И в нас звучала мелодия Завершения Узора, особая мелодия, которую мы создаём и слышим каждый раз, когда Завершаем Узор. Это самая торжественная и самая прекрасная из всех наших мелодий, потому что Завершение Узора - самое торжественное из всех наших дел и событий.
Прилетают и уходят в бархатную тьму пространства наши корабли, протягиваются паутинки братства в далёкие миры, но Завершение Узора - самый любимый наш праздник. И никогда ни одна мелодия не звучит в наших душах с такой грозной и яростной нежностью, как мелодия Завершения Узора. Гроза и ярость - это наше непрекращающееся сражение с временем, с этим чудовищем, которое пожирает всё, от звёзд до любви. А нежность - наше чувство, когда мы побеждаем его, это прожорливое время.
Из боковой двери вынесли новое тело. Двое избранных положили его в центре зала и направились к нише, над которой - единственной в зале - не тлел рубиновый огонёк. Этот огонёк перестаёт тлеть, как только рвётся нить, связывающая мозг каждого из нас с мозгом в Хранилище.
Избранные вынули тускло мерцающий мозг из ниши и вложили туда другой. Тот, что они вынули, они поднесли к лежавшему в центре зала телу и вложили в его голову. И сразу же над нишей Ао начал тлеть рубиновый огонёк.
Мелодия Завершения Узора всь поднималась и поднималась к вершинам бесконечно печальной и бесконечно радостной гармонии. Она печальна и радостна одновременно, ибо высшая гармония объединяет в себе всё. Мелодия поднималась, пока наконец не взорвалась торжествующим фейерверком. Узор был Завершён.
Тело в центре зала шевельнулось раз, другой, и новый Ао встал. Его нить вплелась в наш Узор. Мы одержали ещё одну победу над всепоглощающим временем, вырвали из его лап нашего брата.
Когда я открыл глаза в лаборатории сна, я услышал слабое шуршание самописца. В комнату неохотно вползало серенькое утро.
Я почувствовал себя таким счастливым, таким бодрым, что мне стало стыдно. Если бы я только мог сделать так, чтобы и другие услышали мелодию Завершения Узора!.. Если бы её могла услышать Нина Сергеевна… "Где она?" - подумал я.
Я осторожно сел. Что-то мешало глазам. Ах да, это же фольга, которую мне приклеивала Нина Сергеевна на веки. Наверное, её можно снять. Я содрал с век серебряные пластиночки, похожие на рыбью чешую. Снял с себя электроды, потянулся и вдруг увидел Нину Сергеевну. Она спала, сидя в кресле. Голова её лежала на спинке, и вся она казалась такой маленькой, несчастной и усталой, что мне захотелось взять её на руки, отнести на кровать и уложить рядом с любимой куклой.
Я стоял и смотрел на неё и слушал, как шуршит самописец и как поскрипывает его перо. Внезапно она открыла глаза и посмотрела на меня. Она не вскочила на ноги, не стала извиняться, что заснула, что плохо выглядит после бессонной ночи, не стала ничего спрашивать. Она смотрела на меня и вдруг улыбнулась всё той же слабой, неопределённой улыбкой, какой я не видел ни у кого, кроме неё.
- Как сладко я прикорнула! - вздохнула она. - Сколько времени?
- Половина восьмого уже.
- О боже, я продрыхла в кресле часа два! Как только прекратила регистрировать БДГ, решила отдохнуть немного. Ну, а как вы, Юрий Михайлович?
- О Нина! - сказал я с таким чувством, что она вздрогнула и выпрямилась в кресле. - Если бы вы только знали, как это было прекрасно!
- Что?
- Нет… потом. Я не смогу вам рассказать. Где я возьму слова, чтобы описать вам мелодию Завершения Узора? И не существует таких слов…
Нина Сергеевна посмотрела на меня, и в сереньком ноябрьском утре глаза её были огромны, темны и печальны.
- Вам грустно? - спросил я.
- Да, - кивнула она.
- Почему?
- Не знаю… - Она энергично встряхнула головой, и волосы её негодующе метнулись.
- Нина… Сергеевна, у меня к вам просьба.
- Слушаю, Юрий Михайлович.
- Могу я вас называть просто Нина?
Нина Сергеевна подумала и серьёзно кивнула мне:
- Да, конечно.
- Спасибо, Нина! - вскричал я, и она засмеялась.
Я тоже засмеялся. Стоит человек в лаборатории сна в пёстренькой глупой пижаме, стоит перед женщиной в белом халате и кричит ей спасибо.
Нина встала, томно, по-кошачьи, потянулась, умылась кошачьими лапками и сказала:
- Ну-ка, посмотрим, что там наскребли самописцы. А вы одевайтесь пока. Борис Константинович взял с меня слово, что к восьми тридцати духа вашего здесь не будет.
Я пошёл в маленькую комнатку, где я мучил профессора, и начал одеваться. Какое это счастье - сидеть в маленькой пустой комнатке, натягивать на себя брюки и думать о детски незащищённом лице Нины, когда она спала в кресле. И слышать мелодию Завершения Узора. Спасибо, Нина, спасибо, У, спасибо, Борис Константинович, спасибо всем моим друзьям и знакомым за то, что они создали мир, который так добр ко мне.
- Юрий Михайлович! - крикнула Нина из соседней комнаты, и я вскочил, запутавшись ногой в брючине.
- Что?
- Идите быстрее сюда, взгляните!
Босой, застёгивая на бегу пуговицы, я влетел в лабораторию. Нина держала в руках длинный рулон миллиметровки с волнистыми линиями. Я стал рядом с ней и уставился на бумагу.
- Вот, смотрите.
Я смотрел на волны и зубчики. Волны и зубчики. Зубчики и волны.
- Вы видите?
Нина бросила на меня быстрый боковой взгляд и засмеялась. По крайней мере, она должна быть благодарна, что я так веселю её. Босой имбецил, смотрящий на миллиметровку с видом барана, изучающего новые ворота. Очень смешно.
- Сейчас я вам всё объясню. Видите, вот эти зубчики мы называем альфа-ритмом. Здесь вот, в самом начале. Он соответствует состоянию расслабленности, пассивного бодрствования. Понимаете, Юра?
Юра! Она назвала меня Юрой! Да здравствует альфа-ритм, да здравствует пассивное бодрствование! Отныне я всегда буду пассивно бодрствовать, лишь бы она называла меня Юрой!
- Понимаю, - с жаром сказал я.
- Ну и прекрасно. Идём дальше. Амплитуда ритма снижается, периодически он исчезает.
Зубчики действительно снижались. А может быть, и нет. Я не очень смотрел на них. Я смотрел на Нинин палец, тонкий и длинный палец. Совсем детский палец. А может, это мне просто хочется видеть её беззащитной и хрупкой и соответственно воспринимать себя самого бесстрашным рыцарем, закованным в эдакие пудовые латы - мечту ребят, собирающих металлолом.
- Юра, вы смотрите?
- Да, да, Нина, клянусь вам! Никогда ни на что я не смотрел с таким интересом…
- Юра, а вы… всегда такой… как бы выразиться…
- Дементный? - опросил кротко я. - Не стесняйтесь, у меня есть близкий друг, которого я очень люблю. Он ещё много лет назад нашёл у меня все симптомы и признаки слабоумия.
- Не болтайте, я вовсе не то хотела сказать…
- А что же?
- Не знаю… или, может быть… ага, нашла слово: небудничный? Небудничный. Конечно.
- Только по праздникам. Но сегодня у меня двойной, а может быть, и тройной праздник: я был на Янтарной планете, я с вами, и мы сейчас увидим что-нибудь интересное. Какие же это будни? Помилуйте-с, сударыня!
- Спасибо.
- За что?
- За всё. А теперь смотрите на бумагу. - Голос Нины стал нарочито суровым. Похоже было, что она пряталась сейчас за ним. - Мы с вами остановились на стадии "А", это самое начало сна. Она у вас очень короткая, но не настолько, чтобы это что-то значило. Двигаемся дальше. Наступает дремота, альфа-ритм всё уплощается, появляются нерегулярные, совсем медленные волны в тета- и дельта-диапазонах. Видите?
- Вижу.
- Это вторая стадия, "В", переходит в сон средней глубины. Стадия "С".
- Это уже сон?
- Конечно. Видите вот эти почти прямые участочки?
- Вижу.
- Это так называемые сонные веретена.
- Это я так сплю?
- Спите, Юра. И не мешайте, когда вам объясняют, как вы спите. Тем более, что мы уже в стадии "Д". Стадия "Д" - это глубокий сон.
- Сновидения здесь?
- Нет, практически в стадии глубокого сна сновидений нет. А если и бывают, то они вялы, неярки. Смотрите на волны. Видите, какая высокая амплитуда? Это регулярные дельта-волны и те же сонные веретёнца.
- Боже, кто бы мог подумать, что сон - такое сложное дело!
- Всё на свете сложно, только дуракам всё кажется ясно. Дуракам и ещё, может быть, гениям… - Нина вздохнула и тряхнула головой, словно прогоняла от себя образы дураков и гениев. - И вот наконец стадия "Е". Совсем редкая дельта-активность.
- Смотрите, снова зубчики, - сказал я, как идиот.
- Это и есть быстрый сон. Быстрые и частые волны. Очень похожи на ритм бодрствования. Сейчас посмотрим время. Ага, примерно двенадцать сорок. Итак, в двенадцать сорок вы начали видеть сны. Проверим по БДГ. - Она взяла другой рулончик, поменьше. - Вот всплеск. Время, время… двенадцать сорок. Совпадение полное.
- А что же здесь необычного? - спросил я.
- Сейчас увидите. Вот ваш быстрый сон кончается. Занял он всего пять минут.
- Это много или мало?
- В начале ночного сна это обычно. Быстрый сон ведь бывает три, четыре, пять раз за ночь. К утру продолжительность периодов быстрого сна может доходить до получаса.
- И за такие коротенькие сеансы люди успевают увидеть столько интересного?
- Вообще-то в большинстве случаев протяжённость события во сне более или менее соответствует протяжённости такого же события в реальной жизни. Но бывают и исключения. Во всех учебниках описывается один шотландский математик, который во сне часто пережигал за тридцать секунд музыкальный отрывок, который обычно длится полчаса. Но дело сейчас не в этом. - Нина снова подняла длинную змею миллиметровки. - Вот коротенький промежуток, и снова период быстрого сна. Это уже не совсем обычно.
- Что не совсем обычно?
- Очень маленький интервал. И главное - второй ваш быстрый сон тоже длился ровно пять минут.
- А должен сколько?
- Что значит "должен"? Обычно продолжительность периодов быстрого сна увеличивается к утру. А у вас - нет. Мало того, Юра. Смотрите. Вот, вот, вот… Вы видите?
- Что? То, что их длина одинакова?
- Вот именно. У вас было десять периодов быстрого сна, и все совершенно одинаковые - по пять минут. Я такой ЭЭГ не видела ни разу. Странная картина…
Что это, думал я, сигналы или не сигналы? Наверное, сигналы. А может быть, так уж я просто сплю?
- Нина, скажите, а может эта картина иметь естественное происхождение? Я имею в виду десять своих снов.
Нина наморщила лоб.
- Не знаю. Надо подумать, показать Борису Константиновичу. Но эти десять периодов… И даже не то, что обычно число этих периодов редко бывает больше шести за ночь… Меня поражает их одинаковость. Ничего похожего никогда не видела…
Нина смотрела на змейку, вычерченную самописцем. Змейка то благодушно распрямлялась, то собиралась в мелкие злые складочки.
- Что-нибудь ещё, Нина? - спросил я и осторожно дотронулся до её локтя.
Локоть был тёплый и упругий. Стать позади неё. Поддеть ладонями оба её локтя. Привлечь к себе.
- Я сразу и не обратила внимания.
- На что?
- На интервалы между быстрыми снами. Девять интервалов, и всё время они растут.
- Интервалы?
- Угу.
- А что это значит?
- Не знаю, Юра. Могу вам только сказать, что ЭЭГ совершенно не похожа на нормальную картину сна. - Нина посмотрела на часы: - Юра, вам пора.
- А вы остаётесь?
- Мне ещё нужно кое-что привести в порядок. До свидания.
Это было нечестно. Она не могла так просто сказать "до свидания" и выставить меня. После всего, что случилось… "А что, собственно, случилось?" - спросил я себя. То, что я спал в одной комнате с Ниной, не давало мне ровным счётом никаких прав на особые отношения. Что ещё? Коснулся рукой локтя? И всё.
- Нина, - сказал я тоном хнычущего дебила, - неужели же нам не придётся повторить эксперимент?
Нина улыбнулась своей далёкой слабой улыбкой. Лицо у неё после бессонной ночи было усталое и слегка побледневшее. А может быть, мне оно лишь казалось таким в свете серого ноябрьского утра. Но оно было прекрасно, её лицо, и у меня сжалось сердце от нахлынувшей вдруг нежности. Если бы и у меня был свой Узор, как на Янтарной планете, я бы понял, наверное, что мне не завершить его без неё.
Спасибо, У, спасибо, странный далёкий брат. Спасибо за радость общения и за радость, которую я испытываю, глядя на это побледневшее и осунувшееся женское лицо с большими серыми глазами. Спасибо за янтарный торжествующий отблеск, который подкрашивает скучное и бесцветное, из бледной размытой туши, начало дня. Спасибо за десять маленьких быстрых снов, в которых ты познакомил меня с Завершением Узора. И что бы ни случилось со мной впредь, я уже побывал в Пространстве, и никто никогда не отнимет у меня вашего привета.
- До свидания, Нина.
Она ничего не ответила. Она стояла и держала в руках бесконечную ленту миллиметровки, и лоб её был нахмурен.
10
Мы сидели с Галей в кино. На вечернем сеансе, на который я купил билеты, когда возвращался из школы. Старая французская комедия с покойным Фернанделем в главной роли. Трогательные в своей наивной незащищённости трюки.
Где-то я читал, что волк, желая избежать схватки с более сильным соперником, подставляет под его клыки в знак смирения шею, и тот не трогает его. Так и фильм. Вот моя шея, я сдаюсь.
Галя просунула руку под мою, и её ладошка легла на мою ладонь. Тёплая волна нежности нахлынула на меня. А может быть, не столько нежности, сколько вины и угрызений совести. Но кто знает, что вернее цементирует отношения двух людей…
- Люш, - тихонечко прошептал я.
Она не ответила. Она лишь быстро прижала свою ладошку к моей. Жест успокаивающий, ободряющий. Ничего, Юра, всё будет в порядке. Я тебя всё-таки уговорю, ты поедешь к тёте Нюре в Заветы, в её уютный домик на самом краю посёлка, будешь пить каждый день парное молоко и забудешь про свои фантазии…
Если бы она только не была так уверена в своей правоте, подумал я и резко вырвал свою ладонь из-под ладони Гали. Два дня я не слышал чужих мыслей и совсем было забыл о них. А сейчас, сидя рядом с женой в тёмном зале кинотеатра, я незаметно для себя включился в неторопливый поток её мыслей. Подключился по-воровски, как электровор подключается к сети, минуя счётчик. Нет, Юрий Михайлович, по счётчику нужно платить.
Это она думала о тёте Нюре, и моя виноватая нежность снова упёрлась в плотину её здравого смысла. Слишком здравого.
Если бы она только могла понять, если бы только треснул её стальной панцирь непогрешимости… А что тогда? Да и хочу ли я, чтобы этот панцирь лопнул? Если быть честным с собой?
И снова чувство вины начало понемножку подтягивать из моего сердца резервы нежности. И снова её рука ободряюще похлопала мою. И снова я услышал медленный и уверенный хруст её мыслей:
"Ему, видно, совсем плохо… бедный… А всё из-за упрямства".
Мне захотелось крикнуть ей во весь голос:
"Мне хорошо, не жалей меня! Это я должен жалеть тебя!"
И снова поднявшаяся было теплота ушла в какую-то яму. В моей руке лежала её чересчур крупная для её роста рука. Неприятно холодная.
Когда мы возвращались домой, Галя была весела и оживлённа. Если уж она решает что-нибудь, она никогда не останавливается на полпути. Она - как снаряд, летящий к цели. Он может попасть в неё или промахнуться, но остановиться или повернуть назад - никогда.
А она твёрдо решила не подавать виду, не раздражать больного мужа. При душевных расстройствах и психических заболеваниях главное - чуткость родных и близких.
- А что, если сделать на ужин картофельные оладьи? - спросила Галя. - Натрём сейчас десяток картофелин…
Картофельные оладьи - моё любимое блюдо. Но поскольку оно, как известно, довольно трудоёмко, изготовляет его Галя не так-то часто.
Я чистил картошку, а Галя натирала её на тёрке. Потом мы поменялись ролями. Горка сероватой кашицы всё росла и росла в тарелке, темнела, а я думал, что не всё на свете, к сожалению, можно исправить при помощи картофельных оладий.
- Юрочка, - сказала мне на большой перемене Лариса Семёновна, - что стало с вашим Антошиным?
- А что такое?
- Метаморфоза. Получил у меня сегодня четвёрку.
- О, Лариса Семёновна, боюсь сглазить. Сергея как подменили.
- Но всё-таки, как это вам удалось?
- Мне?
- Вы же классный руководитель. И отвечаете за всё на свете, от успеваемости до первой любви, от отношений с родителями до увлечения спортом.
- Вы знаете, есть такой старинный английский анекдот. В семье родился мальчик. Внешне совершенно здоровый, но и в год, и в два, и в три он так и не заговорил. Ребёнка таскали по всем врачам - и всё напрасно. Родители смирились. Глухонемой так глухонемой, что же делать? И вдруг однажды, когда ему было лет восемь, мальчик говорит за столом: "А гренки-то подгорели". Родители - в слёзы. Как, что, почему же ты раньше не говорил. "А о чём говорить? Раньше всё было нормально".
- Гм! И что же ваша бородатая притча должна означать?
- А то, что Антошин столько лет продремал, что в конце концов выспался и проснулся.
- Да ну вас, Юрочка, к бесу!.. Ваша скромность носит вызывающий характер. Истинная скромность состоит знаете в чём?
- Нет, не знаю.
- В признании своих заслуг, вот в чём.
Лариса Семёновна как-то очень ловко и лукаво подмигнула мне, и я подумал, что не одно, наверное, сердце начинало в своё время биться от её подмигиваний.
- Ладно, Лариса Семёновна, раз вы уже разгадали меня, открою вам свою тайну. Чур, только, никому ни гу-гу.
- Идёт.
- Я незаконный сын Ушинского. Именно от него я унаследовал незаурядный педагогический талант.
- То-то я смотрю, вы на него похожи… Вы с вашими, говорят, в Планетарий собрались?
- Вы наш Талейран и наш Фуше. От вас ничего не скрыть. Сегодня после занятий.
Я люблю ходить со своими охламонами на разные экскурсии. В школе они все ученики. Стоит им выйти на улицу, как они мгновенно преображаются. Девочки сразу взрослеют и хорошеют, мальчики обретают юношескую степенность. Они немножко стесняются организованности экскурсии и быстро разбиваются на группки в два-три человека.
Однажды нас увидел на улице математик Семён Александрович. Не помню уж, куда мы шли. По-моему, в Третьяковку. Он посмотрел на меня, и в глазах его мерцал ужас. Назавтра я спросил, что так поразило его.
"А разве можно ходить не строем?" - посмотрел он на меня.
Ах ты милый мой Беликов, современный ты человек в футляре, хотел я сказать ему, но вовремя удержался. Рождённый ходить строем, иначе ходить не умеет.
Мы вышли из школы. Наконец-то первый раз в этом году пошёл настоящий снег. Пушистые, театральные, нарядные снежинки… Просто жалко было смотреть, как гибнут такие шедевры под колёсами машин и ногами прохожих.