окончилось благополучно. Волна схлынула минут через пять, и я остался сидеть в мокрой пижаме.
Потом я почувствовал, что все эти чудеса просто надоели и опротивели мне. То, что случилось, было совершенно необъяснимо - во всяком случае необъяснимо для меня в тот момент, - и поэтому очень противно.
Я поднялся и побрел домой. Мне хотелось укрыться от неподвижных людей в поселке. У меня была тайная надежда, что если я засну, то через некоторое время опять проснусь в мире, который стал движущимся и нормальным.
- Но позвольте, - прервал я инженера. - Когда все это было?
- Двадцать пятого июня этого года.
- Значит, все это вам показалось?
- Нет, не показалось. Все так и было.
- Но ведь я тоже помню двадцать пятое июня. - Я недоверчиво пожал плечами. - Я помню этот день, и многие другие помнят. Может быть, это коснулось только вашего поселка. Но и тогда такое положение не прошло бы незамеченным. Об этом все говорили бы. Что-нибудь появилось бы в газетах.
Инженер покачал головой:
- Только я один и мог это заметить. Но слушайте дальше.
ИНЖЕНЕР ВСТРЕЧАЕТ НЕЗНАКОМЦА
В нашем саду, справа от калитки, если идти к дому, стоят несколько густых кустов жасмина. В этой заросли спрятана большая будка для собаки. Один мой приятель, уезжая в командировку, оставил у нас на лето немецкую овчарку. Для этого пса мы построили будку, а потом наш знакомый, вернувшись, взял свою овчарку, и будка осталась пустовать.
Весной и летом сыновья используют ее для игры в "индейцев".
Сейчас, идя по дорожке домой, я вдруг увидел, что из будки торчат чьи-то ноги в больших стоптанных и заляпанных сырой землей ботинках.
Как и все владельцы дач, я не люблю, когда в наш сад без спроса заходят незнакомые. Кроме того, я был поражен странной позой этого человека и с удивлением спросил себя, что он может делать там, в будке.
По-моему, я на мгновение даже забыл обо всех невероятных происшествиях этого дня.
Я подошел к кустам и стал смотреть на эти ноги.
И вдруг я услышал человеческий голос. В первый раз за все утро в странном, ни на минуту не прекращающемся шорохе прозвучали настоящие человеческие слова.
- Не надо… Не надо, - бормотал незнакомец.
Потом послышалось несколько ругательств, и опять то же самое:
- Не надо…
- Послушайте, - сказал я, - вылезайте! Вылезайте скорее!
Ноги дернулись, и незнакомец замолчал. Я присел на корточки и потянул его за ботинок со словами:
- Ну, вылезайте скорее. Вы еще не знаете, что случилось!
Незнакомец взглянул на меня и выругался.
Сгорая от нетерпения, я ухватил его ногу обеими руками, напряг все силы и вытащил мужчину из будки.
После этого мы некоторое время остолбенело смотрели друг на друга. Он - лежа на спине, я - сидя возле него на корточках.
Это был плотный коренастый парень лет двадцати пяти или двадцати семи с бледным, нездорового цвета лицом. У него был курносый нос и серые маленькие испуганные глаза.
Глядя на его могучие плечи, я удивился тому, что так легко вытащил его из будки. Наверное, ему там не за что было зацепиться.
- Послушайте, - сказал я, наконец, - что-то такое случилось со всей землей. Понимаете?
Он приподнялся, сел на траве и боязливо посмотрел через редкий забор на шоссе. Отсюда, из сада, видны были неподвижные мужчина и женщина на дороге.
- Вот, - сказал он с испугом. - Смотри.
Затем он перевернулся на живот и попытался снова юркнуть в будку. Я его с трудом удержал.
После этого мы шепотом - не знаю, почему именно шепотом, - стали разговаривать.
- Весь мир остановился, - прошептал я. - И этот странный шорох.
- И на велосипеде, - сказал парень. - Видел того типа на велосипеде?
- Какого типа?
- А там, одного. В майке. Я его свалил. Выяснилось, что на тропинке, за дачей Мохова, он встретил велосипедиста, неподвижно стоявшего на месте, и сбросил его на землю.
- Зачем вы это сделали? - спросил я и сразу вспомнил, что сам тоже хотел свалить мотоцикл.
- А чего же он? - ответил незнакомец и выругался.
Некоторое время мы просидели возле будки, рассказывая друг другу, что каждый из нас видел.
- А где вы были, когда это все началось? - спросил я.
- Я?.. Тут.
- Где - тут? В саду? Он замялся.
- Нет… Там, - он махнул рукой по направлению к заливу.
- Ну, где же? На пляже?
Он показывал то в одну, то в другую сторону, и мне так и не удалось добиться, где же застигли его все эти чудеса.
- Значит, все это началось на рассвете, - сказал я.
- На рассвете, - согласился он и выругался.
Вообще он ругался почти при каждом слове, и вскоре я перестал это замечать.
- Ну ладно,-сказал я поднимаясь. - Давайте войдем в дом и съедим что-нибудь. А потом отправимся смотреть, что же произошло. Сходим в Глушково. Может быть, это захватило только наш поселок, а дальше все в порядке.
Я вдруг ощутил очень сильный голод.
Он тоже встал и неуверенно спросил;
- В какой дом?
- Да вот сюда.
Он боязливо огляделся:
- А если поймают?
- Кто поймает?
- Ну, этот… Который тут живет.
- Так здесь я и живу, - объяснил я. - Это наш дом.
На лице у него выразилось смущение. Затем он вдруг рассмеялся:
- Ладно. Пошли.
Все выглядело загадочно - и то, что он не хотел толком сказать мне, где он был ночью, и его неожиданный смех. Но тогда я был в таком состоянии, что не заметил этих странностей.
Пока мы жевали на кухне бутерброды и холодную баранину, он с уважением разглядывал холодильник "ЗИЛ", стиральную машину и стол для мытья посуды.
- Хорошо живешь, - сказал он мне. - Где работаешь?
Я ответил, что на заводе, и в свою очередь спросил, чем он занимается. Он сказал, что работает в совхозе "Глушково". Совхоз находится в восьми километрах от нашего поселка. Там в школе одно время учились мои ребята, и я знаю почти всех рабочих. Этого парня я там ни разу не видел, и поэтому мне показалось, что он соврал.
Когда мы выходили из дома, он угрюмо посмотрел вверх:
- И солнце тоже…
- Что солнце? - спросил я.
- И солнце стоит. - Он показал на тень от дома на дорожке. - Как было, так и есть.
Дом наш поставлен так, что окно моего кабинета и окна детской комнаты выходят на юг, а выходная дверь - на север. По утрам в летнее время около восьми часов, когда я иду на работу, тень крыши проходит через край клумбы с георгинами.
Сегодня, когда я первый раз вышел, чтобы посмотреть на неподвижного мотоциклиста, тень как раз достигла первого куста. Я автоматически отметил это, хотя был очень взволнован.
И сейчас край тени был на том же самом месте, хотя с тех пор прошло не меньше чем два часа.
Получалось, что солнце остановилось.
Вернее, прекратилось вращение Земли вокруг оси.
Было от чего сойти с ума.
Помню, что мы некоторое время топтались, глядя то на солнце, то на неподвижный край тени.
Потом мы все-таки отправились в Глушково. Я вернулся в комнату, сбросил домашние туфли, надел сандалии, и мы пошли.
Даже не знаю, зачем нас туда понесло. По всей вероятности потому, что нам было совершенно невыносимо сидеть на месте и ждать, что же с нами будет дальше. Хотелось как-то действовать.
Кроме того, мы просто не знали, чем же нам теперь заниматься.
ПОХОД В ГЛУШКОВО. НАЧАЛО РАЗНОГЛАСИЙ
Это было странное путешествие.
Когда мы двинулись в путь и острота первых впечатлений от всех чудес, несколько притупилась, я начал замечать то, на что прежде не успел обратить внимания.
Во-первых, нам обоим было трудно делать первый шаг, когда начинали идти. Было такое чувство, как если бы мы делали этот шаг в воде или в какой-нибудь такой же плотной среде. Приходилось довольно сильно напрягать мускулы бедра. Но потом это исчезало, и мы шли уже нормально.
Во-вторых, при каждом шаге мы немножко повисали в воздухе. Опять-таки, как если бы мы двигались в воде. Особенно это было заметно у меня, потому что я вообще обладаю подпрыгивающей походкой.
Я чувствовал, что со стороны напоминаю танцора в балете, который не идет, и совершает бесконечный ряд длинных и плавных прыжков.
Было похоже на то, что воздух стал плотнее. Казалось, в него налили какой-то густой состав, который оставил его как прежде прозрачным и пригодным для дыхания, но сделал гораздо гуще.
И, наконец, ветер. Как только мы начинали двигаться, возникал сильный ветер, а когда мы останавливались, он мгновенно стихал…
Выйдя на шоссе, мы обогнали двух пешеходов - мужчину и женщину. Мой товарищ - его звали Жора Бухтин, - обошел их стороной, даже спустившись для этого в канаву. Вообще, первое время он очень боялся всех неподвижных фигур, попадавшихся нам на пути.
За последним коттеджем поселка я свернул с дороги и подошел к кусту ольховника, чтобы сорвать себе прутик на дорогу. Я взялся за довольно толстую ветку и дернул. Ветка отделилась так легко, будто она не росла из ствола, а была просто приклеена к нему каким-нибудь слабеньким канцелярским клеем.
Я тогда попробовал отломать сук молоденькой, рядом стоявшей липы, и он тоже сразу оказался у меня в руке. Как будто он только и ждал, чтобы я пришел и взял его с того места, на котором он рос.
И все другие ветки тоже отделялись от липы без малейшего сопротивления. Я не срывал их, а просто снимал со ствола.
Выходило, что мир не только остановился - он изменил свои физические качества. Воздух стал густым, а твердые тела потеряли прочность.
Я мог бы очистить это деревце от ветвей с такой же легкостью, с какой девочки срывают лепестки ромашки, повторяя: "Любит - не любит".
На тропинке, ведущей к совхозу, - для сокращения пути мы пошли по тропинке - нам встретился велосипедист, которого свалил Бухтин, Велосипед лежал на траве, а молодой паренек стоял рядом, взявшись за плечо рукой. На лице у него было выражение боли и недоумения.
Конечно, он не мог понять, какая сила сбросила его на землю.
Оставив велосипедиста приходить в себя, мы двинулись дальше. Я увидел какую-то птичку в полете и остановился ее рассмотреть.
По-моему, это был щегол. Он висел в воздухе, потом делал медленный и довольно вялый взмах крылышками и несколько продвигался вперед. Вообще полет не представлял собой плавного движения, а ряд коротких вялых рывков.
Можно было взять птичку в руки, но я побоялся ее искалечить.
За лесом начинались поля зеленой озимой пшеницы и сенокосные луга, где сильно и приятно пахло клевером. Тут мы вышли с. тропинки на грунтовую дорогу. Я обратил внимание на то, что пыль, поднятая нашими ногами, висела в воздухе очень долго - так, что мы даже не могли дождаться, пока она уляжется.
Не стану описывать подробно все наше
путешествие в Глушково. Оно было, в общем, совершенно безрезультатным. Просто пришли в совхоз и убедились, что там все обстоит так же, как и в поселке.
Сначала мы шагали довольно быстро, потом у меня все сильнее начал болеть ушибленный о волну палец, и я захромал.
По воскресному времени в совхозе было совсем пусто. Ни возле механической мастерской, ни возле конторы мы не встретили ни одного человека. Только на скотном дворе у водокачки застыла какая-то фигура с ведром в руке.
Не знаю, зачем, но мы пошли к школе. Здесь возле одной избы стоял директор совхоза Петр Ильич Иваненко, полный блондин, одетый в полотняные брюки и полотняный летний пиджак. Окно в избе было открыто, оттуда высунулась женщина в платке. Они о чем-то разговаривали.
Женщина взмахнула рукой - очевидно, от чего-то отказываясь или что-то отрицая. Но, поскольку этот взмах был виден мне и моему спутнику как бесконечно долгий, нам со стороны казалось, что она хочет ударить Иваненко.
Это выглядело довольно смешно.
Петр Ильич застыл, широко открыв рот и подняв густые седеющие брови.
Жора, опасливо остановившийся в некотором отдалении от директора, показал на него пальцем:
- Обалдел!
- Почему - обалдел? - спросил я.
- А чего же он? - Жора кивнул в сторону Петра Ильича и разинул рот, передразнивая его.
Почему-то это меня разозлило,
- Вовсе он не обалдел, - сказал я. - Что-то случилось со всей землей. Какая-то катастрофа. Понимаете?
Жорж молчал.
- Что-то такое произошло, отчего весь мир замедлился. А мы остались такими же, как были. Или, может быть, наоборот…
Я произнес это "наоборот", не думая, и потом вдруг закусил губу.
А что, если в самом деле - наоборот?
Какая-то смутная мысль, какая-то догадка забрезжила у меня в голове. Я прикинул скорость волны на заливе, скорость мотоцикла и, наконец, положение солнца на небе. Мир замедлил свое движение, но в этой замедленности была своя гармония. Солнце, движение воды, люди - все замедлилось пропорционально. Я схватил Жоржа за руку и уселся на скамью у избы, заставив своего товарища сесть рядом. Потом я уставился на ручные часы, которые так и не снимал со вчерашнего вечера.
Целых пять минут - я считал по пульсу - я смотрел на секундную стрелку и наконец убедился, что она движется и что она прошла за это время одну секунду.
Секунда, и моих, хотя и приблизительных, пять минут!
И за эту секунду женщина, спорившая с директором совхоза, опустила руку, а Петр Ильич закрыл рот.
Выходило, что мир замедлился в триста раз. Или мы, наоборот, ускорились в той же пропорции.
Но на лице Петра Ильича, на лицах всех тех людей, кого мы видели с утра, не было никакого беспокойства. Никто из них не выглядел удивленным, испуганным, озадаченным. Все мирно занимались своими делами.
Значит, что-то странное и необъяснимое произошло с нами, а не с тем, что нас окружало.
При этой мысли я испытал немалое облегчение. Все-таки это разные вещи: предполагать, что опасность угрожает тебе одному, или думать, что ей подвергаются все люди, весь род человеческий. В конце концов, я и Жорж как-нибудь выкрутимся. Лишь бы со всей землей ничего не случилось.
- Это мы с вами стали ненормальными, - сказал я своему спутнику. - А люди остались такими же, как были.
Жора тупо смотрел на меня.
- Что-то нас ускорило, понимаете? Мы стали двигаться и жить быстрее, а люди живут нормально.
- Нормально!.. Сказал тоже! - Он недоверчиво усмехнулся и встал со скамьи. - Вот гляди. - Он шагнул вперед. - Я иду, а этот стоит. И рот разинул. (Петр Ильич тем временем опять начал бесконечно медленно раскрывать рот.) А ты говоришь "нормально".
- Ну и что же? Просто мы очень быстро двигаемся и чувствуем. Поэтому нам кажется, что все другие неподвижны.
Теперь мы уже шли обратно из совхоза в наш поселок, и я попытался растолковать Жоре тот раздел классической физики, который трактует вопросы движения и скорости.
- Абсолютной скорости не бывает, понимаете? Скорость тела высчитывается относительно другого, которое мы условно считаем неподвижным. И, судя по всему, изменилась наша скорость относительно Земли. А у других людей она осталась прежней. Поэтому нам и кажется, что они стоят на месте…
Он посмотрел на меня с подозрительностью человека, которому на рынке пытаются всучить гнилье.
- Ну вот представьте себе, например, что вы едете в автомобиле на шестьдесят километров в час. Но это ваша скорость относительно земли, верно? А если рядом идет другая машина на пятьдесят километров, то относительно к ней ваша скорость будет уже только десять. Правильно?
Он нахмурил лоб и засопел, усиленно соображая.
- А на спидометре?
- Что - на спидометре?
- А спидометр сколько даст?
- На спидометре вашей машины будет, конечно, шестьдесят. Но ведь это относительно земли…
- Ну вот, шестьдесят! А ты говоришь - десять. - Он усмехнулся, как человек, окончательно посрамивший противника.
Я начал было новое рассуждение, но увидел, что Жора не испытывает ни малейшего интереса к тому, о чем я говорю.
У него совсем не было способности абстрактно мыслить. Он меня совершенно не понимал и, по-моему, думал, что я как-то пытаюсь обвести его вокруг пальца.
Я замолчал, и мы шли около трех километров, каждый поглощенный своими собственными соображениями.
Если допустить, что мы действительно "ускорились" в триста раз или около этого, выходило, что мы пронеслись из поселка в совхоз за какие-нибудь полминуты, если брать нормальное "человеческое" время. То есть для всего окружающего мы промелькнули, как тени, как дуновение ветра. Но в то же время для нас самих это был довольно долгий переход, занявший примерно два с половиной часа по нашему счету.
Но могли ли мы двигаться с такой скоростью? Тысячу или даже тысячу двести километров в час. Я помнил, что при скоростях больше двух тысяч километров, которые достижимы только для реактивной авиации, поверхность самолета нагревается до 140- 150 градусов Цельсия. При скоростях за три тысячи фюзеляж нагревается до 150 градусов, так что алюминий и его сплавы теряют прочность.