Я вспомнил, как "домоправительница" "угостила" столичных киллеров позапрошлой ночью, и меня передернуло.
- Выбрось! Выбрось на землю!!! - вне себя гаркнул я. Рыжая Харя послушно повернула ладони, и пули со звоном посыпались на асфальт.
- Уходите! - продолжал я неистовствовать. - Уходите прочь, если не хотите стать такими же трупами!
Я указал на мертвых омоновцев.
- Нет, - покачал головой Серебро. - Теперь мы никуда не уйдем.
В голове у меня совсем помутилось.
- Да как же вы не понимаете… - Я захлебнулся от ярости. - От вас мокрого места не останется, и я буду бессилен что-то сделать!
Глазами я поискал, но не нашел под ногами булыжника, чтобы швырнуть в них. Конечно, это был крайний жест отчаяния, почти детский, но рассудком я этого уже не понимал.
- Да уходите же, оставьте меня в покое!
Я зашарил по карманам, нащупал золотую монету и швырнул ее в Серебро.
Махмуд среагировал мгновенно и выстрелил. Нет, не в меня, в монету. Не знаю, где его обучали стрельбе, но стрелок он был высококлассный и в монету попал.
Ослепительный, как вспышка ядерного взрыва, свет полыхнул в глаза и мгновенно сменился кромешным мраком.
Глава 18
Среди ночи разразилась гроза, с ливнем, градом, шквалистым ветром. Ветвистые молнии с оглушительным грохотом раздирали небо, шальной ветер, хлопая незакрытой форточкой, швырял на подоконник пригоршни града, стучал по стеклам ветками канадской рябины.
Третья гроза за неделю - редкость в середине августа для нашего засушливого края, где лето, как правило, затягивается до конца сентября, и лишь тогда начинаются монотонные, надоедливые дожди, навевающие скуку и уныние. Никогда прежде не боялся гроз, теперь же удары грома и неожиданные вспышки ослепительного света бередили душу неясной тревогой, перерастающей в безотчетный, атавистический страх. Серьезная болезнь не только подрывает здоровье, но и сказывается на психическом состоянии.
Неделю назад, когда я вышел из коматозного состояния во время первой грозы, мне показалось, что я очнулся на полу загородного дома господина Популенкова. Увы, дела обстояли значительно хуже - весь временной промежуток между той, майской сухой грозой и первой августовской полностью выпал из памяти. Я помнил, как очнулся на вилле Популенкова от почти нечувствительных пощечин и открыл глаза.
Надо мной склонилось встревоженное широкоскулое лицо незнакомого человека; он что-то говорил, но я не слышал. На этом давнее воспоминание обрывалось, я снова открывал глаза и снова видел озабоченное лицо все того же человека, но теперь на нем была не клетчатая рубашка с высоко закатанными рукавами, а белый медицинский халат. И комната была совсем иная - та, в которой я лежал сейчас, вздрагивая от раскатов грома…
Речь у меня отнялась, правую половину тела парализовало, левой только-только начинал учиться двигать, поэтому ни позвать на помощь, ни добраться до окна, чтобы наглухо закрыть форточку, был не в состоянии. Единственное, что смог - непослушной левой рукой натянуть на голову одеяло. Психика была расшатана совершенно, я лежал, безуспешно пытаясь сжаться в комочек, дрожал и чувствовал, как по левой щеке непрерывно сбегают слезы. Возможно, слезы катились и из правого глаза, но я этого не ощущал. Чувство полной беспомощности, помноженное на общую слабость, вызывали глубокую, почти детскую, обиду на весь мир, и хотя где-то на периферии сознания брезжила рассудочная мысль, что такое отношение к происходящему находится за гранью нормального состояния, перебороть страх перед грозой и взять себя в руки я не мог.
Только когда гроза стала удаляться, я начал понемногу успокаиваться. Ветер стих, шум ливня сменился шорохом редкого дождя. Не знаю, гроза ли, мой страх, либо подействовали время и лекарства, но туман, окутывавший до сих пор рассудок, начал рассеиваться. И я решил с завтрашнего дня активно включиться в борьбу с недугом, психологически настраивая себя на выздоровление. Если этого страстно не захочу, говорил доктор, то навсегда останусь прикованным к постели. Правда, говорил он не мне, будучи уверенным, что я еще ничего не способен воспринимать.
Утвердившись в этом решении, я окончательно успокоился и, наконец, уснул.
С утра начались ежедневные утомительные процедуры. Первой у койки появилась медсестра, строгая женщина средних лет, с постным лицом манекена. Она никогда не разговаривала со мной и обходилась с моим телом так, будто оно не живое, а муляж для обучения медперсонала. Сделала пару уколов, накормила с ложечки жидкой сладковатой кашицей и ушла. Следующим меня посетил массажист - белокурый улыбчивый парень. В отличие от медсестры, болтал он без умолку: обрабатывая мое тело, как отбивную, парень вел бесконечный монолог почему-то по большей части на тему конного спорта. Рассказчик он был умелый, говорил увлекательно, с юмором, и мне, ранее равнодушно относившемуся к лошадям, было интересно. При этом чем больше я узнавал о конном спорте, тем крепче становилась уверенность, что имею к нему какое-то отношение. Быть может, я жокей, получивший травму при падении с лошади во время скачек, а воспоминания о себе как о программисте являются ложной памятью, и массажист пытается своими рассказами пробудить настоящую? Через полчаса, закончив практически нечувствительную для меня экзекуцию, массажист пожелал скорейшего выздоровления и ушел.
Затем у койки появился лечащий врач - коренастый мужчина мощного телосложения. Как всегда, его сопровождал сухопарый, подтянутый человек с седым ежиком коротких волос и в неизменных, закрывавших половину лица зеркальных очках-консервах. На враче был не очень свежий, мятый халат, зато его спутник всегда щеголял в безукоризненно выглаженной рубашке цвета хаки и таких же брюках с идеальными стрелками. Пока врач опутывал меня проводами, прикрепляя к телу датчики, где на присосках, а где лейкопластырем, включал диагностическую аппаратуру, стоящую в углу комнаты, седовласый, по своему обыкновению, приступил к вопросам.
- Добрый день, Роман Анатольевич, - сказал он. - Вы меня узнаете?
Я медленно закрыл и открыл левый глаз.
- Вы помните меня по предыдущим посещениям?
Я опять медленно мигнул.
- А до полученной вами травмы мы нигде не встречались?
Смотреть не мигая в зеркальные очки, в которых, уродливо искажаясь, в двух экземплярах отражалось мое лицо, было неприятно. К тому же, как всегда, когда я пытался напрячь работу мозга, меня начинало клонить в сон. Однако, стараясь следовать своему ночному решению, я пересилил обволакивающую сонливость и не опустил веко.
- Вы помните, что с вами произошло?
"Да", - мигнул я.
- Вы пострадали во время изотопного взрыва на загородном шоссе?
"Что за изотопный взрыв? - вяло проплыло в голове. - Каждый раз он о нем спрашивает…" Голова начала кружиться, но я стоически, не опуская веко, смотрел в зеркальные очки.
- Вы считаете, что очутились здесь после взрыва шаровой молнии?
"Да".
Глаз устало закрылся, но я, преодолевая слабость, вновь открыл его. Склоненное надо мной лицо в громадных зеркальных очках подернулось легким туманом, голос седовласого начал отдаляться.
- Вы помните перестрелку в погребке "У Еси"?
"Нет", - ответил я, с трудом удерживая веко.
- Вы были когда-нибудь на ипподроме?
"Нет".
Веко все сильнее наливалось свинцовой тяжестью, и удерживать его не было никакой возможности.
- Вы знакомы с Людмилой Карташовой?
"Не-ет…"
Окружающее медленно погрузилось в мерцающий туман, и веко наконец опустилось. Откуда-то издалека, словно из соседней комнаты, донесся голос врача:
- Все. Он нас еще слышит, но уже не понимает.
Прав был доктор на все сто процентов. Его аппаратура точно регистрировала мое состояние. Одного она не фиксировала: все, что улавливали уши, пока я пребывал в бессознательном состоянии, отпечатывалось в голове, как на магнитофонной ленте. Среди ночи я просыпался, и тогда все разговоры возле моего полутрупа воспроизводились в сознании. Наверное, с гораздо меньшей скоростью в соответствии с заторможенной работой увечного мозга, но благодаря столь странному функционированию сознания я имел хоть какое-то представление о том, что происходит вокруг.
Три дня назад между доктором и седовласым состоялся весьма любопытный разговор у моей койки, когда я после нескольких вопросов в очередной раз выключился из реальности.
- Есть надежда, что память восстановится? - спросил седовласый доктора.
-Да, с большой долей вероятности.
- На чем основывается ваша уверенность?
- На результатах тестирования. У него частичная амнезия, когда в результате травмы выпадает из памяти определенный временной отрезок. От одного события - чаще всего травмы до другого - либо тоже травмы, либо психического потрясения. Такая амнезия рано или поздно проходит. Иногда через годы, но в данном случае, надеюсь, речь идет максимум о нескольких месяцах.
- Почему вы так думаете?
- При долгосрочной частичной амнезии у Челышева должна была наступить полная потеря памяти о временном отрезке между поражением шаровой молнией и взрывом изотопного золота на шоссе. Однако кое-что из этого времени он все-таки помнит, и это вселяет надежду на скорое восстановление памяти. Он помнит, как очнулся на загородной вилле Популенкова и увидел меня.
- А вы что, действительно там были?
- Моя дача по соседству с виллой Популенковых. Когда случилось это происшествие, меня сразу пригласили. Поражение электрическим разрядом редко встречается в практике нейрохирурга, но я единственный врач в дачном поселке.
- Ах да, припоминаю… - пробормотал седовласый. - Это было в вашем отчете… Собственно, с этого момента вы и повели за ним наблюдение. Один из тех редких случаев, когда наш резидент становится очевидцем проявления необычных способностей.
- Да. Мне повезло: я услышал предсказание Челышева о гибели Популенкова, а затем увидел и само происшествие.
- Вам повезло, чего не скажешь о Популенкове… По вашему мнению, Челышев утратил свои паранормальные способности?
- Скорее всего да. Аппаратура не регистрирует никаких аномалий. Но сейчас меня в гораздо большей степени беспокоит другое… Общее состояние организма. Точнее, правосторонний паралич.
- Вы полагаете, что двигательные функции не восстановятся?
- Не знаю, - вздохнул врач. - После знакомства с вами я многого понять не могу. Не могу понять и этого. Если бы передо мной лежал обычный пациент, я бы сказал, что случай довольно запущенный, и параличу, как минимум, три месяца - посмотрите, как атрофировались мышцы правой ноги и правой руки. То есть паралич наступил не три недели назад, в результате облучения при спонтанном распаде изотопа золота, а в мае, во время поражения шаровой молнией. И в то же время я не раз видел его в городе живого и здорового, прекрасно владеющего телом и речью… В общем, я в полном замешательстве. Эх, если бы у меня тогда была возможность врачебного осмотра…
- Вы предполагаете, что человек с правосторонним параличом почти два месяца спокойно гулял по городу и ничего такого за собой не замечал?
- Именно так я и думаю, учитывая его паранормальные способности. Вероятно, при поражении Челышева шаровой молнией в его мозгу, в результате микротравм и микроспаек нервных волокон, возникли новые нейронные связи, благодаря которым он и приобрел необычный дар. Такие случаи известны и документально зафиксированы. Эффект же ядерно-магнитного резонанса, возникший при взрыве изотопного золота, разрушил эти связи и вернул Челышева в его первоначальное состояние. Точнее, не совсем в первоначальное, а в то, в котором Челышев оказался после поражения шаровой молнией. Иначе никак не объяснишь, что во время изотопного взрыва никто из присутствующих, кроме него, не пострадал.
- Как это - никто? А мои глаза?
- Кхм… - Доктор стушевался. - Я имею в виду людей. Ваши органы зрения по своему строению сильно отличаются от человеческих.
- Оставим это, - оборвал его седовласый. - Ваши выводы о способностях Челышева основываются на аналогии с феноменом татуировки Куцейко?
- Не уверен, но другого объяснения пока не нахожу. Вам известно, что все попытки каким-либо образом проанализировать эффект "оживания" татуировки Куцейко дают отрицательный результат. В момент "оживания" змея видима, осязаема, но приборы ее не регистрируют. Возникающие незначительные возмущения электростатического поля находятся на пределе разрешающей способности аппаратуры и сравнимы с перепадами биоэнергетических потенциалов на коже любого человека. Такое ощущение, что мы наяву сталкиваемся с проявлением виртуальной реальности. Глаза видят, прикосновение к змее подтверждает ее материальность, а по показаниям приборов ее вроде бы и нет.
- Не видели вы эту "виртуальную реальность" в действии, - глухо пробурчал седовласый. - Я воочию наблюдал, как один из монстров Челышева ловил пули.
- Почему же не видел? Показывали мне видеосъемку. Рыжая, лохматая, одноглазая обезьяна. Жаль, что после взрыва она исчезла и мы не можем подвергнуть ее всестороннему обследованию. Неужели никаких других вещественных проявлений дара Челышева не сохранилось?
- Есть один… - пробурчал седовласый. - Крабоид, величиной с хорошую сковородку. Потеряв своего хозяина, он сейчас квартирует у Карташовой-младшей.
- Вы не пробовали его поймать?
- Пробовали. Результат тот же, что при ловле солнечных зайчиков… Если желаете, могу показать видеосъемку наших попыток
Я долго пытался понять, о чем говорили доктор с седовласым, но ни в какие разумные рамки их диалог не вписывался и реалистическому объяснению не поддавался. Сплошная чертовщина. Выходило, что после поражения шаровой молнией я был парализован, но в то же время продолжал жить нормальной человеческой жизнью, не подозревая о своем серьезном увечье. Мало того - являлся обладателем сверхъестественных способностей, и меня окружали бесплотные, но одновременно и материальные твари. "Оживающая" змея, какой-то крабоид "размером со сковородку", рыжая одноглазая обезьяна, "хватающая пули"… И уж совсем ни в какие ворота не лезли "изотопный взрыв" и "отличающиеся от человеческих" глаза седовласого. Сплошной бред. Напрасно я приписывал своему сознанию качества идеального магнитофона. Такой диалог мог родиться только в больном воображении травмированного мозга и не имел никакого отношения к действительности. За исключением того, что я в самом деле не помнил, как жил с мая по август. Хотя, пожалуй, под вопросом правдоподобности оставались и "нечеловеческие" глаза седовласого. Почему-то, когда я, не мигая, смотрел в зеркальные стекла его очков, меня охватывала непонятная апатия и сонливость, словно под действием гипноза. Ничего "нечеловеческого" в гипнозе нет, зато больное сознание во время сна могло трансформировать реальные события в сюрреалистические.
"Меньше надо читать фантастики, - подвел я итог аналитическому разбору услышанного разговора. - Тогда бы никакие пришельцы не мерещились…"
Проспал я до полудня, когда снова явилась медсестра-манекен и разбудила меня. Сделала уколы, накормила с ложечки творожистой массой, а на десерт - ломтиками арбуза. Когда она ушла, дверь открылась, и коренастый узбек в тюбетейке и спортивном костюме вкатил в комнату инвалидное кресло.
При виде кресла на велосипедных колесах я чуть не расплакался. С тех пор как пришел в сознание и неделю пластом лежал в постели между четырьмя стенами, комната успела настолько опостылеть, что нестерпимо хотелось на волю. Имей я голос, волком бы завыл. Окно регулярно открывали, свежий воздух постоянно циркулировал в комнате, но этого было мало. Страстно хотелось на простор, пусть даже в инвалидном кресле и с чужой помощью. Никогда не страдал клаустрофобией, но, неподвижно пролежав неделю в постели, понял, насколько страшна боязнь замкнутого пространства и как угнетает она рассудок. До слез. А слезливым я стал сверх всякой меры.
Узбек молча (наверное, приехал из нищей Средней Азии в полунищую Россию на заработки и по-русски знал только "моя твоя не понимай") подошел ко мне, легко, как перышко, поднял с койки, усадил в кресло и повез на прогулку. Проехав по широкому коридору с многочисленными закрытыми дверями, мы свернули за угол и, спустившись по пандусу, неожиданно оказались в тропическом лесу под громадным сферическим куполом с крупными застекленными ячейками. Здесь было влажно и жарко, но экзотическая флора выглядела на удивление ухоженно. Раскидистые деревья с тонкими, причудливо изогнутыми стволами стояли свободно, свешивающиеся с веток лианы не душили растения, травянистый покров земли был разбит на участки, и возле каждого растения на колышке, вбитом в землю, была прикреплена табличка.
"Триходиадема звездчатая", "Филодендрон двуперистолистый", "Монстера привлекательная"… - читал я надписи на табличках, пока узбек катил кресло по выложенной плитами дорожке вдоль периметра купола. В центре, у высокого дерева с пышной кроной больших, кожистых, темно-зеленых листьев, стояла стремянка, с которой женщина в синем рабочем халате обстоятельно обирала с дерева небольшие, похожие на вишню плоды и складывала их в лукошко.
"Псидиум прибрежный", - прочитал я табличку под деревом. - Неужели его плоды едят? И что это за больница такая, где разводят тропические растения?"
Тем временем коляска выкатилась в широкие стеклянные двери, и я очутился в хорошо спланированном декоративном парке под открытым небом. В парке было свежо, прохладно; над кронами деревьев гулял шальной ветер, трепал листву, сбрасывая на лицо морось недавнего дождя; по небу мчались низкие рваные облака. Объезжая большие лужи, коляска катилась по асфальтовой дорожке, а я с изумлением читал надписи на табличках под деревьями: "Ель Глена", "Тополь бальзамический", "Дзельква граболистная", "Сикомора"… Это никак не могло быть больничным парком. Где же я нахожусь, и почему?!
Дорожка привела на берег большого озера, и я наконец понял, куда меня занесла судьба. Сильный ветер рябил поверхность озера, от низких облаков вода казалась свинцовой, но я все равно узнал местность, несмотря на то что прежде видел эту панораму только с противоположного берега. По ту сторону километрового водораздела в Павловой роще раскинулся дачный поселок, а по эту - Ботанический сад. Странное место для больницы, однако, если учесть, что шаровая молния ударила меня именно в элитном поселке, можно предположить, что в Ботаническом саду организован оздоровительный комплекс для власть имущих, и меня поместили сюда по протекции господина Популенкова. Но с чем связана такая благотворительность? Господин Популенков не производил впечатления филантропа. Отнюдь.
Узбек остановил коляску у кромки воды, отошел в сторону, присел на корточки и закурил.