При первом посещении мне так и не удалось избавиться от сопровождающих меня бандитов и переброситься хотя бы несколькими словами с работающими в поле людьми. Я обратил внимание, что в поле было сравнительно много мужчин.
- Сколько у вас этих? - поинтересовался я у своих спутников.
- Где-то около шестисот.
- А мужиков?
- Двести наберется.
- Это все?
- Нет, еще в усадьбе. Ну, там больше баб.
- У вас большое хозяйство! - сказал я Можиевскому вечером, когда мы остались одни.
- Я думаю его расширить! К сожалению, все труднее и труднее добывать людей. Километрах в двухстах мы уже всех подобрали.
- И в Польше тоже?
- Да, но там очень мало кто остался. Больше - в Белоруссии. Здесь в лесах много глухих сел.
- А вы не пытались поискать среди них людей с техническим образованием или, по крайней мере, знающих технику? Ведь в селах должны были быть механизаторы.
- Вы представляете как мы их брали? Вы думаете, что они согласятся нам помочь? Лопатой копать - можно заставить, сено косить, пахать. Но попробуй заставить его показать свои знания и умение. Да он в жизни не признается!
- Но полевые работы не легче. Я думаю, что если бы по-хорошему, то многие согласятся работать по специальности.
- Полевые работы… Знаете, как их заставили работать? Не вышел один раз - порка, второй раз не вышел - повесят на площади. Вот и все методы убеждения. Хочешь не хочешь, а на работу пойдешь. После этого как с ними "по-хорошему"? Какая тут может быть ласка? Да если бы они могли, то всех нас живьем бы зажарили. Впрочем, это даже к лучшему.
- Почему? - не понял я его.
- Не понимаете? Если бы не эта ненависть, то мне бы не удавалось поддерживать среди моей шпаны дисциплину. А так, что бы ни происходило здесь, а караульные трезвы как стеклышко и ночью никто не заснет. Понимают, мерзавцы, чем это грозит. Вы смотрели грузовики? - резко переменил он тему беседы.
В усадьбе стояло около десятка грузовиков. Как я и предполагал, аккумуляторы их давно рассыпались. Можно было найти более-менее пригодные пластины и и собрать хотя бы один. Я объяснил Можиевскому ситуацию.
- Мне нужны помощники, которые хотя бы немного смыслили в технике.
- Где же я их возьму среди этих воров?
- Все же надо попробовать найти среди наших крепостных или как вы их называете?
Он внезапно расхохотался:
- Колхозниками! Колхозниками! У них даже председатель свой есть!
- Так вот, не может быть, чтобы среди двухсот взрослых мужчин не нашлось ни одного механизатора.
- Кто говорит, что нет? Есть, конечно! Но попробуй его выявить!
- Надо попробовать!
- Ну и попробуйте. Я скажу двоим своим ребятам, пусть поищут.
- Мне хотелось бы самому поговорить.
Он подозрительно взглянул на меня.
- Вместе, конечно, с двумя, а то и с тремя ребятами, - быстро добавил я, - иначе меня могут там просто придушить!
- Вряд ли посмеют, - успокоил он, - но чем черт не шутит! Ладно, я дам команду.
Меня всерьез начинало беспокоить то, что, находясь третью неделю в банде, я не продвинулся ни на йоту к намеченной цели. Где-то в подсознании Можиевского еще гнездилось недоверие, и меня не оставляли одного. Надо было как-то выходить из положения. Скоро пойдут дожди и дороги придут в полную непригодность. Правда, это не препятствие для танков и бронетранспортеров, но все-таки…
Можиевский открыл сейф и вытащил переданный мною при первой встрече перстень с бриллиантом. Он покрутил его и подошел ко мне.
- Красивая вещь! Как ты думаешь, - он снова перешел на "ты", - будет ли это когда-нибудь что-то стоить?
- Скорее всего да!
- Я вот тоже так думаю. Сейчас время накопить таких вещей побольше да поценней. Может быть наши дети ими смогут воспользоваться.
- Дети у вас есть?
- Были… два сына…
- Простите!
- Да что там! - он махнул рукой.
- А сейчас?
- Три девки! Есть и четвертая, да я не уверен, моя она или нет.
- Это от разных, конечно?
- А то как же! Вон, - он кивнул наверх, где были комнаты второго этажа, - живут там! Да что толку. Мне бы парня.
- А у кого-нибудь родился парень?
- В том-то и дело, что нет. А что?
Я разъяснил ему ситуацию. Он помрачнел.
- Честно говоря - не знаю.
- Так что же это? Навсегда?
- Вот оно что! А я-то думаю, что это у всех только девки родятся? Тогда выходит, что это все ни к чему…
И моя затея тоже…
- Ну, не так уж категорично. Должно пройти время.
- Время! Мне уже шестой десяток. Когда мне теперь сына ждать? Что я смогу лет через десять - если жив, конечно, буду?
- Останутся дочери.
- Дочери! Дочери! Какой от них толк? Что их ждет? Стать подстилкой, не больше. Ведь если девок будет так много, то и цена им как говорится, рупь за пучок в базарный день! Да-а! Обрадовал ты меня! - он грязно выругался.
- А что тут думать-гадать! - он встал, в глазах у него появился какой то дикий блеск. - Будем жить, пока живется! Хоть поживем напоследок всласть! А? - он толкнул меня кулаком в бок, - как ты думаешь?
- А что тут думать? Раз уж мы остались живы, почему и не пожить всласть?
- Вот это верно. Слушай, а ну, пойдем. У меня тут для тебя подарочек! - он спрятал перстень в сейф.
Мы прошли по длинному коридору, затем спустились по лестнице и еще раз поднялись во второе крыло здания. Здесь я никогда не был. Бросалось в глаза роскошное убранство. Ноги тонули в толстых коврах. На подставках стояли фарфоровые и хрустальные вазы. На стенах висели картины. Двери, выходящие в коридор, были занавешены толстыми шторами. Мне показалось, что за ними слышатся приглушенные голоса.
- Это моя квартира, - пояснил мне Можиевский, - я своих обормотов сюда не вожу.
- Кто же здесь убирает?
- А есть тут три бабы. Ну вот и пришли, - он открыл ключом дверь и мы вошли.
В комнате не было мебели. На коврах лежали шкуры белых медведей и там-сям виднелись разбросанные подушки. Окна были заложены кирпичом, оставляя небольшие просветы вверху. В углу, прижавшись друг к другу, сидели три девочки лет шестнадцати-семнадцати в коротких, едва прикрывающих тело, шелковых комбинациях.
- Уже приготовили, - констатировал Можиевский, - молодец, Семеновна! Свеженькие! Два дня назад привезли. Выбирай любую!
Говорят, человек ко всему привыкает. Казалось, участвуя в оргиях, я уже должен был быть готовым ко всему и, как говорится, нарастить себе толстую шкуру. Но здесь, когда на меня в упор смотрели три пары расширенных от страха глаз, мне стало нехорошо. Я пошатнулся. Можиевский по-своему понял мое состояние и расхохотался:
- То-то! Люб ты мне чем-то, потому и дарю тебе самое лучшее. Выбрал?
Не помня себя, я не глядя указал рукою на одну из них.
- А у тебя губа не дура! Ну да ладно! Выбрал так выбрал! Я своего слова назад не беру. Можешь забирать. Ах да! - он подошел к двери и закричал:
- Семеновна! Где ты, старая перечница? Иди сюда!
Через пару минут послышалось громкое сопение и на пороге выросла грузная фигура. С большой натяжкой можно было признать в ней женщину Это была настоящая горилла, с большим мясистым носом и черными густыми усами под ним. Полный портрет довершали массивные плечи и руки с узловатыми пальцами, торчащими из широких ладоней. "Горилла" недовольно уставилась на Можиевского.
- Семеновна, вот эту, - он указал на мою избранницу, - отведешь в его комнату. Накинь на нее что-нибудь. Да предупреди хорошенько, чтобы не брыкалась, а то отдам хлопцам!
"Горилла" шагнула в комнату и, схватив несчастную за руку, потащила ее вон.
- Ты иди к себе, а у меня еще здесь дела. Хочу немного потолковать с ними, - он вытолкнул меня за дверь и я услышал, как щелкнул замок.
Я стоял ошеломленный, еще не придя в сознание от увиденного и от предложения главаря банды. Внезапно из-за двери раздался приглушенный крик.
Бросившись бежать по коридору, я нечаянно столкнул с подставки хрустальную вазу, но она, упав на толстый ковер, не разбилась. Как в тумане я нашел выход и направился в свою комнату.
- Пан! - услышал я и обернулся.
В трех шагах от меня стояла "горилла". - Пан Виктор, - она оказывается знала мое имя, - не туда. Идемте. Пан Стефан приказал приготовить вам другую комнату.
Она повела меня на второй этаж. Остановилась возле одной из дверей и открыла ключом комнату.
- Вот тут вы будете теперь жить, - пояснила она. За дверью оказалась небольшая прихожая, которая вела в другую комнату.
- Возьмите это, на всякий случай, - она сунула мне в руки какой-то предмет, - может и не понадобится, девчонка подготовлена.
Это была плеть.
- Ну я пойду. Закройтесь, - она протянула мне ключ, - сюда не ходят, но кто знает, может быть по пьянке кто-то забредет и помешает, - она захихикала.
Если кто и подумал сейчас, читая эти строки, что я брошусь душить эту гориллу, потом возьму автомат и начну косить бандитов, а затем сам паду изрешеченный пулями, он ошибается. Ничего этого я не сделал. У меня уже были моменты, когда я мог сорваться и наделать глупостей. Сейчас, как никогда, я ясно понимал, что от моего поведения зависит жизнь и благополучие не только шестисот несчастных рабов, живущих поблизости от усадьбы, но и людей, оставшихся дома. Дома? Я поймал себя на том, что назвал общину, в которой нашел убежище, домом. Смогу ли я так ее называть? Да, если заслужу! Но для этого нельзя быть слабонервным хлюпиком. Нельзя выдать себя! И от моего поведения сейчас это тоже зависит. Если окажется, что я вел себя не так, а старая карга это, несомненно, обнаружит и донесет своему хозяину, я буду разоблачен. "Хорошо, - подумал я, - что они еще не связали меня кровью. Наверное, просто не было случая. А если бы? Смогу ли я тогда все трезво взвесить? Хватит ли нервов? Интересно, Штирлиц, не тот, что в кино, а его реальный прообраз, смог ли он сохранить чистоту рук? Я не говорю - помыслов. Помыслы легче сохранить. А вот руки? Как с ними? За что он получил, например, железный крест и благодарность рейхсфюрера? Вряд ли только за вежливые разговоры с пастором Шлагом".
Я повернулся к девушке…
- Как тебя зовут? - спросил я ее уже позже.
- Ильга…
- Ты что, литовка?
- Да… Ты меня не будешь бить? - спросила она тихо.
- Бить?
Она повернулась ко мне спиной. При свете догорающей свечи ясно были видны полосы на ягодицах и бедрах - следы плети.
- Кто это тебя?
- Старуха. Еще вчера… Там их было двое. Одна держала, а другая била.
- За что?
- Просто так. Это, они говорили, подготовка.
- А эти девочки?
- Их тоже. Ты меня не отдашь потом?
- Кому?
- Всем. Чтобы по очереди… Мне сказала старуха, что если я тебе не понравлюсь, то ты меня отдашь "хлопцам". Я тебе понравилась?
Боже, укрепи мою душу!
- Понравилась! Очень понравилась!
- Я старалась!
- Слушай, ты лучше не говори больше ничего.
Я чувствовал, что разревусь сейчас как мальчишка от стыда и ненависти, чувства неизгладимой вины перед этой хрупкой, еще не познавшей любви девочкой. Мысленно я поклялся, что ни один из бандитов не останется в живых!
Я пишу эти строки, чтобы читающий их понял и оправдал ту жестокость, с которой мы покарали бандитов. Как я теперь понимаю своего друга (надеюсь, он снова им будет), расстрелявшего без всякого сожаления моих бывших приятелей.
- Спи, Ильга, ничего не бойся. Я сделаю все, чтобы ты была… - я чуть было не сказал "счастлива", но вовремя осекся. О каком счастье можно было здесь говорить?
Я нежно погладил ее по голове.
- Я хотел сказать, что постараюсь заслужить, если не твою любовь, то твое прощение.
Я еще раз наклонился, поцеловал ее и почувствовал, что ее лицо все мокрое от слез. Она больше не могла себя сдерживать и зарыдала.
Нет! Теперь я глубоко убежден в одном. Понять, что такое гуманизм, впитать его в себя без остатка можно только, познав всю глубину бесчеловечности, жестокости и насилия. Только, возненавидев насилие, возненавидев всеми фибрами души и всеми клетками тела и мозга, можно выковать в себе действенное оружие против него. Это тяжелое и страшное оружие. Оно требует крепких рук, чтобы удержать его, и холодный разум, чтобы, не задумываясь, применить, когда требуется. "А ты сам? - шепнул мне внутренний голос, - тебя же пощадили, несмотря на то, что ты заслужил смерть. Чем ты отличаешься от Можиевского?" "Но я не делал ничего такого!" "Да, но ты собирался это делать. Тебя бы просто заставили это делать, как заставили сейчас!". "Но сейчас другое дело! Я должен!" "Ищешь оправдание? Но признайся, ты же с наслаждением овладел этим юным телом… Ты сейчас философствуешь, высказываешь свои мысли, можно сказать, похвально, но тогда… тогда у тебя на уме не было никакой философии… Что же ты сейчас лицемеришь?"
Этот мучительный диалог продолжался до самого утра. Голос звучал, он долбил мозг беспрестанно, с садистической жесткостью и злорадством, не давая заснуть. Уже рассвело, когда я на какое-то время забылся в тревожном сне. Я спал и не спал, находясь в каком-то оцепенении. Из него меня вывел резкий стук в дверь. Я быстро оделся и, прикрыв Ильгу одеялом, пошел открывать. У дверей стояла старуха.
- Иди, тебя ждут там, внизу, - и, чуть отстранив меня рукой, вошла в комнату.
По ее виду было ясно, что она получила соответствующие инструкции. Я задержался у двери, ожидая, что будет дальше. Старуха, однако, скоро вышла и, удовлетворенно кивнув головой, закрыла дверь на ключ и пошла по коридору.
Вот как! У нее, оказывается, свой ключ. Что было бы с девушкой и, возможно, со мной, если бы я проявил "рыцарское благородство"? Чем бы все это закончилось? Можиевский, видимо, еще не совсем доверял мне. Почему? Что это? Интуиция или я повел себя как-то не так? Что же все-таки вызывало его настороженность? Он часто присматривался ко мне во время так называемых "коллективных развлечений". Надо следить за собой! А может быть я слишком настаивал вчера на выявлении механизаторов? Сегодня об этом ни слова! Но ведь и ждать больше нельзя! Что же делать?
- Ого! - встретил меня возгласом Можиевский, - по твоему виду не скажешь, что ты провел спокойную ночь! Ну как?
- Она прелесть!
- То-то! - он удовлетворенно засмеялся, - ты отхватил самый лакомый кусочек. А у меня не особенно! Одна решила проявить характер. Но я ей дам возможность проявить его в другой ситуации!
Я догадывался, что это будет за ситуация. Мне вспомнились расширенные от страха три пары девичьих глаз. Было желание схватить чугунную пепельницу и размозжить ему голову.
Дверь приоткрылась, и показалась физиономия "гориллы". Можиевский вышел. Когда он вернулся через пару минут, лицо его выражало удовлетворение.
- Ну так что? Я подумал о нашем вчерашнем разговоре. Пожалуй, ты прав и надо попробовать. Я сомневаюсь, но чем черт не шутит. Если ты найдешь механизатора или техника, обещай ему все, что хочешь!
- Ты мне должен выделить охрану!
- Не бойся! Я вчера несколько преувеличивал. Разве что нарвешься на психа. Ладно, ладно! - заверил он меня, увидев, что я хочу возразить, - дам тебе двух ребят. Когда начнешь?
- Время не терпит. Летом, как я уже говорил, следует ждать визита "Армии Возрождения". Если к тому времени мы не будем вооружены, то…
- А ты боишься попасть к своим бывшим друзьям?
- Лучше сразу пулю в лоб! - я замолчал, показывая всем своим видом, что мне пришла вдруг в голову мысль.
- Ты что-то сейчас придумал? - не выдержал Мо-жиевский.
- Не знаю, как ты к этому отнесешься.
- Говори!
- Что если нападение на нас произойдет внезапно, до того, как мы будем готовы?
Можиевский молчал, но, видимо, мои слова на него произвели должное впечатление.
- Что ты предлагаешь?
- Мы можем уйти в танке! Ты и я! Тебя уж точно не пощадят, как и меня.
Можиевский посмотрел на меня с явным недоверием.
- А зачем тебе я?
- Что одному делать в этом мире?
Черты его лица снова разгладились.
- Ты прав. Но этот вопрос мы еще обсудим. Давай завтра.
Но на следующий день поговорить не удалось. Можиевский отправился с большим отрядом в очередную экспедицию. Обычно он не участвовал в них. Но на этот раз почему-то решил поехать сам. Его не было пять дней. За это время я тщательно проводил допросы "колхозников". Ко мне приставили двух бульдогов-бандитов, вооруженных автоматами. Я это учел и каждый допрос длился около часа. На второй день мои "бульдоги" начали скучать. Допрос проходил в небольшой комнате бывшего сельсовета. Я специально выбрал такое помещение. В нем было душно и я запретил курить. "Бульдоги" выходили по очереди курить, все дольше и дольше задерживаясь на крыльце, где под охраной еще двух бандитов стояла очередь вызванных для допроса.
Я ждал, когда и второму надоест сидеть рядом и он выйдет, оставив меня одного. Но, вероятно, они получили строжайшую инструкцию не оставлять меня наедине с допрашиваемыми.
Надо было принимать какое-то решение. С самого начала я стал писать "протоколы допроса", предлагая затем допрашиваемому расписаться под ним. Сделал я это для того, чтобы истощить терпение моих охранников. Но страх перед атаманом не позволил им оставить меня одного. Тогда я решился на отчаянный шаг. Один из допрашиваемых, мужчина лет сорока пяти, явно располагал к себе. У него был смелый взгляд. Держался он независимо. Звали его Василий Петрович Кандыба. Это был человек атлетического телосложения. Кроме того, я обратил внимание на его длинные пальцы со следами въевшегося металла. Несомненно, это был человек с техническими знаниями. Я решил рискнуть. Вместо протокола допроса я кратко изложил на листе бумага мою задачу с просьбой в конце помочь ее осуществить.
- Прочтите внимательно и проверьте, все ли верно я записал, - попросил я, протягивая ему лист бумаги.
Надо отдать должное: он ничем не выдал своего волнения. Кончив читать, он взглянул мне в глаза и четко произнес:
- Я согласен с вами работать. Извините, здесь я немного наврал! - он взял листок бумаги и разорвал его на мелкие части. - Пишите новый.
Он действительно был механизатором. Работал на машинах, комбайнах, знал слесарное и токарное дело.
- На сегодня хватит! Отпустите всех! - распорядился я. - А вы задержитесь.
Конвоиры облегченно вздохнули. Нудная работа кончилась!