Она вырвала руку и захромала к путям. Споткнулась, с трудом удержавшись на ногах. Ну, скажи же что-нибудь, – одними губами попросил я Эддисона. Догнав ее, он остановился прямо перед ней.
– Боюсь, что он прав. Если мы пойдем пешком, запах наших друзей рассеется задолго до того, как нам удастся их найти. Даже мои выдающиеся способности имеют свои границы.
Эмма посмотрела на тоннель, затем перевела взгляд на меня. Выражение ее лица было мученическим. Я протянул ей руку.
– Прошу тебя, пойдем. Это не означает, что мы сдаемся.
– Ладно, – угрюмо пробормотала она. – Ладно.
Но не успели мы и шага сделать обратно к эскалатору, как из темноты тоннеля раздалось:
– Я тут!
Голос был тихим и знакомым, с отчетливым русским акцентом. Это был складывающийся человек. Всмотревшись в темноту, я сумел разглядеть лежащее в стороне от рельсов тело. Одна рука была поднята. Во время стычки его подстрелили, и я был уверен, что твари затолкали его в поезд вместе с остальными. Но вот он лежит внизу и машет нам рукой.
– Сергей! – воскликнула Эмма.
– Ты его знаешь? – подозрительно спросил Эддисон.
– Он был одним из странных беженцев мисс Королек, – пояснил я.
Сверху донесся быстро нарастающий вой сирен. К нам приближались проблемы – возможно, закамуфлированные под помощь. Мне стало ясно, что еще немного и мы не сможем ускользнуть отсюда незамеченными. Но не могли же мы его там оставить.
Эддисон бросился к Сергею, огибая самые большие груды стекол. Эмма позволила мне взять ее под руку, и мы медленно побрели за Эддисоном. Странный лежал на боку, полузасыпанный осколками и перепачканный кровью. Похоже, ранение было серьезным. Его очки в проволочной оправе треснули, и он их беспрестанно поправлял, пытаясь получше меня рассмотреть.
– Это чудо, чудо, – еле слышно прохрипел он. – Я слышал, как ты говорить на языке чудовищ. Это настоящее чудо.
– Никакое это не чудо, – ответил я, опускаясь возле него на колени. – Я уже утратил эту способность. Ее больше нет.
– Если дар внутри, это навсегда.
Со стороны эскалатора до нас донеслись шаги и голоса. Я отгреб стекло в сторону, чтобы поднять складывающегося человека на руки.
– Мы заберем тебя с собой, – сказал я ему.
– Оставьте меня, – прохрипел он. – Меня очень скоро не станет…
Не обращая внимания на его возражения, я подсунул руки под его тело и встал. Он был длинным, как жердь, но легким, как перышко, и я держал его на руках, как большого младенца. Его тощие ноги свисали с моего локтя, а голова безвольно опустилась мне на плечо.
Двое неизвестных с грохотом сбежали по эскалатору и остановились у его подножия, в круге бледного дневного света, всматриваясь в темноту. Эмма указала на пол, и мы осторожно присели, надеясь, что нас не заметят. В конце концов, это могли быть обычные пассажиры, рассчитывающие сесть в поезд. Но тут я услышал писк рации, а затем в их руках вспыхнули фонари, лучи которых ярко осветили их светоотражающие куртки.
Возможно, это были спасатели, но с таким же успехом это могли быть твари под видом спасателей. Этого я определить не мог, пока они совершенно синхронно не содрали со своих лиц панорамные солнцезащитные очки.
Все ясно.
Только что наши шансы на спасение сократились ровно наполовину. Оставались лишь пути и тоннели. Нам ни за что не удалось бы от них убежать, но у нас еще была возможность скрыться. И похоже, что среди хаоса разрушенной станции мы остались незамеченными. Лучи фонарей обшаривали пол. Мы с Эммой попятились к путям. Если бы нам удалось скользнуть в тоннель… Но Эддисон, черт бы его побрал, не шелохнулся.
– Пошли, – зашипел я.
– Они из скорой помощи, а этому человеку нужна помощь, – ответил он.
Это прозвучало слишком громко, и лучи тут же метнулись в нашу сторону.
– Всем оставаться на месте! – взревел один из мужчин, выхватывая из кобуры пистолет, в то время как второй схватился за рацию.
И тут одно за другим стремительно произошло два совершенно неожиданных события. Первым было то, что, когда я уже собирался бросить складывающегося человека на рельсы и вместе с Эммой прыгнуть вслед за ним, из тоннеля раздался оглушительный рев и возник, стремительно приближаясь, ослепительный луч прожектора. На станцию ворвался поток затхлого воздуха, вытесняемого, разумеется, поездом, который продолжал движение, несмотря на взрыв. Второе событие ознаменовалось мучительной болью у меня в животе. Пустóта каким-то образом разморозилась и теперь прыжками неслась на нас. Уже через мгновение после того, как я ее ощутил, я увидел и ее саму. Она бежала сквозь клубы пара, широко раскрыв черные губы, отчего ее языки извивались, со свистом рассекая воздух.
Мы очутились в ловушке. Если бы мы бросились бежать к лестнице, нас бы подстрелили и искалечили. Прыгни мы на рельсы, нас бы снес поезд. И мы не могли укрыться в поезде, потому что оставалось еще десять секунд до его остановки и двенадцать до открытия дверей, после чего прошло бы еще десять секунд, прежде чем они закрылись бы снова. Но задолго до этого мы бы уже погибли так или иначе. И я сделал то, что часто делаю, когда у меня заканчиваются идеи, – посмотрел на Эмму. По отчаянию, написанному на ее лице, я понял, что она осознает всю безнадежность ситуации.
Но ее упрямо выдвинутый подбородок говорил о том, что она все равно собирается что-то предпринять. Только когда она, пошатываясь и вытянув перед собой руки, шагнула вперед, я вспомнил, что она не видит пустóту. Я хотел ее предупредить, дотянуться до нее и остановить, но язык мне не повиновался, и я не мог схватить ее, не уронив вначале складывающегося человека. Но тут рядом с ней оказался Эддисон. Он лаял на тварь, а Эмма тщетно пыталась возжечь пламя. Между ее ладонями вспыхивали и гасли искры, как будто она щелкала разрядившейся зажигалкой.
Тварь расхохоталась, взвела курок пистолета и прицелилась в Эмму. Пустóта мчалась на меня, подвывая в унисон с визгом тормозящего позади меня поезда. Именно в этот момент я понял, что все кончено и я уже ничего не могу предпринять для того, чтобы это предотвратить. Одновременно что-то внутри меня расслабилось и боль, которую я всегда ощущал в непосредственной близости от пустóты, тоже исчезла. Эта боль напоминала протяжный высокочастотный вой, и как только она стихла, я обнаружил, что она скрывала собой какой-то другой звук, какое-то невнятное бормотание на самой границе сознания.
Слово.
Я бросился на него. Обхватил его обеими руками. Взвился и закричал во все горло. Его, – произнес я на чужом мне языке. Слово состояло всего из двух слогов, но включало множество значений. И как только оно сорвалось с моих губ, результат оказался мгновенным. Бежавшая на меня пустóта резко остановилась, по инерции немного проехав вперед, затем повернулась в сторону и метнула язык, трижды обвившийся вокруг ноги твари. Потеряв равновесие, та выстрелила. Пуля срикошетила от потолка, после этого пустóта перевернула тварь вверх ногами и подбросила в воздух.
Мои друзья не сразу поняли, что произошло. Пока они стояли с раскрытыми ртами, а вторая тварь что-то кричала в рацию, я услышал, как за моей спиной открылись двери вагона.
Это был единственный шанс на спасение.
– ПОШЛИ! – заорал я, и они меня послушали.
Эмма, спотыкаясь, бежала к поезду, Эддисон путался у нее под ногами, а я пытался пройти в узкие двери со скользким от крови и торчащим во все стороны складывающимся человеком. Наконец нам, всем троим, удалось ввалиться в вагон.
Снова раздались выстрелы. Это тварь наугад разряжала обойму, пытаясь попасть в пустóту.
Двери начали закрываться, но тут же снова распахнулись. "Освободите, пожалуйста, двери", – раздался из динамиков жизнерадостный голос диктора.
– Его ноги! – воскликнула Эмма, показывая на длинные ноги складывающегося человека и торчащие наружу носки его туфель. Я успел убрать их из дверного проема за долю секунды до того, как двери захлопнулись. Болтающаяся в воздухе тварь выстрелила еще несколько раз, прежде чем раздосадованная пустóта швырнула ее о стену и она неподвижной кучей сползла на пол.
Вторая тварь уже бежала к выходу. Его тоже, – попытался произнести я, но было уже поздно. Двери закрывались, и, рывком тронувшись с места, поезд быстро набирал скорость.
Я огляделся, радуясь тому, что вагон, в котором мы очутились, оказался пуст. Что подумали бы о нас обычные люди?
– Ты в порядке? – спросил я у Эммы.
Она сидела очень прямо и тяжело дышала, пристально глядя на меня.
– Благодаря тебе, – ответила она. – Ты и в самом деле заставил пустóту все это сделать?
– Думаю, да, – неуверенно ответил я.
– Это потрясающе, – тихо произнесла она.
Я пытался понять, она восхищена или испугана. Или восхищена и испугана одновременно.
– Мы обязаны тебе жизнями, – сообщил мне Эддисон, ласково тычась носом мне в руку. – Ты совершенно особенный мальчик.
Складывающийся человек засмеялся. Опустив голову, я увидел на его искаженном болью лице улыбку.
– Вот видишь? – произнес он. – Я же сказал тебе, что это чудо. – Он тут же посерьезнел. Схватив меня за руку, он сунул мне в ладонь квадратик картона. Фотографию. – Моя жена и мой ребенок, – прошептал он. – Наш враг захватил их очень давно. Если вы найдете остальных, возможно…
Взглянув на фото, я вздрогнул. Это был маленький, размером с небольшой бумажник, портрет женщины с ребенком. Было ясно, что Сергей носит его с собой уже очень давно. Хотя люди на снимке были довольно симпатичными, сама фотография – или ее негатив – серьезно пострадали, возможно, едва не сгорев в пожаре, подвергнувшись воздействию таких температур, что сохранились лишь искаженные фрагменты лиц. Прежде Сергей никогда не упоминал о своей семье. С тех пор, как мы познакомились, он вообще не говорил ни о чем, кроме необходимости собрать армию из странных людей, путешествуя из петли в петлю и набирая в эту армию всех, кто выжил после рейдов и зачисток тварей и пустот и все еще был способен сражаться. Но он ни разу не сказал, для чего ему нужна армия. Он хотел вернуть жену с ребенком.
– Мы и их найдем, – пообещал я.
Мы оба знали, насколько мала вероятность их спасти, но сейчас он нуждался в этих словах.
– Спасибо, – произнес он и расслабился посреди расползающейся по полу лужи крови.
– Ему осталось недолго, – произнес Эддисон, лизнув лицо Сергея.
– Возможно, мне удастся выделить достаточно тепла, чтобы прижечь и закрыть рану, – пробормотала Эмма.
Шагнув к Сергею, она начала тереть ладони.
Эддисон потерся носом о живот Сергея поверх рубашки.
– Вот тут. Рана здесь.
Эмма приложила ладони по обе стороны от указанного Эддисоном места. Услышав шипение плоти, я выпрямился, борясь с головокружением.
Посмотрев в окно, я увидел, что мы еще не выехали за пределы станции. Возможно, водитель снизил скорость из-за каких-то обломков на путях. Мигающие аварийные огни выхватывали из темноты то зарывшееся в стекло тело мертвой твари, то искореженную телефонную будку, где на меня впервые снизошло озарение, то пустóту… Я вздрогнул, увидев, что она небрежно, как будто выйдя на утреннюю пробежку, трусит по платформе параллельно поезду, отстав на несколько вагонов.
Остановись. Не приближайся, – по-английски выпалил я, глядя в окно. Мои мысли путались по мере того, как мою голову снова заполняли боль и вой.
Набрав скорость, поезд ворвался в тоннель. Я прижался лицом к стеклу, пытаясь разглядеть пустóту. Позади был только мрак, а затем последовала очередная красная вспышка и я на мгновение увидел застывший кадр – летящую пустóту. Ее ноги уже оторвались от платформы, а языки обвили поручни последнего вагона.
Чудо. Проклятье. Я еще не успел разобраться в том, что же все-таки со мной произошло.
* * *
Я взял его за ноги, а Эмма за руки, и мы осторожно уложили Сергея на длинное сиденье. Он лежал без сознания, вытянувшись во весь рост и слегка покачиваясь в такт движению поезда под рекламой пиццы "Испеки дома". Если ему предстояло умереть, мне казалось, это не должно произойти на полу.
Эмма приподняла его тонкую рубашку.
– Кровотечение остановилось, – доложила нам она, – но если он в ближайшее время не окажется в больнице, ему не выжить.
– Он в любом случае может умереть, – возразил Эддисон. – Особенно в больнице в настоящем. Представь себе – через три дня он приходит в себя, его рана затянулась, но все остальное почти отказало, потому что ему уже двести и еще птица-знает-сколько-лет.
– Может, и так, – вздохнула Эмма. – С другой стороны, я буду очень удивлена, если через три дня хоть кто-то из нас останется в живых, в каком бы то ни было состоянии. И я не знаю, что еще мы можем для него сделать.
Я уже слышал о том, что два или три дня были максимальным сроком, в течение которого любое странное существо, ранее жившее в петле, могло провести в настоящем, прежде чем начнется стремительное и неотвратимое старение. Этого времени хватало для того, чтобы наносить в настоящее краткие визиты, но остаться в нем странные не могли. Это позволяло путешествовать между петлями, но отбивало всякую охоту задержаться. Только самые отчаянные головы и имбрины совершали вылазки более нескольких часов – стоило замешкаться, и последствия были ужасны.
Эмма поднялась. В бледно-желтом освещении вагона ее кожа приобрела болезненный оттенок. Она тут же пошатнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за одну из металлических опор. Я взял ее за руку и усадил рядом с собой. Силы окончательно ее покинули, и она буквально сползла на сиденье. Я тоже был измучен, потому что уже двое суток почти не спал и не ел нормально, не считая тех редких моментов, когда нам приходилось обжираться, как свиньям. Мне было страшно, и я вечно куда-то бежал в этих чертовых туфлях, натирающих ноги. Я уже забыл, что жизнь бывает другой. Но худшим представлялось то, что всякий раз, когда я говорил на языке пустот, как будто лишался какой-то части себя, и я понятия не имел, как мне это вернуть. Я ощущал такую усталость, которой раньше даже не мог представить. Я обнаружил в себе нечто новое, некий новый источник силы и власти. Но он был истощим и конечен, и я задавался вопросом, не истощаю ли я себя, истощая его.
Я решил, что подумаю об этом в другой раз, а пока попытаюсь насладиться несколькими неожиданными моментами покоя и тем, что я сижу, обняв Эмму, и ее голова на моем плече. Она едва дышала. Возможно, я поступил эгоистично, ничего не сказав друзьям о пустóте, увязавшейся за нашим поездом. Что мы могли с этим поделать? Альтернатива была проста – либо она нас настигнет, либо нет, либо убьет, либо нет, и от нас ничего не зависело. Когда мы в следующий раз с ней столкнемся – а я был уверен, что этот следующий раз обязательно настанет, – я либо найду слова, способные защитить нас от ее языков, либо нет.
Эддисон прыгнул на сиденье напротив, лапами отпер защелку на окне и слегка его приотворил. В вагон ворвался злобный вой поезда и теплый удушливый воздух тоннеля. Он замер, носом читая запахи. Его глаза блестели, а морда подрагивала. Мой нос не улавливал ничего, кроме застарелого запаха пота и какой-то гнили, но Эддисон, похоже, ощущал что-то еще, что-то, нуждающееся в тщательной проверке и трактовке.
– Ты их учуял? – спросил я.
Пес меня услышал, но ответил не сразу, пристально глядя в потолок и как будто додумывая какую-то мысль.
– Учуял, – наконец произнес он. – Они оставили за собой отличный четкий след.
Даже на такой скорости он поймал запах странных людей, проехавших здесь несколькими минутами ранее в закрытом вагоне предыдущего поезда. Это меня восхитило, о чем я ему тут же сообщил.
– Спасибо, но это не только моя заслуга, – ответил он. – В их вагоне кто-то тоже, видимо, открыл окно, иначе запах был бы значительно слабее. Возможно, это сделала мисс Королек, зная, что я попытаюсь их догнать.
– Она знала, что ты здесь? – удивился я.
– Как ты нас нашел? – вмешалась Эмма.
– Секундочку, – резко прервал нас Эддисон. Поезд замедлил ход, въезжая на следующую станцию, и чернота за окнами сменилась белизной кафельной плитки. Он снова высунул нос в окно и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. – Не думаю, что они здесь вышли, но на всякий случай будьте готовы.
Мы с Эммой встали, пытаясь по возможности заслонить собой складывающегося человека. Я с облегчением отметил, что на платформе совсем мало людей. Я удивился тому, что они вообще там были, как и тому, что поезда продолжали ходить, как будто ничего не произошло. Я подозревал, что об этом позаботились твари в надежде, что мы клюнем на эту наживку, сядем в поезд и облегчим им задачу нашей поимки. Вне всякого сомнения, мы сильно отличались от современных жителей Лондона.
– Веди себя естественно, – попросил я Эмму. – Сделай вид, что ты всю жизнь здесь живешь.
Это, похоже, показалось Эмме забавным, и она подавила смешок. Наверное, это действительно было смешно, с учетом того, что мы везде были чужими, а уж здесь и подавно.
Поезд остановился, и двери распахнулись, скользнув в стороны. Эддисон глубоко втянул носом воздух. В вагон вошла ученого вида женщина в куртке. При виде нас она замерла с открытым ртом, а затем резко развернулась и поспешно вышла. Нет уж, увольте. Я ее не винил. Мы представляли собой странное зрелище – грязные, в одежде, много десятилетий назад вышедшей из моды, и к тому же забрызганной кровью. Наверное, глядя на нас, любой решил бы, что мы только что убили несчастного мужчину на лавке позади нас.
– Веди себя естественно, – фыркнула Эмма.
Эддисон снова повернулся к нам.
– Мы на правильном пути, – поведал он. – Мисс Королек и все остальные, вне всякого сомнения, тут побывали.
– Они не вышли на этой станции? – спросил я.
– Я не думаю. Но если я не учую их на следующей платформе, мы поймем, что заехали слишком далеко.
Двери захлопнулись, взвыли электродвигатели, и мы поехали дальше. Я подумал, что нам необходимо каким-то образом переодеться, и уже хотел поделиться этим соображением с Эммой, как вдруг она вздрогнула, как будто что-то вспомнив.
– Эддисон? – окликнула она пса. – Что случилось с Фионой и Клэр?
При упоминании их имен я ощутил, как меня обволакивает новая тошнотворная волна тревоги. В последний раз мы видели их в зверинце мисс Королек, где Фиона осталась вместе с Клэр, которая была слишком больна и не могла продолжить путешествие. Каул сказал нам, что побывал в зверинце и захватил девочек в плен. Но он также сказал нам, что Эддисон мертв, а значит, его словам верить нельзя.
– Ах, – мрачно покачал головой Эддисон. – Боюсь, что ничего утешительного я вам не скажу. Вынужден признаться, в глубине души я надеялся, что вы о них не спросите.
Кровь отлила от лица Эммы.
– Рассказывай, – прошептала она.