* * *
- Иди за мной, - приказала девочка, слезая с кровати и безо всякого стеснения показывая ему свою маленькую загорелую попку. В три шага она оказалась у двери.
Нестор вышел из очерченного мелом круга и, конечно, не ощутил ничего нового. Разве что Ариадна немного "протрезвела" и начала с грехом пополам складывать каждое его движение в копилку будущего обратного маршрута.
Универсальность и совершенство Ариадны поражали - особенно если учесть, сколько десятилетий эта штука пролежала в тайном хранилище монастыря. Чтобы добыть ее, Нестору пришлось рискнуть не только жизнью и свободой, но и предполагаемой душой. Он и раньше ни секунды не жалел о содеянном, а теперь, когда надежды начинали оправдываться, - тем более. Он заплатил за свои неблаговидные поступки отлучением, зато приобщился к куда более глубокому способу постижения природы вещей, по сравнению с которым унылый церковный догматизм выглядел примитивной попыткой отгородиться от неразрешимых вопросов выхолощенным ритуалом без веры и смысла.
За дверью обнаружилась ведущая вниз некрашеная деревянная лестница, и Нестор поздравил себя с тем, что по крайней мере угадал местонахождение комнатушки. В этом доме, похоже, процветал культ простоты и естественности. На глаза не попадалось ничего пластмассового, а из металлов преобладало железо. На гвоздях, вбитых в перила лестницы, висели пучки каких-то трав и соцветий, а также венки, сплетенные из цветов и еловых веток. По мере спуска грохот музыки нарастал, достигая труднопереносимого уровня шума взлетающего реактивного истребителя. Нестор уже не слышал сигналов Ариадны, хотя сознание по-прежнему мерцало с регулярностью заторможенного метронома.
Наконец он ступил вслед за девочкой на пол большой светлой комнаты, посреди которой стояли круглый стол (ясное дело, деревянный) и несколько стульев. Кроме приоткрытой входной двери - за нею виднелась веранда и зеленые кусты - Нестор насчитал еще две. На полу комнаты лежали силовые провода, протянутые через открытое окно и исчезавшие под дверью, из-за которой велась звуковая атака.
На одной из стен висели старинные часы с маятником и гирьками, на трех других - картины, изображавшие смутно знакомый Нестору город в слегка искаженном, как ему показалось, виде, хотя он вряд ли мог бы сказать, в чем именно заключается искажение. Картина в вечерних лилово-синих тонах изображала главный проспект таким, каким он, наверное, был в часы исхода, - суета, паника, столкнувшиеся машины, растерянные толпы, кучки мародеров, трупы, пожары, а над всем этим - глаз в небе. Зловещее в своем безразличии око.
Нестора будто ткнули под дых чем-то твердым. Когда-то он уже видел этот глаз во сне, и в новой встрече со своим давним видением - теперь наяву - ему почудилось знамение. Лишнее доказательство, что он на верном пути.
Из окон лился свет солнечного дня, по контрасту с которым картина с глазом в небесах выглядела еще более мрачной, каким-то не слишком уместным в здешнем раю напоминанием о существовании преисподней. Нестор отвернулся от нее, потому что ощутил, насколько легко может поддаться влиянию, которое просачивалось в него подобно яду, - а это было ни к чему. Чтобы избавиться от липкой пленки, замутнившей восприятие, он уставился в окно.
Через окно был виден большой неогороженный двор с нестриженым газоном, качелями, открытой беседкой. На траве в позе распятого лежал под солнцем почти голый парень лет восемнадцати. В кулаках разведенных рук он сжимал оголенные концы проводов. Под тряпкой, едва прикрывавшей чресла, угадывался эрегированный член. Поблизости от загорелого тела как-то по-особенному дрожал воздух. И хотя над газоном роились насекомые, ни одна кровососущая сволочь не делала попыток попробовать парня на вкус.
Пока девочка наливала воды из стоявшего на столе глиняного кувшина в чашку из дорогого чайного сервиза, Нестор подошел поближе к окну, чтобы изучить окружающую территорию. Двор и расположенный слева сад ничем не отличались от сотен подобных, которые он видел на окраинах покинутого города. Невзирая на густую неухоженную растительность, Нестор разглядел даже трансформаторную будку, стоявшую дальше по улице, и это навело его на мысль о том, что, каков бы ни был здешний источник энергии, ее по крайней мере хватает, чтобы от многократно усиленного воя Джеймса Хэтфилда хотелось заткнуть уши.
И тут, будто ощутив присутствие постороннего, парень поднял голову и, очевидно, узрел в окне незнакомую бледную рожу. Нестор, в свою очередь, увидел, как губы аборигена беззвучно зашевелились - тот, вне всяких сомнений, матерился. Отведя душу, он отбросил провода и вскочил на ноги. В ту же секунду музыка стихла.
Зато из комнаты раздался вопль еще одной обитательницы этой психушки в пасторальном стиле:
- Эмик, сука, я хочу это дослушать!!!
"Сука" Эмик, между тем, уже входил в дом. Его хмурая физиономия не обещала Нестору приятного знакомства. Девочка делала вид, что всё еще пьет, закрыв чашкой половину лица. Судя по тому, как заблестели ее и без того сияющие глаза, она с нетерпением ждала продолжения.
Нестору не нравилось, когда другие развлекались за его счет. Он и сейчас не собирался доставлять это удовольствие кому-либо. Поэтому опустил руку в сумку и нащупал рукоятку электрошокера. Может, парень и генерировал двести двадцать вольт (если Нестор правильно истолковал увиденное), но несколько десятков тысяч, приложенных к корпусу, не понравились бы даже ходячей электростанции (в этом Нестор был уверен). В любом случае ничего другого, что могло бы сойти за оружие, у него не имелось. Машинально разглядывая Эмика, он отметил, что под фиговым листком, который представлял собой старую разорванную майку, уже всё улеглось.
Первым делом парень обратился к девочке:
- Слушай, Лера…
- Я не Лера, - прогудела девочка в чашку.
Он раздраженно дернул головой:
- Ладно, кто ты сегодня?
- Меня зовут Никита.
- Ох ты ж ё-моё… Слушай, Никита, какого черта ты это сделала?
Ресницы невинно хлопнули - раз, другой, третий.
- Что сделала?
- Ты знаешь, о чем речь, не прикидывайся дурочкой!..
Дверь из соседней комнаты внезапно распахнулась и на пороге появилась очаровательная, на взгляд Нестора, особа лет шестнадцати, загорелая до цвета бронзы, с волосами прямыми, черными и длинными, как лошадиный хвост. Излишне говорить, что она была в чем мать родила, если не считать браслетов на руках и ногах. Глаза сияли таким интенсивным синим светом, что Нестор мог сравнить их только с ультрафиолетовой лампой, которой ему в детстве прогревали личико. Через секунду стало ясно, что укрощение плоти в его возрасте - дело абсолютно безнадежное, и впервые в жизни он был доволен тем, что джинсы свободно болтались на его тощем тельце.
Не обращая на него никакого внимания, девица двинулась к Эмику, выставив перед собой указательный палец, на который было надето что-то вроде наперстка с металлическим когтем для игры на гитаре… а может, и для не столь невинной забавы. Теперь ее голос звучал глухо и угрожающе:
- Скажи мне честно, недоносок, я тебя когда-нибудь обламывала?
Парень прищурил один глаз и ухмыльнулся. Впрочем, и прежде его напускная строгость не могла бы обмануть даже младенца. Нестору стало ясно, что синеглазой красотке в этом доме позволено многое, если не всё. Да и маленькой Лере, кажется, тоже.
- Не видишь - у нас гости, - буркнул парень, скользнув по Нестору безразличным взглядом.
- Откуда он взялся? - спросила девица, по-прежнему игнорируя "гостя", которого весь этот спектакль начинал забавлять.
- Никита впустила.
- Какая еще, на хрен, Никита?.. - Тут до нее дошло, и она уставилась на девчонку. Несколько секунд они прожигали друг друга взглядами, затем последовал приговор:
- Дебильная мелочь. Пусть с тобой отец разбирается. Повернувшись, красотка как будто собралась удалиться к себе, но на пороге обернулась к Эмику. Ее тон был ледяным:
- Я не услышала ответа на свой вопрос.
Парень пожал плечами:
- Ну, не обламывала.
- В таком случае хотелось бы продолжить, а иначе, клянусь, когда ты попросишь помочь с твоими дурацкими фотографиями…
- Я понял, - перебил парень и поспешно вышел из дома. Дверь, ведущая в комнату синеглазки, с грохотом захлопнулась.
- Пойдем отсюда, - сказала девочка Нестору, а затем добавила громко, чтобы услышал не только он один:
- Надоел этот дебильный рок!
Они вышли в зной летнего дня, а спустя несколько секунд в спину им ударила звуковая волна "дебильного рока".
54. Розовский слышит шаги
Около одиннадцати вечера он услышал шаги в коридоре. Это были очень легкие шаги, но он читал в гробовой тишине, на фоне которой любой шорох обращал на себя внимание.
Чтение никогда не поглощало Розовского целиком; часть его сознания продолжала контролировать окружающий мир, и еще оставался мозговой ресурс, чтобы параллельно с читаемым текстом сочинять другой - критический. В этом он усматривал одно из свидетельств своей неординарности. Он был человеком, не поддающимся очарованию, не сотворяющим себе кумира, ничего не принимающим на веру - в общем, трезвым аналитиком, которого, к тому же, невозможно застать врасплох.
Его и сейчас не застали врасплох чужие шаги. После ночного визита лучезарной малолетки он запирал дверь номера изнутри, а когда обнаружил внедорожник исчезнувшего шефа службы безопасности, принял кое-какие дополнительные меры. Кроме того, он постоянно держал при себе "глок"; сейчас оставалось только взять его в руку и направить на дверь.
Он не собирался стрелять в беззащитного ребенка, но он мог запросто выстрелить в того, кто, например, замочил Бульдога, даже не испачкав салон "ленд ровера". Или в ту, которая, мать ее, возможно, вела двойную игру… Да, выстрелить, - выяснив предварительно, зачем она явилась без приглашения.
Шелестящие шаги приближались. Он определил это не столько на слух, сколько при помощи чутья, обострившегося за минувшие сутки до прямо-таки звериного уровня. Ему казалось, что он мог бы с точностью до десятка сантиметров указать на стене то место, где за ней в данную секунду находился гость.
Розовский отложил книжку Сатпрема в сторону и выключил настольную лампу. Затем уменьшил до минимума свечение монитора, сложив ноутбук. Таким образом он перестал чувствовать себя мишенью и сделался почти неразличимым в наступившей темноте. А дверной проем - вот он, прямо перед ним, обведен серым контуром. С трех метров не промахнешься. Розовский выбрал позицию, максимально удобную хоть для стрельбы, хоть для бегства. Он также заранее позаботился о том, чтобы его не было видно из окна. Кто-нибудь другой, вероятно, счел бы подобные приготовления проявлением паранойи, но Розовский спросил себя, что сказал бы по этому поводу Бульдог, если бы мог давать советы с того света. И все прочие вопросы отпали сами собой.
Гость остановился за дверью номера. До этого Розовский удивлялся, что слышит шаги, а теперь ему казалось, что он даже различает чужое дыхание, - впрочем, тут помехой уже становилось собственное. Он понял, что с этой ночи, если он ее переживет, тишина для него никогда и нигде не будет полной. Он мог задержать дыхание, но как остановишь сердце, если ты не йог, и как избавиться от остаточного шума мыслей в голове, если ты не Шри Ауробиндо?..
Пока гость двигался, легко было представить, что это девчонка, - с учетом босых ног, малого веса и коврового покрытия на полу в коридоре. Но сейчас без труда верилось, что гостем мог быть и взрослый мужчина в обуви на упругой подошве, а женщина - тем более.
Розовский ждал, затаив дыхание и поглаживая "глок" указательным пальцем. Только бы ублюдок был один, с одним он справится, обойма почти полная. С двумя-тремя - смотря насколько точно будет стрелять. На пятерых может не хватить патронов. Что касается мордобоя, тут Розовский не питал на свой счет иллюзий - даже при раскладе один на один. Поэтому "глок" появился до такой степени кстати, что в этом можно было заподозрить либо чью-то помощь (штуку, по его мнению, маловероятную), либо провокацию. Ничего, скоро он узнает - ждать осталось недолго…
Ручка двери повернулась с неожиданно громким щелчком. Розовский вздрогнул. Струйка холодного пота сбежала за воротник. Теперь он почувствовал, до какой степени напряжены его нервы. Возможно, гость и не подкрадывался вовсе; Розовский замечал за некоторыми людьми раздражающую привычку ходить очень тихо - например, за своей бывшей женой, с которой расстался именно потому, что однажды она очень тихо вернулась домой…
При мысли о благоверной он ухмыльнулся. Как хорошо, что он вовремя избавился от этой дуры; Машке она и в подметки не годилась - ни как женщина, ни как боевая подруга. Тут Розовский нисколько не сгущал краски - то, что творилось в медиапространстве, было не иначе чем информационной войной на уничтожение.
Между тем гость дергал ручку запертой двери почти раздраженно. Розовский даже не пытался угадать, что бы это значило. Те, кого он хотел видеть, пусть приходят днем, после предварительной договоренности. Тех, кого он не хотел видеть, он не хотел видеть никогда.
Он слегка расслабился. Но не рановато ли? Не внушил ли ему "глок" чрезмерную самонадеянность? Дверь-то - препятствие смехотворное, мужику ничего не стоит вышибить…
Раздался троекратный стук.
О том, чтобы открыть, не могло быть и речи. Стук интеллигентный, костяшками. Странный гость. Не зовет, не пытается ничего сказать… Хотя бы назвал себя, что ли… Так нет же, молчит, сука.
А, пусть убирается к черту. Розовский уже всё для себя решил.
Гость это, видимо, понял. Шаги прошелестели в обратном направлении. Всё стихло… за исключением собственного сердцебиения. Теперь Розовский действительно мог определить свой пульс, не прикасаясь к запястью.
Ясно было, что до утра вряд ли удастся заснуть. И выходить до рассвета из номера он тоже не собирался. Зато первое, что он намеревался сделать при свете дня, это подыскать себе другую гостиницу.
Он еще долго сидел неподвижно. А когда попытался включить лампу, оказалось, что уже начался мертвый час. В самом деле мертвый. Кое-кто умер этой ночью, но случилось это так далеко от "Дружбы", что даже Розовский, превратившийся в одно громадное ухо, ничего не слышал.
55. Бродяга: Ничего непоправимого
Что бы там ни показалось Малышке, луч поисковой фары почти полностью ослепил его, и потому удачный выстрел был в большей степени проявлением Божьей воли, нежели следствием его, бродяги, умения и сноровки. Слепящий свет погас, но в глазах еще долго пульсировали жгучие раскаленные кольца - такие яркие на фоне пугающей темноты…
Бродягу это не остановило. Он предвидел, что начнется ответный обстрел, и припал к земле, тревожась лишь о том, чтобы Малышка с перепугу не вскочила и не побежала, - тогда шансов уберечь ее останется совсем мало. Он двинулся к ней по памяти, на трех конечностях, как слепая собака с перебитой лапой, однако в отличие от собаки он держал в руке винтовку и собирался воспользоваться ею снова - если прозреет. Если нет, воспользуется всё равно, но по-другому: постарается раскроить прикладом череп кому-нибудь из чужаков, а потом будет рвать их зубами… Малышку он им так просто не отдаст.
Спустя несколько мгновений он наткнулся на нее; она тихонько взвизгнула и вцепилась в него руками. Это был хороший знак - Малышка снова ему доверяла. И одновременно с теплом, хлынувшим в сердце при таком явном свидетельстве их возрождающегося взаимопонимания, перед ним зажглась тусклая картинка: стоящая на коленях Малышка, трава, деревья, свет обычных автомобильных фар. Зрение возвращалось, а вместе с ним возвращалась надежда на то, что сегодня всё закончится хорошо. Ведь на стенах убежища еще оставалось так много места для растущего календаря…
* * *
Загремели выстрелы, и над их головами засвистели пули. Елизавета вжалась лицом в пальто незнакомца, уже не замечая дурного запаха и не передергиваясь от отвращения при мысли о насекомых. Он осторожно пригнул ее пониже, почти накрыв своим большим телом, и внезапно она отчетливо поняла: а ведь он, черт возьми, готов умереть за нее, словно какой-нибудь телохранитель из красивой голливудской сказочки!
Елизавета слишком недавно очнулась от кошмара одержимости, чтобы сразу безоговорочно поверить в чьи-либо добрые намерения. Под видом этих самых добрых намерений люди всегда скрывали желание ее трахнуть - в прямом или переносном смысле. Она привыкла ни от кого не ждать хорошего; все улыбки казались ей фальшивыми, в том числе улыбка судьбы. Первой примитивной реакцией было спрятаться в свою раковину, забиться поглубже и наглухо захлопнуть створки.
Она и сейчас поступила по старой привычке, однако незнакомец как будто и не пытался добраться до нежного мяса. Он схватил ее вместе с "раковиной" и потащил за собой.
* * *
Он уже видел достаточно хорошо, чтобы рассмотреть два автофургона, развернутые мордами в сторону дома, и силуэты людей, обстреливающих сад. Бродяга насчитал четверых, но, возможно, их было больше и в эту самую минуту остальные пытались взять его и Малышку в кольцо. В таком случае прорываться придется с боем, и существовал только один способ обеспечить ее неприкосновенность - вызвать огонь на себя, а затем убить их всех. Но что делать с Малышкой? Спрятать ее в доме? Он опасался, что чужаки могут забросать дом гранатами или поджечь, - слуги дьявола способны на чудовищные вещи.
Он мысленно пересчитал патроны. Восемь. Негусто для боя против целой компании с автоматическими пушками. Если не удастся завладеть их оружием, шансов мало. Но разве Бог уже не показал ему, маловерному болвану, на чьей Он стороне? А раз так, то не впадает ли бродяга в новый грех, чуть ли не более гнусный, чем предыдущие, - грех сомнения в Его всегдашней правоте?
И он больше не колебался. Он действовал, всецело положившись на Бога, предоставив себя в Его полнейшее распоряжение, сделавшись нерассуждающим инструментом в длани Господней. Что может случиться с инструментом? Ну разве что немного испачкается в чужой крови…
* * *
Она послушно переставляла ноги в пронзаемой пулями темноте, подчиняясь мягкой, но неодолимой силе незнакомца, увлекавшего ее за собой, а где-то на краю сознания метались мысли: что она делает? кому она слепо доверилась? почему позволяет обращаться с собой как с ребенком?
"А ты и есть ребенок", - произнес безжалостный голос внутреннего соглядатая, ведущего счет всем слабостям, промахам и поражениям в ее жизни. "И я не знаю, - продолжал голос, - когда ты, жалкая тварь, станешь, наконец, взрослой. Без чьей-нибудь помощи - никогда. Как насчет моей помощи, убогое создание? Может, попробуем вместе, а? Может, настало время повзрослеть?"