- Концерт не концерт, а возвращение вам, оболтусам, кто-то сыграть должен? - Дед по-отечески посмотрел на троицу, ни дать ни взять суровый, но правильный командир, прилетевший забрать разведгруппу из тыла врага. - Барды отказываются сюда идти, так что пришлось взяться за это дело самолично.
- А чего эти барды бастуют? - удивился Лабух. - Это вроде бы их святая обязанность, возвращать нас домой после такого рода выступлений.
- А они с филириками одной кости, - пояснил дед. - На одной кухне варены, да в разные горшки розлиты. Теперь вот и не здороваются, и в гости дружка к дружке не ходят. Стыдятся барды филириков. Хотя чего стыдиться: родственники - они и есть родственники. Их ведь не заказывают, как обеды в ресторации. А я-то вам чем не гож?
- Да гож, гож! - Чапа смущенно похлопал по малому барабану. - Эх, и натворили мы тут дел. И как местные теперь жить будут? Они хоть и филирики, а жалко их все-таки.
- Как жить будут? - Дед Федя поскреб бороду. - Кому-то, конечно, туго придется, кто-то уйдет из этого гнилого местечка и сыщет себе подходящее занятие. Хотя бы тот шустрик, который за табуреткой побежал. А большинство поохают немного на своих кухнях, да и примутся искать себе нового хозяина. Такого, который бы их охранял да кормил. Найдут, привыкнут и опять примутся про него анекдоты сочинять. Такая уж у них, у филириков, порода.
На дорожке появился запыхавшийся мистер Фриман с белым пластмассовым стулом в руках. Кроме стула, филирик нес какой-то небольшой, но, видимо, увесистый узелок.
- Вот! - Мистер Фриман поставил стул рядом с дедом. - Присаживайтесь, пожалуйста. А это вам. - Он протянул Лабуху брезентовый мешочек, оказавшийся неожиданно тяжелым.
- Что это? - удивился Лабух.
- Серебро, золото, ну, платины немного, - улыбаясь, пояснил мистер Фриман. Металл, конечно, технический, но, я думаю, пригодится. В крайнем случае, струн понаделаете или на пули используете. Вам виднее.
- На золотых струнах нельзя играть, они мягкие, - проворчал Мышонок, забирая у Лабуха мешок. - А на пули и свинец сойдет. Больно жирно, платину на пули. Но все равно, спасибо.
- А это на посошок! - Мистер Фриман полез за пазуху и гордо извлек оттуда бутылку "Горного дубняка". - В банкетном зале добыл. Там сейчас объединенный совет "ящика" заседает, решают, что теперь делать. Пока ничего не решили, кроме как задержать музыкантов, до выяснения, так сказать. Словом, вам нужно поторапливаться!
- Успеем, - сказал дед Федя и ударом мозолистой ладони вышиб пробку. - Ну, на посошок так на посошок!
Выпили стоя, потом дед Федя, кряхтя, опустился на стул, поерзал немного, привычно впрягся в баян и расстегнул пуговку, запирающую меха.
Сначала он попробовал голоса, потом прошелся по басам, помычал чуть-чуть, видимо подбирая тональность, и, наконец, развернул меха и грянул:
Издалека ехал конный,
Из далекой волости,
Глядь - солома над оконцем
Распустила волосы!
Лабух, Мышонок и Чапа неожиданно для себя очутились не дома, а посреди Гнилой Свалки. Через топь пролегала сухая глинистая тропинка, утрамбованная до звона.
- Чего встали, пляшите, пляшите! - донесся голос деда Феди, подкрепленный лихими переливчатыми переборами. - Ну и молодежь пошла, и плясать-то они не хотят, и дорогу-то сами найти не могут. Пляшите, орелики, а то сожрут!
И они заплясали по узенькой тропинке, стараясь не столкнуть друг друга в трясину. А по сторонам, тоже приплясывая, стояли развеселые хряпы - один, два... много - и размашисто били в похожие на саперные лопатки ладони.
Девка красная скучает,
Бабка ли убогая?
Спешился и постучался
В ворота дубовые...
Следующие за этим лирическим вступлением куплеты были, видимо, совершенно непристойными, но музыканты не слышали слов. Они проворно плясали к берегу металлистов.
Боковым зрением Лабух увидел приседающего вкривь и вкось, упоенно хлопающего себя по ляжкам мистера Фримана. Это интеллигентское безобразие, видимо, сходило у филириков за народную плясовую. Дед Федя с раззявленным баяном наперевес неторопливо удалялся в сторону "ящика", увлекая за собой бестолково крутящегося, словно утлая лодчонка в кильватерной струе океанского парохода) филирика, размахивающего хорошо заметным даже в сумерках белым пластиковым стулом.
- Ох и будет сегодня в "ящике" веселье! - отдышавшись, сказал Мышонок, когда они ступили на твердую землю. - Уж они у него попляшут!
- Дембеля-то? - отозвался Чапа. - Конечно, попляшут. И попоют. И выпьют, и закусят. И морды друг другу начистят. Все как положено. Уж кто-кто, а наш дед знает, что делает.
В поселке металлистов было непривычно тихо. Видимо жители укатили развлекаться в город и в настоящее время вовсю радовали своим обществом его обитателей.
Около "Ржавого Счастья" стоял ковбой Марди и приветственно размахивал пивной кружкой.
- А мы вас уже заждались! - растягивая слова, сказал он. - Ну что, пойдем пивка с устатку выпьем. А там парни вас домой отвезут.
За столом, уставленным пустыми и полными пивными кружками, восседали двое из давешних металлистов - Ржавый и Бей-Болт.
- Дарксайд в город уехал, там у него дельце, - пояснил Ржавый, вставая и протягивая музыкантам волосатую лапищу. - А мы уж было думали, вам каюк и кранты. Потом слышим, Ржавь Великая, - лабают! И не хило лабают. Стало быть, не каюк и не кранты. А тут и вы явились, не заржавели. Рад вас видеть во здравии, мужики!
- А уж мы-то как рады видеть себя во здравии, - сказал Мышонок, протягивая руку к полной кружке и жадно припадая к ней. - Прямо-таки до смерти рады!
- Сейчас попьем пивка на дорожку и поедем, - пообещал Ржавый. - Эй, Марди, кончай кочумать, тащи сюда свежего!
Булькало пиво в животах и душах, которые наполнились и, подобно сообщающимся сосудам, достигли высокой степени взаимопонимания. Через полчаса Ржавый утер с губ пивную пену и поведал Лабуху печальную и романтическую историю о первом металлисте. Металлист был очень одинок, и подлые обыватели в грош его не ставили. Они издевались над его музыкой и дали металлисту неприличное прозвище.
- Не могу произнести вслух, - жаловался Лабуху Ржавый, - просто язык не поворачивается. Ржавь Великая! Вот если бы речь шла о каком-нибудь попсяре, так я так сразу и сказал бы, что эти гады прозвали его Говном. И правильно сделали, если бы речь шла о попсяре, потому что любой попсяра, он по определению, Ясная Плавь, это самое и есть. Но, - Ржавый воздел к закопченному потолку салуна мощный палец, - этот самый чувак был не попсярой, а самым первым металлистом. Ну, может быть, до него кто еще и был, но об этом история умалчивает. И что, по-твоему, делает этот наш металлист? Думаешь, он лег под них? Ничуть не бывало! Он, понимаешь, берет и изобретает фаустпатрон, или просто Фауст. И давай этим Фаустом по недоумкам фигачить. Те, конечно, лапки кверху, зауважали сразу. Даже оперу сочинили. Вот только прозвище у чувака как было, так и осталось. Неприличная кликуха. Но ведь неважно, какое у тебя погоняло, важно, чтобы уважали. Правда, Лабух?
Лабух с готовностью согласился, и они заказали еше пивка.
Тут не отстававший в потреблении народного металлического напитка от гостей, хозяин заведения возмутился и объявил, что никакого пивка больше не будет, потому что, во-первых, пивко закончилось и за ним надо ехать в город. А во-вторых, ему надоело, что все зовут его просто Марди, в то время как он давно уже заслужил почетное прозвище Ржавый Койот.
- А ты, бурдюк с солидолом, докажи, что ты Ржавый Койот! - ревел на весь поселок Ржавый, заводя громадный трехколесный мотоцикл с поворотной турелью для крупнокалиберной гитары на раме. - Докажи сначала, мать твою плавь, а потом ржавей сколько влезет!
- А вот и докажу! - пыхтел стальной ковбой, выруливая из хлева на пикапе и между делом круша бампером пустые бочки.
- А слабо на своем драндулете на Ржавый Член въехать с цистерной пива на прицепе?
- А вот и не слабо! Мать твою ржавь! - Владелец "Ржавой радости" вырулил, наконец, на дорогу. - Сейчас в городе зацеплю цистерну и запросто въеду!
- Ну, если въедешь, быть тебе Ржавым Койотом, - милостиво решил металлист. - Только сначала давай гостей по домам развезем, а то вон, у них уже глаза слипаются.
Взревели до беспредела форсированные двигатели, из выхлопных труб вырвались снопы искр, и автоколонна имени Великого Братства Боевых Музыкантов рванулась по дороге в сторону города.
Уже в переулках Старого Города, недалеко от дома, Лабух вспомнил, что под пиво, незаметно для себя, подарил мешочек с гонораром, полученным от филириков, Ржавому, который обещал отлить из благородных металлов бюст первого металлиста и водрузить его на головке Ржавого Члена.
"Да и ржавь с ним, с этим гонораром. В конце концов, мы им жизнью обязаны, - придерживая кофр, подумал гитарист. - Металлистам виднее, как поступить с благородным металлом. На то они и металлисты. Кроме того, надо же было что-то пожертвовать в Ясную Плавь. Я, помнится, обещал. Так что все правильно получилось".
Металлисты с грохотом укатили искать подходящую цистерну с пивом, чтобы Марди мог затащить ее на вершину Пальца Пейджа и заслужить, наконец, право носить гордое имя Ржавый Койот. Ревущая и орущая кавалькада скрылась в направлении Стакана глухарей, и стало тихо.
Усталые музыканты прошли через гулкий ночной двор, спустились в Лабухов подвальчик и рухнули на постели.
Лабуху снилось, что он - чепчер и сидит в каком-то окопчике, неподалеку от "ящика". Позади и немного слева, в низине, располагался лагерь ченчеров. В землянках на полу уютно, по-домашнему, хлюпала вода, и Лабух-ченчер подумал, что скоро придет смена и можно будет вернуться в обжитое влажное тепло временного жилища, опустить ноги в жидкую грязь и, наконец, отдохнуть. Нет, сначала он пойдет к своему детищу, а уже потом, наигравшись, - в землянку. Перед окопчиком пролегала отвратительно сухая старая дорога, мощенная просевшими и выкрошившимися почти насквозь бетонными плитами. По сторонам дороги лес был когда-то вырублен, но теперь контрольная полоса снова заросла прозрачными чахлыми деревцами. На старой дороге и ее обочинах виднелись грязно-белые изуродованные кузова музпеховских бронемашин. Боковые люки в помятых бортах были вырваны, рядом с машинами валялись какие-то железяки. Видно было, что броневики не сжигали и не взрывали, а просто ломали, как детские игрушки. Так оно и было. Никто не бросался под армированные стальной проволокой колеса со связками гранат. Все происходило гораздо страшнее и проще, Лабух-ченчер прекрасно помнил - как.
Когда колонна бронетехники музпехов выкатилась на рокаду, ее уже ждали. Музпехи двигались осторожно, с закрытыми по-боевому люками, на морщинистых раструбах разрядников нервно плясали синеватые огоньки. Разрядникибыли готовы вести веерный огонь на поражение. Однако шоссе не было заминировано, никто не стрелял из подлеска по выпуклым, словно раздутым изнутри, бортам кумулятивными зарядами, было непривычно тихо. Так тихо, что музпехи еще больше насторожились.
Ченчеры появились со всех сторон сразу. Они не тратили время на маневры, не пытались уклониться от бледных вееров пламени, выплеснувшихся из разрядников. Они с нечеловеческим проворством бежали к колонне, выставив вперед блестящие черные животы и откинув уродливые головы с матово-желтыми шарами глаз. Добежав, ченчеры, не обращая никакого внимания на электрические разряды, хватались за стволы излучателей, выдергивая их из бойниц, вырывали запертые люки, в клочья превращали колеса. Через несколько минут все как одна бронемашины застыли неподвижно, только в беспомощно распяленных проемах люков угадывалось азартное, хищное копошенье. Потом сержант Пауэлл скомандовал, и ченчеры, бросив истерзанные машины, гуськом побежали к своим жилищам-землянкам, волоча добычу.
- Весело было! - подумал Лабух-ченчер. - Почаще бы так!
Однако сегодня ничего такого не предвиделось. Лабух-ченчер растопырил слуховые перепонки, ощупывая подлесок, дорогу, потом разинул пасть и послал направленный импульс дальше, за лес, туда, где дорога скрещивалась с другой дорогой, тоже заброшенной и пустынной. Нет, ничего...
Боевое дежурство наконец-то закончилось, Лабух-ченчер сдал пост сменщику и направился к странному сооружению, стоявшему на небольшом пригорке чуть поодаль от землянок охранников. Сооружение представляло собой металлический корпус музпеховского броневика с оторванной кормой и выгнутыми наподобие лепестков, так что они образовывали огромный раструб, листами боковой брони. Сержант долго противился установке этого нелепого стального цветка в непосредственной близости к боевым позициям ченчеров, потом, наконец, сдался, посчитав, что такая мера устрашения незваных гостей может оказаться не лишней. Да и незваные гости тревожили охранный взводвсе реже. Серьезных нападений на позиции не было, а отдельные нарушители, вроде давешних человечков со смешными гитарами, стреляющими совсем не больно, были не в счет. Гитары, однако, Лабух-ченчер забрал себе и долго разглядывал хрупкие, изящные трофеи, пытаясь извлечь из них хоть какую-то мелодию. Ничего не получалось. Лапы ченчера, способные разрывать броневые листы, выворачивать колеса, корежа подвеску, перекусывать плети колючей проволоки, находящейся под высоким напряжением, совершенно не годились для игры на этом диковинном и все-таки удивительно привлекательном инструменте.
Лабух-ченчер вошел в распахнутый раструб корпуса броневика и занялся установленной внутри конструкцией. Собственно, ради этого сооружения он и спорил с сержантом, в одиночку волок броневик от самого шоссе до позиций, кроил и выгибал броневые листы, выменивал у товарищей на трофейное пиво ненужные им, но полагающиеся по уставу десантные ножи. Теперь музыкальный инструмент, достойный ченчера, был почти готов. Стройные ряды десантных ножей, трофейных штыков и парадных сабель, воткнутых в толстые бревна, охватывали диапазон почти в пять октав. Каждая железка была снабжена небольшим резонатором, изготовленным из трофейной пластиковой упаковки от боеприпасов к разрядникам или, там, где тон понижался, из половинки снарядного ящика. Корпусом ченчер-органа служил трофейный оке броневик.
Инструмент оставалось только настроить, к чему Лабух-ченчер и приступил.
Осторожно постукивая жесткой ладонью по черенкам ножей, он понемногу загонял их в бревно, добиваясь нужного звучания. Некоторые лезвия приходилось, наоборот, выдергивать и втыкать в бревно в другом месте, чтобы понизить звук. Бревна с воткнутыми в них железками располагались рядами, меж: которыми имелись проходы, достаточные для того, чтобы ченчер мог дотянуться до двух бревен-октав сразу. Игра на этом музыкальном инструменте требовала нечеловеческой подвижности, но как раз с этим у ченчера не было никаких проблем. Он уже успел настроить две октавы и, не удержавшись, попробовал сыграть простенькую мелодию. Странные, хрипло вибрирующие звуки старинной канцоны, сочиненной древним ченчером Ричардом - Львиное Сердце, поплыли над лесом и дорогой. Сыграв несколько тактов, Лабух-ченчер прислушался и подстроил несколько штык-ножей. Потом попробовал еще. Теперь звучание инструмента его удовлетворило, и он принялся настраивать басы. Это занятие так увлекло его, что он чуть было не пропустил беззвучную команду сержанта.
- Боевая тревога, - с досадой подумал ченчер-Лабух, осторожно, стараясь не задеть настроенных октав, выбираясь из броневика. - Вот ведь не вовремя!.
Враги двигались редкой цепью, охватывая пост ченчеров полукружьем. На этот раз не было никакой бронетехники, не было излучателей, нарушители, казалось, были даже не вооружены. Но они шли в наступление, эти мягкие, легко уязвимые человеческие существа, и шли уверенно, словно сами предлагали ченчерам убить себя и знали наперед, что из этого ничего не получится. Десяток ченчеров, изогнувшись в боевой стойке, похожие на смертельно опасные буквы "S", рванулись к нарушителям. Добежавшие первыми, в их числе и сержант Пауэлл, внезапно вспыхнули и рассыпались роями темных искр. А наступающие продолжали идти так оке неторопливо, не обращая внимания на темные пылевые кляксы, оставшиеся от ченчеров. Охранники, оказавшись без командира, растерялись, но дисциплина, а более дисциплины - ярость, внедренная в их гены, неумолимо гнала их вперед. Кроме того, они давно уже отвыкли, что кто-либо может противостоять их атаке. Вторая волна ченчеров стремительно приближалась к нарушителям. У тех в руках появились небольшие, похожие на автомобильные огнетушители, баллоны, из которых вылетели белесые струи не то пены, не то краски. Во всяком случае, перед бегущими ченчерами пролегла расплывчатая полоса. Почва в этом месте курилась и бурлила, как похлебка в солдатском котле.
Ченчеры добежали до полосы и уже протягивали хищные лапы, чтобы разорвать хлипкую плоть пришельцев, но внезапно, ступив на бурлящую почву, начали тонуть в ней, погружаясь сначала по пояс, а потом все глубже и глубже - до конца. Некоторым удалось-таки перескочить через невесть откуда появившуюся топь. Несколько нарушителей мгновенно разлетелись кровавыми ошметками, но остальные перестроились в компактную группу, вокруг которой вспыхнула радужная полусфера. Ченчеры, коснувшиеся полусферы, были мгновенно разрезаны, конечности их еще шевелились, когда полусфера пропала. Между тем полоса топи расползалась по направлению к лагерю ченчеров. Люди ступали по ней так же уверенно, как по растрескавшемуся бетону старого шоссе. Ченчеры беспорядочно отступали к лагерю.
Лабух-ченчер пятился вместе со всеми, пока не оказался прижатым к своему броневику. Теперь, когда враги были совсем близко, можно было различить слабое зеленоватое сияние, окутывающее каждую фигуру. Несколько человек шли прямо на Лабуха-ченчера. В руках у них были короткие толстые предметы, из которых выплескивались стремительные щупальца. От прикосновения такого щупальца ченчеры-солдаты замирали и валились на землю. Лабух-ченчер отступил дальше, вглубь бронекорпуса, нечаянно задев несколько басовых ножей, отчего над полем боя прокатился низкий хриплый стон. Пришельцы попятились, но быстро пришли в себя и двинулись дальше, наступая на Лабуха. Больше отступать было некуда.
И тогда Лабух-ченчер принялся выдергивать ножи из бревен и бросать их в ненавистные человеческие фигуры. Ножи пробивали защитную пленку и глубоко вонзались в мягкие тела. Каждый выдернутый из бревна нож издавал громкий хрипловатый звук, потом следовал свист и хлюпающий удар, возвещавший о попадании. Все эти звуки усиливались резонатором корпуса, и над старой дорогой гремела странная и жуткая музыка.
"Эх, жалко, что я так и не успел настроить орган!" - подумал Лабух и проснулся.