А пока что стена. Контакт с инопланетянами. Тут с людьми контакта не установишь, не то что с маленькими зелёными человечками. Стена, на которой пока даже трещин не видно. Разбегайся - и головой. Глядишь - появится трещина. В стене или голове. Но ты чувствуешь такую же панику каждый раз, подумал Милич. Верно, ответил он сам себе. Но на этот раз стена особая. Вещие сновидения и чтение мыслей. Философы и астрономы. Целая академия, и ты должен распутать клубок. Неважно. В конце концов, убивают везде из-за одного и того же. Жадность, страх, ревность, зависть - везде одни и те же двигатели полицейского прогресса.
Милич знал, что на него накатывается волна раздражения. Надо только не торопиться. Подождать, пока она схлынет, и он перестанет жалеть себя и завидовать тем, чья жизнь в такие минуты казалась ему, в отличие от его жизни, полной, яркой, интересной.
- Мистер Милич, что сказать этому Тализу? - Поттер прикрыл рукой микрофон трубки.
- Спросите, может ли он прийти сюда… ну, скажем, через полчаса. Чтобы мы успели пожрать чего-нибудь.
Джинсы, короткая чёрная кофточка и распущенные волосы. Это тебе не астрономия и философия. "Представляю, каково сейчас старику - потерять такую игрушку. Стоп, Милич, - сказал себе лейтенант. Мысленно он называл себя всегда по фамилии. - Стоп. Это пошло. На уровне капитана Трэгга. Волна раздражения. Жалость к себе".
Они едва успели поесть, как в дверь постучали.
- Войдите! - крикнул Милич, и в комнату вошёл высоченный, похожий на Христа парень.
Вьющиеся слегка рыжеватые волосы спадали на плечи, борода была густая и короткая. Светло-голубые глаза смотрели спокойно, и в них не было ни беспокойства, ни любопытства.
- Добрый вечер, - сказал Христос неожиданно высоким голосом. - Я Брюс Тализ.
- Добрый вечер. Я инспектор Милич. Мы бы хотели задать вам несколько вопросов. Вы знакомы с Линой Каррадос?
- Да.
- Вы знаете, что она погибла?
- Да.
- И вы знаете, как она погибла?
- Да, я читал в газете.
Лейтенант посмотрел на Тализа. Спокойные, терпеливые глаза. Чуть расширенные зрачки. Крупные кисти рук, неподвижно лежащие на белесо-голубых джинсовых коленях. Только что у парня умерла девушка, а он и рыжей бровью не ведёт.
- Вы долго встречались?
- Нет, недели две.
- Какие у вас были отношения?
Христос медленно пожал плечами и посмотрел прямо в глаза Миличу:
- Она нравилась мне. Я мечтал снять с неё груз.
- Что?
- Снять с неё груз. Так мы в Синтетической церкви называем приобщение к истинной вере.
- А, вы принадлежите к Синтетической церкви? - спросил лейтенант и подумал, что он невнимателен. Он сразу должен был понять, что перед ним синт. Хотя бы по глазам. Спокойствие, принесённое их снадобьем. Как оно у них называется? Ага, христин.
- Да, - ответил парень. - И родители и я. Я надеялся, что помогу и Лине снять груз.
- Вы давали ей христин?
- Нет, мистер Милич. Вы не понимаете. Мы никого не обращаем в нашу веру христином. Христин для нас - как молитва. А у Лины не было веры. Я ей рассказывал о нашей церкви, как она снимает груз с души и сердца и приносит гармонию.
- Она слушала?
- Да, ей было интересно. Она не уставала расспрашивать меня о нашей вере.
- В тот вечер, когда она погибла, у вас было назначено свидание?
- Да, накануне мы договорились встретиться.
- Накануне? Это седьмого декабря?
- Верно.
- В каком она была настроении?
- В обычном. Посмотрит на меня, рассмеётся и спросит: "Ну, Брюс, неужели ты всегда будешь таким серьёзным?" - "Если не потеряю веру, - отвечал я ей. - Это ведь не серьёзность, Лина. Это гармония". - "А что такое гармония?" - спрашивала она. "Ты этого не понимаешь, пока на тебе груз, - отвечал я ей. - Груз - это бремя эндокринного испытания, посланного нам небом. Бремя злых страстей. Сними груз - и ты воспрянешь. И вместо груза почувствуешь гармонию".
- Она говорила вам, что её мать тяжело больна?
- Да. Мы договаривались, что на следующей неделе съездим в Шервуд. Она говорила, что мать страдает и ей нужна вера и помощь.
- Вы знали, что делает Лина в Лейквью?
- Нет, точно не знал. Она как-то сказала, что работает там стенографисткой.
- И вы не расспрашивали её подробнее?
- Нет, мы, синты, нелюбопытны. Излишняя, суетная информация делает достижение гармонии и удержание её более трудным.
- Спасибо, мистер Тализ.
- Пожалуйста, - сказал молодой человек, вставая.
Он достал из кармана металлическую коробочку с выдавленным на ней распятием, сдвинул крышку, высыпал на ладонь два белых шарика, привычным движением бросил их себе в рот и вышел из комнаты.
- Ну, что вы думаете, Джим? Настоящий синт или играет?
- Настоящий, - убеждённо сказал Поттер. - Так не сыграешь. Да и зачем? Проверить - дело десяти секунд. - Поттер потянулся к телефону.
Милич усмехнулся:
- Я начинаю подумывать, чтобы представить вас своему шефу. Вы хватаетесь за телефон, как киноковбои за пистолет, когда заходят в салун… Бог с ним, с этим парнем. Может быть, её действительно интересовала Синтетическая церковь, а может быть, она хотела сделать что-нибудь для умирающей матери. Во всяком случае, пока он для нас особого интереса не представляет…
- Мистер Милич…
- Генри…
- Простите, никак не могу привыкнуть… Если Лина и ехала в город на свидание с этим синтом, это вовсе не исключает, что она могла захватить портфель с документами, чтобы передать кому-нибудь по пути.
- И как же все материалы тогда исчезли из портфеля? Дематериализовались?
- Простите…
- Выскочили из портфеля?
- Она могла вынуть материалы из портфеля до взрыва.
- А зачем? Почему бы не передать иксу материалы вместе с портфелем? Представьте себе: вечер, темно, холодно, идёт дождь. И нужно вытаскивать из портфеля все эти бумаги, плёнки. Я просто не вижу в этом смысла. Впрочем, пока я ни в чём не вижу смысла. Нет, всё это в высшей степени мало вероятно. Лина Каррадос выкрадывает материалы, чтобы передать их кому-нибудь, а ей тем временем подсовывают в машину маленькую аккуратненькую бомбочку. Не импонирует мне…
- Простите, не понял.
- Не впечатляет меня эта теория.
- Значит, вы считаете, что материалы вытащила из сейфа не мисс Каррадос?
- Я ничего не считаю. Я ни в чём не уверен. Просто в голове у меня крутятся все эти чудеса: космические сновидения, самодельные бомбы, знаменитый влюблённый старик, голопузая юная красавица, чтение чужих мыслей, русские и всё остальное. Разве это для такого человека, как я? Мне по должности положено что-нибудь попроще. Муж раскраивает гаечным ключом череп любимой супруге за то, что та не приготовила вовремя обед. Или наоборот. Всё ясно, понятно, чётко, гармонично, современно. И ты начинаешь вибрировать в такт…
- Простите, я как-то не совсем улавливаю…
- Ладно. Не надо вибрировать. Я же говорю всё это не потому, что хочу вам что-то сказать. Я говорю потому, что сказать мне нечего. Вы замечали такую корреляцию?
- Извините…
- Ах да, корреляция. Связь. Взаимозависимость. Чем меньше человек может сказать ближнему, тем больше он тратит для этого слов. Вот что я хотел сказать.
Сержант Поттер посмотрел на лейтенанта:
- Никак не привыкну, как вы разговариваете… Но я понимаю, понимаю… Я сам, когда голова очень забита чем-то, становлюсь что немой.
- Вы прекрасно всё поняли. Правда, с другим знаком. Наоборот. Но это не имеет никакого значения… Значит, завтра вы проверите для очистки совести портфель, также для очистки нашей полицейской совести посмотрите на сейф - а вдруг совестливый преступник оставил нам набор своих отпечатков? А я начну знакомиться с обитателями Лейквью.
3
Профессор Лернер оказался маленьким человечком с огромной копной седеющих волос и насмешливыми глазами. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и курил. Несколько раз он забывал стряхнуть пепел, и Милич видел, как серенький столбик падал на мятый пиджак социолога.
- Вы спрашиваете, лейтенант, могли бы у кого-нибудь быть мотивы для убийства Лины Каррадос? Сколько угодно. Например, у меня. Мои коллеги, без сомнения, расскажут вам, что Абрахам Лернер не в слишком большом восторге от идеи космического братания.
- И это будет соответствовать истине?
- О да, - тонко улыбнулся Лернер. - Разве могут уважаемые учёные мужи возводить напраслину на коллегу? Меня действительно пугает мысль о том, что человечество могло бы познакомиться с какой-нибудь иной моделью развития.
- Почему?
- Потому что цивилизация наша хрупка и ненадёжна. Ни одно уважающее себя страховое общество не возьмётся застраховать её хотя бы на полвека. Мы - странная и нелепая мутация. Разум, сознающий сам себя, - болезненный уродливый нарост на теле органической жизни. Знаете, что лежит в основе неустойчивости общества? Абсурдное противоречие между разумом, сознанием, сознающим себя, и бренным телом, терзаемым страстями, болезнями и обречённым на скорую смерть. Разум противится мысли о смерти и создаёт пирамиды и религию, философию и радиотелескопы, литературу и наследование состояний.
"О боже правый и милосердный! - подумал лейтенант Милич. - При таком начале он заговорит меня насмерть! И я умру, так и не построив себе пирамиду".
- И вот нашему неустойчивому, жалкому в своих противоречиях обществу говорят: а вот смотрите, как живут другие. В гармонии и спокойствии. Забыв, что такое смерть и одиночество. А ведь именно это основные черты мира, который видела Лина Каррадос. И вы думаете, это видение вдохновит человечество? - Профессор Лернер торжествующе и насмешливо посмотрел на лейтенанта.
Лейтенант почувствовал, что как представитель человечества должен попытаться защитить его.
- Конечно. Если, как вы говорите, какая-то другая цивилизация может жить в мире и согласии, достигнув бессмертия и избавившись от одиночества, разве эта мысль не придаст нам оптимизма?
- Нет, мистер Милич, - радостно вскрикнул профессор Лернер, - не придаст! И знаете, почему? По принципу масштаба зависти.
- Масштаб зависти?
- Угу. Вы ведь не склонны завидовать какому-нибудь Гетти, который даже не знает точно, сколько у него миллиардов. Он слишком далёк от вас. Он абстракция. Фикция. Математическая фикция. Столько-то нулей. А вот вашему коллеге, у которого зажигалка со светочувствительным элементом, вы завидуете. Масштаб зависти соизмерим.
- Я не совсем…
- Сейчас, дорогой мой лейтенант, вы всё поймёте. Если бы Лина Каррадос принимала сигналы с планеты, на которой у автомобилей по сравнению с земными усовершенствованные тормоза, или даже если бы автомобили там летали, всё было бы прекрасно. Это та же зажигалка, о которой мы мечтаем. Но речь идёт не об автомобильных тормозах. Речь идёт о цивилизации, рядом с которой мы - катастрофически размножившиеся тёмные, глупые, эгоистические животные. Линина цивилизация не зовёт нас вперёд. Она лишний раз наглядно показывает, кто мы и что мы. И от этого опускаются руки. Линины сны - это зеркало человечества. Только поглядев на её планету, мы впервые увидели себя со стороны. Мы получили масштаб для сравнений. И сравнение не в нашу пользу. Заставьте человечество посмотреть в это космическое зеркало - и последние остатки воли к прогрессу, надежды на прогресс исчезнут. - Профессор вдруг засмеялся и поднял палец правой руки. - Не то чтобы потеря была велика, но всё же, согласитесь, жалко. Вы понимаете меня?
Лейтенант вздохнул. В этом и заключалось несчастье. Все они говорят так ловко и так убедительно, что хочется верить каждому, если даже этот каждый говорит нечто прямо противоположное тому, что говорили до него.
- Да, но…
- Никаких, к сожалению, "но"…
- Я хотел сказать, что говорите вы очень убедительно, но я, знаете, привык ко всему относиться насторожённо. Инстинкт полицейского. Тем более, что другие…
- О да, - усмехнулся профессор Лернер. - В мире, в котором всё становится дороже и дороже, единственный товар, недостатка в котором не замечается, - это теория. Инфляция интеллекта. Ежегодные распродажи вышедших из моды идей. Большой выбор слов. Наборы "Сделай сам". Философ за пять минут. Мисс, эти идеи вам не к лицу. У вас овальное лицо, и мы можем порекомендовать вам новые, только что полученные из-за границы идеи.
"Наркоман, - подумал Милич. - Наркоман. Упивается словами, как наркотиком".
- Мы немножко отвлеклись, мистер Лернер, - сказал он. - Мы начали с того, что могло бы побудить кого-то убить Лину Каррадос. Вы сказали, что мотив мог бы быть и у вас.
- Совершенно верно. Я как раз и попытался объяснить вам этот философский мотив. Убивают даже тогда, когда появляется угроза кошельку, репутации или карьере, а здесь - угроза человечеству.
- Значит, вы признаёте, что могли бы подложить бомбу в машину мисс Каррадос?
- Безусловно. Насчёт "мог бы", наверное, к сожалению, нет. А вот что должен был бы - в этом у меня сомнений нет.
"Прямо дымовая завеса из слов. Каракатица, окутывающая себя тёмным облачком, чтобы благополучно удрать. Ящерица, оставляющая хвост в зубах преследователя".
- Значит, вы всё-таки не подложили бомбу?
- Увы, нет. Я из породы говорунов. Когда легко говорить - трудно делать. А ведь у меня были прекрасные возможности. Я знал комбинацию от сейфа в кабинете Хамберта.
- Что?
- То, что вы слышите. Как-то, не очень давно, я проходил мимо кабинета Хамберта. Дверь в него была открыта. В двери стояла Лина и смеялась. Я остановился. Когда Лина Каррадос смеялась, пройти мимо неё было невозможно. Поверьте мне. За шестьдесят четыре года жизни я слышал смех разных женщин. Даже над собой. Лина была рождена для смеха. Совершенное приспособление для получения самого звонкого, самого весёлого, мелодичного, пьянящего женского смеха. Она не могла не смеяться. У неё умирает мать в Шервуде, но и мать не могла заткнуть этот серебряный фонтанчик…
"Стоит им заговорить о Лине, как все они становятся поэтами", - подумал Милич.
- Я остановился и услышал, как она говорит Хамберту, что станет… Как это слово? Тот, кто взламывает сейфы?
- Медвежатник?
- Совершенно верно. Она смеялась и говорила, что станет медвежатницей, потому что читает мысли и может определить комбинацию, если замок наборный. И назвала цифры. Я их и сейчас помню. Девятнадцать - двадцать пять - пятьдесят девять.
- Скажите пожалуйста, почему вы рассказали мне об этом случае? Вы ведь могли бы и не рассказывать. Видел вас кто-нибудь тогда у кабинета Хамберта?
- Нет. Ни одна душа.
- Зачем же вы мне рассказали? Допустим, о ваших взглядах на полезность контактов с внеземной цивилизацией мне могли бы рассказать ваши коллеги. Но то, что вы знали комбинацию сейфа?
Профессор Лернер хохотнул. Смешок у него был такой же маленький и стремительный, как он сам.
- Вы думаете, я сам знаю как следует? Разве что начну объяснять вам и пойму. У меня слово предшествует мысли…
"Это видно, - подумал Милич. - И ткёт и ткёт, прямо опутывает словесной паутиной".
- Понимаете, чтобы высказывать немодные взгляды, нужно обладать определённым интеллектуальным мужеством. И я горжусь тем, что такое мужество, как мне кажется, у меня есть. К шестидесяти четырём годам остаётся, знаете, не так уж много вещей, которыми можно было бы гордиться. Скрыть что-то от вас… Гм… Я бы почувствовал к себе презрение. Человек, утаивающий что-то от полицейского офицера, уже тем самым зачисляет себя в разряд тех, кто имеет хоть какое-то отношение к преступлению. А преступление мне всегда претит. Хотя бы потому, что всякое преступление банально. Я ясно выражаю свои мысли?
- О, вполне. Если бы только все те, с кем нам приходится иметь дело, думали так же, как вы! Значит, будем пока исходить из того, что вы так и не собрались подложить бомбу в машину мисс Каррадос.
- Пока? Пожалуйста, пусть будет пока.
- Отлично. А что вы могли бы сказать мне о других? Могли быть мотивы у других членов вашей группы?
- Разумеется. Как только несколько цивилизованных существ оказываются связаны общими интересами, у них тут же в изобилии появляются поводы для ненависти, зависти, страха, ревности и тому подобное. И стало быть, и для преступления.
- Например? Можете вы быть конкретнее или вы признаёте только крупный шрифт?
- Не понимаю, - нахмурил лоб профессор Лернер.
- Слава богу, а то я один всё время морщил лоб… Знаете, в учебниках психиатрии мелким шрифтом обычно набирают истории болезней для пояснения мысли автора. "Больная М. М., двадцати восьми лет, в детстве перенесла…" и так далее.
- Понимаю. Это остроумно. Что ж, перейдём к мелкому шрифту. Начнём с нашего ходячего памятника целой эпохи.
- Вы имеете в виду профессора Хамберта?
- Угу. Старик был явно влюблён в Лину.
- Это при их-то разнице в возрасте?
- Полноте, лейтенант. Шестьдесят лет - велика ли разница? - Профессор улыбнулся. - Он, разумеется, считает, что любит её как дочь, но его жену это не вводило в заблуждение. Вот вам мелкий шрифт для начала. Профессор Х. Х., восьмидесяти лет, влюбился в девушку девятнадцати лет. Понимая, что не может рассчитывать на взаимность, не сумев себя обмануть самоувещеваниями, что испытывает лишь отцовские чувства, испытывая муки бессильной ревности к некоему молодому человеку, к которому ездит девушка, он убивает её. А чтобы отвести от себя подозрения и создать видимость научного преступления, прячет материалы исследований. Каково, а? Идём далее. Супруга Х. Х., также терзаемая муками ревности и напичканная детективными и шпионскими историями с инструкциями по изготовлению маленьких аккуратных пластиковых бомбочек, взрывает машину соперницы.
- А сейф?
- Это уже детали. Это ваше дело. Я вам лишь подбрасываю идеи. Причём заметьте: бесплатно. А бесплатно разрабатывать детали я не умею. Продолжать или вы устали уже от этого умственного жонглирования?
- Нет, нет, мистер Лернер. Наоборот.
- Отлично. Продолжаем. Мисс Валерия Басс. Это наша специалистка по сну. Ассистентка профессора Кулика, о котором мы ещё поговорим. Незамужняя дама тридцати с небольшим лет. Достаточно, чтобы потерять надежду стать настоящим учёным, и недостаточно, чтобы обрести философское смирение. Достаточно, чтобы сменить по крайней мере двух мужей, и недостаточно, чтобы вцепиться в последнего. Рядом с Линой Каррадос кажется бледной старухой с синеватым прозрачным носом. Чем не мотив?
- На этот раз я не аплодирую.
- И правильно делаете. Учёным и артистам аплодировать не следует, они сразу же перестают двигаться вперёд. Кто уйдёт по доброй воле от сладостных звуков оваций?
"О господи, я засыпаю! Ещё немножко - и он усыпит меня этим нескончаемым потоком слов", - подумал лейтенант Милич.
- Следующий абзац мелкого шрифта. Сам профессор Кулик. Гм… Что бы ему придумать? Взглядов у бедняги нет, не было и не будет. Любовь? Только трогательная в своей бескорыстности любовь к себе. А может быть, он тайный безумец, убийца-маньяк?
- Слабо.