Розовский смотрел на вещи трезво - на "рабовладельца" он не тянул, не так стояли его звезды, и рассчитывать на это не приходилось даже в случае успеха на проекте. Пресловутый миллион - слишком незначительная сумма, чтобы мнить себя кукловодом. А вот роль надсмотрщика за умами была ему в самый раз - так, во всяком случае, Розовскому казалось. К тому имелись множественные предпосылки, объективные и субъективные. В принципе, он уже давно и небезуспешно эту роль исполнял - правда, в ограниченном масштабе. И сейчас, когда до глобальной премьеры оставались, возможно, считаные дни, кто-то пытался его слить. Мысль об этом не давала Розовскому покоя. Да и кому давала бы?
Там, на "большой земле", он уже принял бы контрмеры. Он умел крутиться в человеческом муравейнике, знал все входы и выходы, прекрасно ориентировался, кого и за сколько можно купить. В общем, чувствовал себя как рыба в воде. И кроме того - немаловажная деталь, - там была Машка с ее скептической улыбочкой и многозначительным молчанием, в котором он мог отыскать любые оттенки смысла. А еще - с ее хлыстом, благодаря которому Розовский не забывал, кто он и среди кого находится.
Крайне разреженное здешнее общество лишило его любимых инструментов, имевших принципом действия продажность, неудовлетворенность и прочие человеческие слабости. Тут каждый сражался сам за себя, и манипулировать было нечем - ввиду отсутствия "общественного мнения", с которым Розовский привык обращаться как с личным ночным горшком, наполняя его субстанциями различной консистенции в зависимости от состояния собственной пищеварительной системы.
В общем, он был уныл и некреативен, когда ему взбрело в голову выглянуть из гостиничного окна, выходившего во двор, на открытую стоянку. Он чуть не подавился крепким кофе, чашку с которым держал в руке. Питье было раза в два хуже того, что выдавала его домашняя кофе-машина, и раза в четыре - того, что варила Машка на обычной газовой плите.
Розовский провел себя по свежевыбритой щеке, вспоминая, когда он в последний раз видел эту стоянку. Получалось, что никогда. Ну не смотрел он туда, вниз, а из бара вообще мало что было видно. Розовский открыл окно и выплеснул остатки кофе на асфальт.
Темный внедорожник стоял на парковочном месте номер шестьдесят девять, как следовало из намалеванных на заборе по обе стороны от него чисел 68 и 70. Автомобиль находился в дальнем ряду, и Розовский не взялся бы определить модель наверняка, но был почти уверен, что это "ленд ровер". На "ленд ровере" ездил Бульдог, земля ему пухом (если, конечно, он в земле). Кроме того, Розовский знал, что после исчезновения главного "пастуха" его машину тоже не нашли.
Эти сопоставления заняли долю секунды, и сердце Розовского забилось быстрее. Мелькнувшая мысль о том, что это его "креатура" таким образом понтует, показалась нелепой и была тут же отвергнута, а предположение, что мальчики из "команды" могли попросту не заметить "ленд ровер", пусть даже стоящий где-то на задах, вообще не выдерживало никакой критики.
Он успел еще много чего предположить и развеять в пух и прах, пока выбегал из своего номера и искал выход на стоянку. Одна из дверей оказалась заперта, пришлось тащиться в другое крыло. Там ему повезло больше, и он выскочил в огороженный внутренний двор. Бросил взгляд в сторону въезда. Шлагбаум был поднят, будка дежурного пуста (ну а чего он ожидал - что ему помашет оттуда парень в форменной одежде?).
Приближаясь к автомобилю, Розовский значительно замедлил шаг. Опасаться следовало чего угодно, ведь он и так уже сильно проигрывал по очкам. Он не мог позволить себе ошибиться еще раз, хотя как в данной ситуации понять, что совершаешь ошибку? Ничего не делать - такой вариант, во-первых, не для него, а во-вторых, ничем не лучше любого другого, особенно если речь идет, например, о действии на опережение.
Это был "ленд ровер". Розовский обошел вокруг него. Номера на месте, хотя номеров Бульдога он, конечно, не знал. В замке водительской дверцы торчали ключи. Ну прямо автосалон для гостей города. Если в баке есть бензин, можно проехаться, такой себе тест-драйв… Боковые стекла были тонированы, поэтому в салон он смог заглянуть только через лобовое. Не заметил ничего необычного, впрочем, не поручился бы за то, что на едва различимых задних сиденьях не таится сюрприз.
С них он и предпочел начать. Приоткрыл левую заднюю дверцу. Ничего не произошло. Он никого не побеспокоил. Связанных трупов не было. Пахло в пустом салоне так, как и должно пахнуть в дорогой машине, простоявшей несколько часов под солнцем. Почему-то Розовский был уверен, что ее подогнали сюда ночью, хотя и сидя в баре он вряд ли услышал бы звук работающего двигателя.
Он открыл переднюю дверцу и забрался в водительское кресло. Заводить двигатель не стал - зачем? Ехать ему пока было некуда. Документы на "ленд ровер" лежали рядом с рукояткой переключения скоростей. Он взял их тремя пальцами. Так и есть, машина Бульдога. Еще через минуту, открыв в салоне всё, что открывалось, Розовский обнаружил "глок-17" с полной обоймой, разрешение на ношение оружия, выданное на настоящее имя Бульдога, учредительные бумаги охранного агентства "Всевидящее око" (наличие в списке некоторых фамилий представляло для скандального журналиста несомненный интерес - но не здесь, а там), досье на некоего Шварца Александра Марковича (Розовский пробежал текст по диагонали: диплом ХИРЭ с отличием, работа в Штатах, сотрудничество с ФБР), записываемый компакт-диск без каких-либо обозначений, бинокль, цифровую камеру и, наконец, книгу Сатпрема "Шри Ауробиндо, или Путешествие сознания".
Этот набор представлялся Розовскому продуманно усеченным. Впрочем, рация и мобильный телефон могли остаться на теле и разделить его участь. Книга как-то выпадала из общего ряда (и неизвестно еще, что записано на диске), но даже Бульдог имел право на духовную жизнь.
Розовский несколько минут размышлял, легонько постукивая пальцами по обтянутому кожей рулевому колесу. Поразмыслить было о чем. В частности, у него имелось подозрение, что ввоз "глоков" в страну запрещен, но тут он мог ошибаться. А вот в том, что предметы и соответствующую информацию ему подсовывали, он почти не сомневался. Оставалось определиться: это спасательный круг или сыр в мышеловке? Не узнаешь, пока не потрогаешь.
Он решил всё-таки потрогать. Разве он не хотел иметь при себе пушку? Конечно, хотел - при условии, что на него не попытаются повесить убийство. Пушка была ему просто жизненно необходима - ведь где-то поблизости ждали своего часа еще как минимум два пистолета, уплывшие у него из-под носа. Бумаги, ключи от машины и диск Розовский рассовал по карманам. Поколебавшись, захватил с собой и книгу - полистать на сон грядущий.
Затем он вылез из "ленд ровера" и первым делом выстрелил в стену, чтобы убедиться в работоспособности "глока" максимально достоверным способом. Австрияк работал как миленький.
Звук выстрела поднял в небо пеструю и шумную тучу окрестных птиц. Глядя на паническую суету безмозглых созданий, Розовский почувствовал, что к нему возвращается внутреннее равновесие. Уже ради одного этого стоило делать вид, что он заглотил наживку.
Правда, при таком подходе возникала маленькая проблемка, состоявшая в том, чтобы вовремя соскочить с крючка.
41. Лада и Барский пьют кофе
- Я вижу, машинка пригодилась?
При звуке ее голоса Барский расслабился и откинулся на спинку стула. Черт, эта женщина способна кого угодно застать врасплох. Одно утешает - недолго ей осталось…
- М-да. И даже раньше, чем я думал.
Лада медленно прошлась по кабинету и остановилась над трупом, разглядывая его.
- Что думаешь делать?
- Пока ничего. Вернее, всё то же, что и раньше.
- Может, уничтожить браслет?
- Нет смысла. То, что он сдох, им уже известно. И где сдох - тоже.
Лада уселась в кресло у камина, где до нее сидел Барский. Надо признать, старик хорошо держится, если учесть, что он оказался по колено в дерьме.
- Тебя повяжут.
- Сомневаюсь. Нас они не тронут, пока всё не закончится. Иначе зачем было заваривать кашу…
- А этот чего хотел? - Она повела подбородком в сторону трупа.
- Не знаю. Мы не беседовали. Он накинулся на меня с ломом. Может, перепутал с Троцким…
- А ты похож.
- На Троцкого?
- Да нет, на идиота. Прострелил бы ему колено, связал, отволок подальше. Там бы и прикончил, если бы к тому времени охота не пропала…
- Детка, ты кое о чем забываешь, - он постучал пальцем по браслету. - Мы тут как окольцованные пташки. Они отслеживают все передвижения.
- Откуда ты знаешь?
Он иронически улыбнулся:
- Если будешь наивной, долго не продержишься.
- Может, они вдобавок и слушают?
Судя по тому, что и как говорил Барский, он не верил в это ни секунды. Его улыбка стала скептической, но вслух он сказал:
- Пусть слушают. Лично мне нечего скрывать.
Она достала сигарету из пачки и прикурила от зажигалки. Барский поморщился и взял со стола свою трубку. Лада пару раз жадно затянулась, потом сказала:
- Ладно. Пистолет оставишь у себя?
- Пока да… если ты не возражаешь. Правда, есть у меня мыслишка подкинуть его кое-кому…
- Например, законному владельцу.
- Например. Как вариант. Но вариантов много. Я должен всё обдумать.
На самом деле ему требовалось время, чтобы переварить информацию, записанную на диске. И в нужном виде вбросить ее в конгломерат, взращенный его личным дьяволом.
- Только не думай слишком долго. Что бы ты ни придумал, хиппарь рано или поздно узнает.
- Смотря чем думать, моя красавица.
- Слава богу, не твоя.
- Да уж, его милость беспредельна. А хиппаря нейтрализуем в любой момент. На это дело можно выставить монаха. Или молодого…
- Слушай меня, Барский, - голос Лады стал холодным как лед. И таким же твердым. - Хиппаря не трогай. Иначе я займусь тобой.
На Барского это не произвело впечатления.
- Не забывайся, детка. Не ты одна здесь с билетом в один конец. Решила поиграть сама за себя? Ну что же, давай, а я посмотрю со стороны, мне даже любопытно.
На это она ничего не сказала. Только тонко улыбалась сквозь сигаретный дым.
Барский решил не искушать судьбу. У него-то, как он считал, был билет на рейс с пересадкой.
Он раскурил трубку и, делая вид, что не занят ничем серьезным, потаскал курсор по уже выстроенному заново распределению вероятностей. Ухмыльнулся про себя. "Никуда ты, стерва, от меня не денешься".
Королева Жезлов неизменно сопровождала Мага на протяжении десятка ключевых эпизодов, спирали которых, словно пружины, выбрасывающие чертиков из табакерок, ввинчивались в ближайшее будущее…
* * *
Лада докурила сигарету и бросила окурок в камин. Долго смотрела, как дымок неуверенно поднимается вверх, словно не знает, куда ему деваться - то ли поплавать в комнате, то ли попытаться пролезть в забитый дымоход. Решился всё-таки… Правильно: дым - к дыму. А прах - к праху.
Она встала, подошла к столу и взяла привезенный Барским электрический чайник. Щелкнула пальцами - писатель молча кивнул и вытащил из своего пайка пару "стиков" с растворимым кофе. У нее скулы сводило - хотелось настоящего, в зернах, и чтобы самой, вручную… Но правильный кофе и кофемолка остались в церкви. Дожидались ее возвращения к могиле иерарха.
Ладно, сойдет и так. Заварив бурду, она протянула чашку Барскому.
Мир был восстановлен. Надолго ли? Этого Лада не знала, но на сегодня с нее точно хватит. Она валилась с ног, и вряд ли ей помогла бы даже ударная доза кофеина. Оставалась еще одна проблема - что делать с трупом, - но это уж пусть писатель сам. Как говорится, любишь кататься…
Наконец она почувствовала, что собралась с силами и что этого запаса, возможно, достанет на обратную дорогу. Не ложиться же здесь, в самом деле. Никто не должен знать, насколько ей погано. Ни одна живая душа. Особенно Барский.
"Билет в один конец". Это он верно подметил. Кстати, интересно, кого еще он имел в виду, когда говорил, что она не одна такая. Во всяком случае, не себя, любимого, - в этом Лада была уверена абсолютно.
- Всё, я пошла, - сказала она, вставая, и направилась к двери.
- Ты будешь у себя?
Она кивнула, не оборачиваясь, хотя сильно сомневалась, что сможет добраться до церкви самостоятельно. Как тут было снова не вспомнить хиппаря…
* * *
Проводив ее взглядом (а хреново тебе, детка, я же вижу…), Барский наконец выдохнул с облегчением. На самом деле курить ему не хотелось, это было так, вынужденное баловство, дымовая завеса, чтобы скрыть истинные чувства. Ему хотелось в парк, на свежий воздух, где не пахнет порохом и бычьим потом, а также смертью внутри сероглазой женщины. Пожалуй, он заслужил небольшую прогулку. Мертвецом он займется позже.
Но мысли крутились безостановочно. И не оставляло легкое беспокойство. С чего бы это? Всё прошло как нельзя удачнее. Лада появилась в самую удобную для него минуту. Диск в дисководе; он балуется пасьянсом; она ни о чем не догадывается. На протяжении этого нелегкого утра он сохранял полный контроль над ситуацией.
Правда, был один момент, когда ему показалось… нет, чепуха. Никакой команды не было; ему почудилось. Никто не советовал ему нажать на спуск. Да и разве можно назвать советом или командой случайное и бессмысленное сочетание слов - что-то вроде "лошадь каблук циан"? Нет, это полная бредятина. Быков он не переносит с детства - и действовал исключительно по собственной воле. Если бы это было не так, если бы он хоть на секунду мог вообразить себя марионеткой…
Тогда чьей, дьявол меня побери?!
Глупость. Глупость и слабость. Старческий маразм. Слуховые галлюцинации.
Ты что-нибудь слышишь сейчас, старый болван? Хоть что-нибудь, кроме собственного дыхания?
То-то же…
Чтобы окончательно изгнать призрак звука из ушей, он открыл "медиа плейер" и включил на воспроизведение своего любимого Чарли Паркера. Сел. Закрыл глаза. Хорошо…
Но музыка всё-таки не помешала ему спустя некоторое время спросить себя: "Интересно, можно ли заболеть игроманией, играя в бога?"
42. Параход: Заготовка травы
След мертвеца обрывался возле черного обелиска. Слишком громкое название, но эта штуковина, что стояла над старой безымянной могилой в дальнем углу кладбища, действительно напоминала своими размерами, непроницаемой чернотой и трудноуловимой чужеродностью черный обелиск из фильма, который свалил Парахода с ног еще тогда, когда он был относительно молодым. Собственно, так подействовало на него не всё творение Стэнли Кубрика - например, ему не очень понравилось начало с обезьянами и вся эта трахомудия со свихнувшимся компьютером, - однако от концовки у него побежали мурашки по спине - и неизменно бегали при втором, третьем, десятом просмотре.
Прикоснуться к непостижимому редко удавалось даже ему, хотя волею судьбы для него почему-то оставалась открытой маленькая черная дверь, за которой хранились многие человеческие и нечеловеческие тайны. Возможно, к маленькой черной двери он просто привык и уже не воспринимал свои вхождения туда как что-то сверхъестественное. Но вот в фильме была хорошо передана эта запредельность - вне времени, вне пространства, вне измышлений. Человек во дворце, сомнительное существование, черный обелиск в ногах умирающего, ускользающий смысл…
Сейчас Параход испытывал нечто подобное. Только теперь он сам стоял (если верить Нестору) перед большой черной дверью, и это не было окончанием сеанса в кинотеатре, а бывший монах дышал ему в затылок странной смесью запахов молока и гари.
- Оп-па! - кастратом пропел Нестор, до этого момента честно хранивший молчание. - Кажется, мы нашли его, брат.
В данном случае против "мы" возразить было нечего. Независимо от того, какое отношение имели к поискам входа провода, тянувшиеся к башке Нестора из его же сумки, польза от него была неоспоримая. Пару раз, когда Параход терял след, он указывал пальцем верное направление. Непосредственно перед этим глаза у него делались пустыми, стеклянными, тело вздрагивало, точно пронзенное судорогой, а рука поднималась медленно, словно ею двигала гидравлика со списанного экскаватора. Параход мог бы поклясться, что тут и не пахло сверхвосприятием, зато сильно пованивало старыми ритуалами, веревками, протянутыми для невидящих, и странной игрушкой, вокруг которой в изредка обнажавшихся мыслях Нестора вертелись два слова на букву "А": "Ариадна" и "Аненербе".
Параход обошел вокруг обелиска. На гладкой черной поверхности, удивительно чистой и лоснящейся, словно омытой дождем, не было никаких надписей. Не за этим он отправился на прогулку, но, признаться, результат превзошел ожидания. Ему и в самом деле стало любопытно, что же они нашли. А если заодно прояснится ситуация с пропавшим мертвецом, тем лучше.
Нестор смотрел на обелиск таким взглядом, будто уже прозревал что-то в толще спрессованного мрака и это "что-то" вполне оправдывало его невнятные надежды. Параход решил на время уступить инициативу, руководствуясь правилом: если не знаешь, что делать, шагай на месте. Он так и поступил - тем более что, кроме обелиска, поблизости имелся объект, представлявший интерес лично для него. В каких-нибудь десяти метрах, под кладбищенской стеной, росла рощица конопли высотой в человеческий рост. Туда он и направился для изучения сырьевой базы, оставив Нестора гипнотизировать камень - или из чего там эта штука была сделана…
Обрывая листья и соцветия (просто так, чтобы занять руки… ну, небольшая пробная партия), он почти всё время держал экс-монаха в поле зрения. Довольно долго тот стоял неподвижно, проявляя удивительную сосредоточенность. А потом исчез.
Параход этому не удивился - редко кто из людей подолгу выносил его присутствие. Даже добровольные клиенты чаще всего уходили по-английски. Он их понимал; его близость была куда хуже самого извращенного интима. Другое дело, что Нестор умудрился исчезнуть абсолютно бесшумно и слишком уж стремительно.
Но Параход никуда не спешил. Набив карманы сырьем для будущих косяков, он вернулся к обелиску и встал на пятачок примятой Нестором травы. Вот незадача - след бывшего монаха тоже обрывался, словно срезанный ножом. Что и говорить, он находился в странном месте. Параход не знал, как это выразить словами, но ощущал, что пространство здесь было другим, измененным. А значит, если верить старику Эйнштейну, другим было и время.
Всего, что с этим связано, Параход откровенно побаивался, потому что иногда не по своей воле слышал голоса заблудившихся. Никто из знакомых ему людей, включая экстрасенсов, не слышал, а он слышал. Такое с ним случалось не часто, даже, можно сказать, редко, но впечатлений ему хватало надолго. Вначале, по неопытности, он считал это слуховыми галлюцинациями или побочными эффектами земной "дальней связи" (как у австралийских аборигенов); однако потом, когда научился легко избавляться от глюков и отключать "антенну", понял: в данном случае связь настолько дальняя, что беспросветное отчаяние и абсолютная безнадежность были просто легкими эмоциями по сравнению с тем, что испытывали бедняги, остававшиеся на другом конце провода…