- И вместе с тем возникает целая куча вопросов, ответы на которые так и повисли в воздухе. Я хочу увериться, что во все будет внесена надлежащая ясность.
- Это дело находится в надежных руках, - повторил Карр.
- В чьих руках? Рэндаллов? Или тех долдонов из полицейского участка?
- У нас в Бостоне замечательная полиция, - возразил Карр.
- Ты-то хоть не начинай!
Карр терпеливо вздохнул и сказал:
- И что ты надеешься этим доказать?
- То, что Ли этого не делал!
Карр покачал головой:
- Дело не в этом.
- А мне кажется, что оно именно в том.
- Нет, - сказал Карр. - Дело в том, что дочь Дж.Д.Рэндалла умерла от аборта, и теперь кто-то должен будет ответить за это. Ли делает аборты - и доказать это в суде будет не так трудно. Тем более, что более половина из членов суда присяжных - католики. И в том, что его признают виновным не может быть никаких сомнений. Это само собой разумеется.
- Само собой разумеется?
- Ты знаешь, что я имею в виду, - сказал Карр, заерзав на стуле.
- Хочешь сказать, что Ли суждено стать козлом отпущения?
- Точно так. Отдуваться за всех придется Ли.
- А это что же, официально утвержденный термин?
- Более или менее, - отозвался Карр.
- А ты-то сам, что думаешь об этом?
- Врач занимающийся абортами, подергает себя заведомому риску, он нарушает закон. И когда он делает аборт дочери известного бостонского врача…
- Но Ли утверждает, что он этого не делал.
Карр лишь грустно улыбнулся.
- Да какое это теперь уже имеет значение?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На подготовку кардио-хирурга уходит целых тринадцать лет. Сначала нужно проучиться четыре года на медицинском факультете, а потом год стажировки, за которым следуют еще три года общей хирургии, два года хирургии грудной клетки, и два года кардио-хирургии. К тому же два года из данного числа в обязательном порядке посвящаются службе Дяде Сэму.
Человек должен обладать определенным складом характера, для того чтобы решиться взвалить на себя столь обременительную ношу, суметь сосредоточиться на достижении столь отдаленной цели. И к тому времени, когда он уже вполне готов приступить к самостоятельной практике, такой человек словно перерождается, становясь совсем другим, чем прежде; ощущая себя посвященным в тайны, не доступные другим людям, обладая не подвластным им опытом, он еще больше отчуждается от окружающих. В каком-то смысле это тоже можно считать неотъемлемой частью обучения: хирурги зачастую одиноки.
Я раздумывал об этом, стоя на смотровой площадке и глядя через стекло вниз, в операционную No 9. Смотровая площадка была устроена под самым потолком операционной, отсюда открывался замечательный обзор всей комнаты, можно было следить за действиями персонала и ходом операции. Обычно сюда поднимались студенты-медики и стажеры. В операционной был установлен микрофон, так что было слышно решительно все - металлическое позвякивание инструментов, ритмичное шипение аппарата искусственной вентиляции легких, приглушенные голоса - и еще здесь есть кнопка, нажав на которую, можно переговариваться с людьми, находящимися внизу. Иначе, вас просто не услышат.
Я пришел сюда, успев предварительно побывать в приемной у Дж.Д.Рэндалла. Я хотел ознакомиться с больничной картой Карен, но секретарша Рэндалла сказала, что это вопрос не к ней. Карта у Дж.Д., а у Дж.Д. сейчас операция. Не скрою, что я был немало удивлен этим сообщением. Мне казалось, что после всего случившегося он возьмет выходной, не станет оперировать сегодня. Но, очевидно, у него самого и в мыслях такого не было.
Секретарша сказала, что судя по времени, операция должна уже вот-вот закончиться. Но едва взглянув вниз сквозь стекло смотровой площадки, я понял, что до окончания еще далеко. Грудная клетка пациента все еще была открыта; они даже еще не начинали накладывать швы. Раз так, то я не собирался никого отвлекать; мне придется зайти попозже и все-таки попытаться заполучить карту.
Но я все же задержался здесь совсем ненадолго. Все-таки кардиохирургия обладает неким необъяснимым, словно завораживающим свойством, есть в ней нечто нереальное, не поддающееся описанию словами, похожее на ставшую явью смесь чуда и кошмара. В операционной подо мной находились сразу шестнадцать человек, включая четырех хирургов. Все эти люди находились в движении, каждый из них был занят своим делом, ни одного лишнего жеста, все движения плавные и соразмеренные. Словно в балете, сюрреалистическом балете. Пациент на столе, укрытый зеленой простыней казался еще меньше в сравнении с установленным рядом аппаратом искусственного кровообращения, огромным сверкающим сталью комплексом, по величине не уступающим автомобилю, с плавно движущимися цилиндрами и колесами.
У головы пациента в окружении оборудования стоял анестезиолог. Еще там находились несколько операционных сестер, двое техников, следившие за показаниями датчиков и управлявшие работой оборудования, а также медсестры, санитары. И хирурги. Я попытался было угадать, который из них Рэндалл, но не смог; в халатах и масках все они казались одинаковыми, обезличенными и ничем друг от друга не отличающимися. Разумеется, на самом деле все было не так. На одного из этих четырех человек была возложена ответственность за все, за все действия всех шестнадцати присутствующих при этом. А также ответственность за семнадцатого человека, находящегося в этой комнате, того, чье сердце теперь было остановлено.
В одном из углов операционной был установлен монитор электрокардиографа. Нормальная ЭКГ представляет собой стремительную изломанную линию, на которой каждый удар сердца, каждая волна его энергии, обозначены пиками. Эта же кардиограмма была ровной: просто бесполезная кривая линия. В соответствии с основным критерием медицины это означало, что пациент мертв. Сквозь открытую грудную клетку я посмотрел на видневшиеся в разрезе розоватые легкие; они оставались неподвижны. Пациент не дышал.
Все это за него делала машина. Она перекачивала его кровь, насыщала ее кислородом, выводила из нее углекислоту. Эта установка использовалась на практике вот уже около десяти лет.
Люди в операционной, казалось, не испытывали страха ни перед установкой, ни перед ходом самой хирургической процедуры. Они просто, обыденно делали свое дело. Думается, это и есть одна из причин того, что со стороны все происходящее внизу представлялось столь нереальным.
Я простоял здесь еще пять минут, совершенно не замечая времени. Затем я ушел. В коридоре я столкнулся с двумя хирургами-стажерами. Они стояли в дверях, привалившись к стене, на шее у обоих еще висели спущенные хирургические маски. Они пили кофе, ели пончики и весело обсуждали какое-то сомнительное свидание.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Доктор медицины Роджер Уайтинг жил неподалеку от больницы, на той захламленной стороне Бикон-Хилл, куда обычно свозился мусор с Луисбург-Сквер. Дверь мне открыла его жена. Она оказалась самой заурядной внешности девушкой, находившейся, насколько я мог судить, примерно на седьмом месяце беременности. Она выглядела очень обеспокоенной.
- Что вам надо?
- Мне хотелось бы переговорить с вашим мужем. Меня зовут Берри. Я патологоанатом из "Линкольна".
Она смотрела на меня с явным подозрением.
- Как раз сейчас мой муж пытается уснуть. Он был на дежурстве два последних дня, и очень устал. Он пытается уснуть.
- Это очень важно.
За спиной у нее возник стройный молодой человек в белых парусиновых брюках. Он казался не просто усталым; у него был вид измученного и испуганного человека.
Он спросил:
- В чем дело?
- Мне бы хотелось поговорить с вами о Карен Рэндалл.
- Я уже наверное раз десять пересказывал все с самого начала, - сказал он. - Распросите лучше обо всем доктора Карра.
- Уже распрашивал.
Уайтинг провел руками по волосам, а потом обратился к жене:
- Ничего страшного, дорогая. А сейчас иди и свари мне немного кофе, ладно? - Он обернулся ко мне. - Выпьете кофе?
- Если можно, - сказал я.
Мы сидели в гостинной. Это была крохотная квартирка, обставленная дешевой и обшарпанной мебелью. Но мне было уютно здесь, я чувствовал себя как дома: всего каких-нибудь несколько лет назад я и сам был таким же стажером. Мне были очень хорошо знакомы все эти стрессы, и хроническая нехватка денег, адские часы дежурств и вся эта самая грязная и неприятная работа, какую только приходится выполнять стажеру, проходящему интернатуру. Мне были хорошо знакомы выводящие из себя ночные звонки медсестер, спрашивающих разрешения дать еще одну таблетку аспирина больному Джоунсу. Я знал, что это такое, заставить себя выбраться из постели посреди ночи и идти к больному, и что именно в эти предрассветные часы проще всего допустить ошибку. Однажды, в свою бытность стажером, я и сам едва не отправил на тот свет пожилого человека с сердечным приступом. Проведя последние два дня на ногах, и успев проспать за это время в общей сложности всего-навсего три часа, немудрено допустить любую оплошность.
- Я знаю, что вы устали, - сказал я. - Я вас долго не задержу.
- Нет, что вы, - от всей души запротестовал он. - Я сделаю все, что от меня зависит. Я хотел сказать, в данное время…
Вошла жена Уайтинга, неся две чашки с кофе. Она гневно взглянула в мою сторону. Кофе оказался жидковат.
- Мои вопросы, - заговорил я, - касаются состояния девушки, когда она только поступила в больницу. Вы в тот момент были в приемном отделении?
- Нет. Я пытался уснуть. Меня вызвали потом.
- Во сколько это было?
- Почти около четырех.
- Расскажите, как это происходило.
- Я лег спать, не раздеваясь, в той маленькой комнатке рядом с амбулаторией. Я еще не успел толком уснуть, когда меня вызвали; перед этим я только-только поставил очередную капельницу одной даме, которая постоянно их выдергивает. Она утверждает, что она тут ни при чем, но я-то знаю, что она делает это нарочно. - Он тяжело вздохнул. - Короче, когда меня вызвали, я чувствовал себя чертовски усталым. Я встал и сунул голову под кран с холодной водой, а затем вытер волосы полотенцем. Когда я пришел в палату, девушку уже вносили на носилках.
- Она была в сознании?
- Да, но дезориентирована. Она была очень бледной от большой потери крови. У нее был жар, и она бредила. Точно измерить температуру не удалось, потому что она постоянно стискивала зубы, так что мы прикинули, что это где-то около сорока, и взяли кровь для пробы на совместимость.
- Что еще было сделано?
- Сестры укрыли ее одеялом и подложили под ноги шоковые колодки. Затем я осмотрел ее. Это было маточное кровотечение, и мы диагностировали его как выкидыш.
- Относительно кровотечения, - сказал я. - Вы не заметили каких-нибудь выделений, сопровождавших его?
Он покачал головой.
- Только кровь.
- Без ткани? И никаких признаков плаценты?
- Нет. Но кровотечение продолжалось долгое время. Ее одежда… - он обвел комнату взглядом, вновь восстанавливая в памяти картину произошедшего. - Вся ее одежда была очень тяжелой от крови. Сестрам никак не удавалось раздеть ее.
- За все то время, что вы находились при ней, не говорила ли она что-нибудь более или менее вразумительное?
- Ничего такого. Время от времени она начинала что-то бормотать. О каком-то старике, кажется. О ее старике или еще о ком. Но ничего нельзя было разобрать, и никто вобщем-то на это не обращал внимания.
- А больше она ничего не говорила?
Уайтинг отрицательно покачал головой.
- Только когда на ней начали разрезать одежду. Она пыталась натянуть ее обратно на себя. Один раз она сказала: "Вы права не имеете". И потом она еще спросила: "Где я?" Но это был бред. Она практически была уже во вневменяемом состоянии.
- И как вы поступили с кровотечением?
- Я попытался локализовать его. Это было очень трудно, необходимо было действовать быстро. И мы никак не могли добиться того, чтобы свет падал под нужным углом. В конце концов я решил вставить тампон из марлевых салфеток и направить все усилия на то, чтобы восполнить объем потерянной крови.
- А где в это время находилась миссиз Рэндалл?
- Она ждала у двери. С ней было все в порядке, пока ей не сообщили, что случилось. Тут уж такое началось!..
- А карта Карен? Она когда-нибудь прежде бывала в этой больнице?
- Я не видел ее карты, - сказал он, - пока… до недавнего времени. Их должны были принести из архива. Но прежде она бывала там. Мазки каждый год, начиная с пятнадцати лет. Обычные анализы крови дважды в год. Как вы можете догадываться, за состоянием ее здоровья следили очень хорошо.
- А были ли там еще какие-нибудь отклонения? Кроме аллергии, разумеется.
Он грустно усмехнулся в ответ.
- А разве уже одного этого не достаточно?
В какое-то мимолетное мгновение я ощутил вспышку яростного раздражения по отношению к нему. Он просто-таки упивался жалостью к самому себе, и это помимо того, что он был сильно напуган. Но я хотел все-таки посоветовать ему смириться с мыслью, что у него на глазах будут умирать люди, много людей. И будет лучше, если он привыкнет к мысли о том, что и он сам может допустить ошибку, потому что от ошибок не застрахован никто. Одни ошибки легко заметить сразу, иные нет, но это уже частности, сама суть от этого не меняется. Еще я хотел сказать ему, что в том случае, если бы он заранее спросил у миссиз Рэндалл о повышенной чувствительности Карен к лекарствам, и та ответила бы ему, что никаких проблем не будет, то к нему, Уайтингу не было бы никаких претензий. Спасти девушку, конечно, все равно не удалось бы, но вот только в ее смерти никто не стал бы обвинять Уайтинга. Его ошибка состояла не в том, что он косвенно способствовал смерти Карен Рэндалл; она была в том, что прежде он не спросил разрешения.
Я собирался высказать ему все это, но не стал.
- А не было ли в ее карте упоминания о каких-либо психических отклонениях? - задал я свой новый вопрос.
- Нет.
- Совсем ничего необычного?
- Нет, вроде. - Он помрачнел. - Постойте-ка. Там было кое-что, показавшееся мне странным. Примерно с полгода назад был сделан полный комплект снимков черепа.
- Вы смотрели снимки?
- Нет. Я только прочитал заключение рентгенолога.
- И что же?
- Все в норме. Без патологии.
- А для чего делались снимки?
- Там не было указано.
- Может быть с ней произошел какой-нибудь несчастный случай? Например, падение или автомобильная авария?
- Мне ни о чем таком не известно.
- Кем было выписано направление на рентген?
- Кажется, доктором Рэндаллом. Да, точно, Питером Рэндаллом. Она лечилась у него.
- А вы, значит, не знаете, для чего понадобилось делать рентген?
- Нет.
- Но ведь должна же быть какая-то причина.
- Да, - согласился Уайтинг, но, судя по всему, его самого это не слишком интересовало. Он уныло разглядывал свой кофе, а затем отпил небольшой глоток. Наконец он снова заговорил: - Я очень надеюсь, что того, кто сделал ей аборт арестуют и припрут к стенке. И каким бы суровым ни оказалось наказание, для него этого будет не достаточно, он заслуживает худшего.
Я встал. Парень пережил сильное потрясение, еще совсем немного, и он расплачется. Для него насущней других была мысль о том, что все труды, и помыслы о многообещающей карьере в медицине пали прахом из-за того, что его ошибка стоила жизни дочери известного врача. Обозлясь на весь белый свет, отчаявшись исправить что-либо и проникшись всей душой жалостью к самому себе, он теперь тоже занялся поисками козла отпущения, на которого можно было бы свалить всю вину за случившееся. Уайтинг нуждался в нем больше, чем кто бы то ни было.
- Вы собираетесь обосноваться в Бостоне? - спросил я напрощание.
- Собирался, - ответил он, криво усмехнувшись.
* * *
Покинув дом Уайтинга, я снова позвонил Льюису Карру. Теперь мне уже как никогда нужно было заполучить карту Карен Рэндалл. Я должен был выяснить, что это были за снимки.
- Лью, - сказал я, - я снова хочу просить тебя о помощи.
- Вот как? - Судя по тому, как он сказал это, подобная перспектива его вовсе не воодушевляла.
- Да. Мне нужна ее карта. Это очень важно.
- А мне казалось, что мы уже все обсудили при встрече.
- Да, но тут всплыли кое-какие новые потробности. Просто час от часу не легче. Зачем нужно было делать рентген…
- Сожалею, - перебил меня Карр. - Здесь я ничем не могу быть тебе полезен.
- Послушай, Лью, даже если ее карта у Рэндалла, не может же он вечно дер…
- Мне очень жаль, Джон. Но я буду занят здесь целый день и еще завтра. У меня просто не будет времени на это.
Он говорил вполне официально, производя впечатление человека, который с особой тщательностью подбирает каждое слово, мысленно проговаривает каждое предложение, прежде, чем произнести его вслух.
- Что случилось? Рэндалл добрался и до тебя и сумел-таки заткнуть тебе рот?
- Я уверен, - сказал Карр, - что данным случаем должны заниматься те, кто наиболее подготовлен к тому и знает толк в подобных вещах. Чего я никак не могу сказать ни о себе, ни о других врачах.
Я знал, о чем он говорит, и что он при этом имеет в виду. Арт Ли обычно смеялся над тем, к каким изощренным способам порой приходится прибегать врачам, когда, случается, зачастую путаясь в двусмысленных объяснениях, они бывают вынуждены идти на попятную. Арт называл это "маневром Пилата".
- Ну, ладно, - сказал я, - как вам угодно.
Я положил трубку.
Вообще-то мне следовало ожидать, что так оно и будет. Льюис Карр жил, словно играя в некую игру, и как и подобает послушному мальчику, он старательно выполнял все принятые правила. Он всегда был дисциплинированным игроком, и останется им навсегда.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мой путь от дома Уайтинга до медицинского факультета пролегал мимо "Больницы Линкольна". Недалеко от центрального входа на стоянке такси, уныло опустив плечи, засунув руки в карманы и тупо уставившись на тротуар, стоял Фрэнк Конвей. Весь его вид был исполнен непередаваемой словами горечи и безрадостной усталости. Я остановился у обочины тротуара.
- Подвезти?
- Я собирался в детскую больницу, - сказал он. Он, казалось, был удивлен тому, что я остановился. Мы с Конвеем никогда не были друзьями. Он замечательный врач, но как человек, не слишком-то приятен в общении. Он был дважды женат, и обе жены подали на развод. Вторая жена ушла от него после всего полугода совместной жизни.
- Мне как раз по пути, - сказал я.
Вообще-то я ехал совсем не в ту сторону, но мне хотелось поговорить с ним. Он сел ко мне в машину, и я снова выехал на дорогу.
- Я зачем тебе в детскую больницу? - спросил я.
- Конференция. Раз в неделю там устраивают конгениальные конференции. А ты куда?
- А я просто в гости, - ответил я. - На обед к приятелю.