Викарий помог своей жертве встать на ноги. Ангел послушно повернулся, и Викарий, с охами и вздохами, внимательно осмотрел пораненные крылья. Он не без любопытства обнаружил, что они сочленяются с верхним внешним краем лопаток, образуя как бы дополнительные плечевые суставы. Левое крыло почти не пострадало - только оказались выбиты два-три правильных пера да парочка дробинок застряла в ala spuria; но в правом была, по-видимому, перебита кость. Викарий, как умел, остановил кровотечение и подвязал крыло, использовав вместо бинта свой носовой платок и кашне, которое экономка заставляла его носить во всякую погоду.
- Боюсь, некоторое время вы не сможете летать, - сказал он, ощупывая кость.
- Мне не нравится это новое ощущение, - сказал Ангел.
- Эта боль при ощупывании кости?
- Как вы сказали? - спросил Ангел.
- Боль.
- Боль! Вы называете это "болью". Да, боль мне решительно не нравится… Много ее у вас, этой боли, в Краю Сновидений?
- Увы, немало, - сказал Викарий. - Для вас она внове?
- Совершенно внове, - сказал Ангел. - Она мне не нравится.
- Занятно! - сказал Викарий и для крепости прикусил узел зубами. - Полагаю, как временная перевязка это сойдет, - сказал он. - Я в свое время обучался оказывать первую медицинскую помощь, но меня не учили накладывать повязку на крыло. Боль не стала легче?
- Сперва жгло огнем, а теперь печет, - сказал Ангел.
- Боюсь, печь будет еще довольно долго, - заметил Викарий, все еще занимаясь раной.
Ангел пожал левым крылом и круто повернулся, чтобы еще раз посмотреть на Викария. Он, пока шел разговор, все пытался поглядеть на собеседника через плечо. Подняв брови, он оглядел его с головы до ног, и улыбка широко разлилась по его красивому, с нежными чертами лицу.
- Невероятно! - сказал он, мило усмехнувшись. - Разговаривать с человеком!
- Знаете, - сказал Викарий, - сейчас, когда я об этом думаю, мне равным образом кажется невероятным, что я разговариваю с Ангелом. Я привык трезво смотреть на вещи. Викарию иначе и нельзя. Ангелов я всегда мыслил как некое художественное понятие…
- Мы точно так же мыслим о людях…
- Но вы же видели столько людей…
- До этого дня ни одного. То есть на картинах и в книгах, конечно, сколько угодно. А сегодня с восхода солнца я видел уже немало настоящих, осязаемых людей и видел, кроме того, двух-трех коней - знаете, такие странные четвероногие, немного похожие на обычного единорога, только безрогого; и еще целый сонм уродливых, угловатых созданий, называемых "коровами". Я, понятно, слегка испугался при виде такого множества мифических чудищ и забрался сюда, чтобы спрятаться до темноты. Я полагаю, что немного погодя станет опять темно, как было вначале. Фу! С этой вашей болью шутки плохи. Хорошо бы поскорей проснуться.
- Мне что-то невдомек, - пробормотал Викарий, сдвинув брови и хлопнув себя ладонью по лбу. - "Мифическое чудище"! - Наихудшим ругательством, примененным к нему за долгие годы (неким сторонником отделения церкви от государства), было "пережиток средневековья". - Так ли я вас понял? Вы меня считаете чем-то… чем-то, что вам снится?
- Разумеется, - сказал с улыбкой Ангел.
- И весь мир вокруг меня, эти корявые деревья и разлапистые папоротники…
- Все это очень похоже на сон, - сказал Ангел. - Ну совсем такое, как может привидеться кому-нибудь во сне… или родиться в воображении художника.
- Так у вас есть среди ангелов художники?
- Художники всех разборов, ангелы с чудесным воображением - они изобретают людей, и коров, и орлов, и тысячи невозможных существ.
- Невозможных существ! - повторил Викарий.
- Невозможных существ, - сказал Ангел. - Мифических.
- Но я-то реален! - провозгласил Викарий. - Уверяю вас, вполне реален.
Ангел пожал крылами и, вздрогнув от боли, улыбнулся.
- Я всегда могу отличить, снится ли мне что или я вижу это наяву, - сказал он.
- Вам и снится! - Викарий посмотрел по сторонам. - Вам снится! - повторил он. - У меня помутилось в голове.
Он протянул руку, вперед, шевеля всеми пальцами.
- Ага! - сказал он. - Кажется, я что-то себе уяснил. - Его и в самом деле осенила блестящая мысль. В конце концов он недаром изучал в Кембридже математику. - Попрошу вас: назовите мне несколько животных вашего мира… Реального мира, известных вам реальных животных.
- Реальных животных! - улыбнулся Ангел. - Что ж, есть у нас грифы и драконы… есть джаббервоки и… херувимы… и сфинксы и… гиппогрифы… и морские девы… и сатиры… и…
- Благодарю, - перебил Викарий, когда Ангел, казалось, только вошел во вкус. - Благодарю. Вполне достаточно. Я начинаю понимать.
Секунду он молчал, наморщив лоб.
- Да… Теперь я вижу.
- Что вы видите? - спросил Ангел.
- Грифы, сатиры и так далее. Ясно, как…
- А я их не вижу, - сказал Ангел.
- Нет, конечно. Все дело в том, что в этом мире их и не увидишь. Но наши люди с воображением, знаете ли, все нам о них рассказали. И даже мне иногда (здесь в деревне есть такие места, где вы просто должны все принимать так, как вам предлагают, а если нет, то это сочтут за обиду), даже мне, скажу вам, снились они не раз - джаббервоки, оборотни, мандрагоры… С нашей точки зрения, знаете ли, они создания из мира снов.
- Из мира снов! - молвил Ангел. - Как странно. Какой необычайный, удивительный сон! Все навыворот. Людей вы называете реальностью, ангелов - мифом. Это наводит на мысль, что каким-то образом должны существовать два мира…
- По меньшей мере два, - вставил Викарий.
- …Которые лежат совсем близко друг от друга и при этом все же не подозревая…
- Близко, как в книге страница к странице.
- …Проникая друг в друга, но живя каждый своею жизнью. Сон поистине упоительный!
- Да… А нам и во сне не снилось… То есть снилось только во сне!
- Да, - сказал Ангел задумчиво. - Так оно, верно, и есть - что-нибудь в этом роде. Мне теперь припоминается: иной раз, когда я засыпаю или когда задремываю под полуденным солнцем, мне вдруг привидятся странные помятые лица, вроде вашего, и деревья с зелеными листьями на ветвях, и вот такая несуразная, неровная земля, как здесь… Так оно, верно, и есть. Я упал в другой мир.
- Иногда, лежа в постели, - начал Викарий, - уже в полусне, я, случается, вижу лицо, такое же красивое, как ваше, и странную ослепительную панораму, чудесные картины, проплывающие мимо, парящие над ними крылатые тела, расхаживающие взад и вперед дивные - а иной раз и грозные - образы. И мне даже слышалась порой звучащая в моих ушах сладостная музыка… Возможно, когда наше внимание отвлечено от чувственного мира, от давящего на нас окружающего мира, - например, когда мы переходим в сумрак отдыха, то другие меры… Совсем как со звездами: звезды, эти иные миры в пространстве, мы видим, когда отступает сияние дня… Художники-сновидцы, те видят подобные вещи более явственно…
Они посмотрели друг на друга.
- И я каким-то непостижимым образом упал из своего родного мира в этот ваш мир! - сказал Ангел. - В мир моих снов, ставших явью. - Он посмотрел вокруг. - В мир моих снов.
- Умопомрачительна - сказал Викарий. - Это, пожалуй, наводит на мысль, что (гм-гм), что четвертое измерение все-таки существует. В каковом случае, разумеется, - продолжал он с жаром, так как любил геометрические умозрения и даже несколько гордился своими познаниями в этой области, - можно мыслить любое число трехмерных миров: они существуют бок о бок, и каждый для другого - только смутный сон. Нагромождены мир на мир, вселенная на вселенную! Это вполне возможно. Нет ничего невероятнее абсолютно возможного! Но удивительно, как же это выпали вы из вашего мира в мой…
- Быть не может! - сказал Ангел. - Олень и лани! Совсем, как их рисуют на гербах. Но как все это дико! Неужели я и вправду не сплю?
Он протер глаза крепко сжатыми кулаками.
Шесть или семь пятнистых оленей прошли вереницей наискось через строй деревьев и остановились, приглядываясь. - Нет, это не сон, - сказал Ангел. - Я в самом деле подлинный, осязаемый ангел; ангел в Краю Сновидений.
Он рассмеялся. Викарий стоял, рассматривая его. Его преподобие скривил по своему обычаю рот и медленно поглаживал подбородок. Он спрашивал себя, не попал ли и он в Страну Снов.
В стране ангелов, как узнал Викарий из дальнейших разговоров, нет ни боли, ни горести, ни смерти, нет женитьб и сватовства, рождения и забвения. Только временами возникают новые предметы. Это земля без холмов и долин, дивно ровная земля, где мерцают странные строения, где непрестанно светит солнце или полный месяц и непрестанно веют тихие ветры сквозь узорные сплетения ветвей, играя на них, как на эоловых арфах. Это Страна Чудес, где в небе парят сверкающие моря с плывущими по ним неведомо куда караванами странных судов. Там цветы пламенеют в небе, а звезды горят под ногами, и там дыхание жизни - услада. Земля уходит в бесконечность, - там нет ни солнечной системы, ни межзвездного пространства, как в нашей вселенной, - и воздух возносится ввысь мимо солнца в самую дальнюю бездну неба. И там все сплошь одна Красота. Вся красота наших пластических искусств - только беспомощная передача того, что смутно улавливает глаз, мельком заглянув в тот чудесный мир; а наши композиторы, самые своеобразные из наших композиторов - это те, кто слышит, хоть и еле-еле, прах мелодий, разносимый ветрами той страны. И всюду там расхаживают ангелы и дивные дива из бронзы, мрамора и живого огня.
Это Страна Закона - ибо там у них, что ни возьми, все подчинено закону, - но их законы все как-то странно отличны от наших. Их геометрия отличается, потому что пространство у них имеет кривизну, так что всякая плоскость у них представляет собою цилиндр; и закон тяготения у них не согласуется с законом обратных квадратов, а основных цветов у них не три, а двадцать четыре. Фантастические, по понятиям нашей науки, вещи там зачастую - нечто само собой ясное, а вся наша земная наука показалась бы там бредом сумасшедшего. Так, например, на растениях нет цветков - вместо них бьют струи разноцветных огней. Вам это, конечно, покажется бессмыслицей, потому что вы не понимаете. Да и то сказать, большую часть того, что сообщил Ангел, Викарий не мог себе представить, ибо его личный опыт, ограниченный нашим материальным миром, жестоко спорил с его разумом. Это все было слишком странно и потому невообразимо.
Что столкнуло два эти мира-близнеца таким образом, что Ангел вдруг упал в Сиддерфорд, ни Ангел, ни Викарий не могли бы сказать. Не ответит на сей вопрос и автор настоящей повести. Автора занимают только связанные с этим случаем факты, но объяснять их он не расположен, считая себя недостаточно компетентным. Объяснения - это ошибка, в которую склонен впадать век науки. Существенным фактом в данном случае явилось то, что в Сиддермортон-парке 4 августа 1895 года в отблеске славы одного из чудесных миров, где нет ни печали, ни горестей, и все еще верный ему, стоял Ангел, светлый и прекрасный, и вел разговор с Викарием прихода Сиддермортон о множественности миров. В том, что Ангел был ангелом, автор готов, если надо, дать присягу - но и только.
- У меня появилось, - сказал Ангел, - какое-то крайне непривычное ощущение - вот здесь. Оно у меня с восхода солнца. Я не помню, чтобы раньше у меня вообще бывали здесь какие-либо ощущения.
- Не боль, надеюсь? - спросил Викарий.
- О нет! Оно совсем другое, чем боль, - что-то вроде ощущения пустоты.
- Может быть, разница в атмосферном давлении… - начал Викарий, потирая подбородок.
- И знаете, у меня еще какое-то совсем особенное чувство во рту, - мне как бы… так нелепо!.. как бы хочется что-нибудь в него запихать.
- Ну да! - спохватился Викарий. - Понятно! Вы голодны.
- Голоден? - повторил Ангел. - А что это значит?
- У вас там не надо есть?
- Есть? Слово вовсе для меня незнакомое.
- Класть, понимаете, пищу в рот. Здесь иначе нельзя. Вы скоро научитесь. Если не есть, то становишься худым и несчастным, страдаешь от… от сильной… ну, понимаете… боли, и в конце концов ты должен умереть.
- Умереть! - сказал Ангел. - Еще одно непонятное слово.
- Здесь оно понятно каждому. Это значит, знаете, отбыть, - сказал Викарий.
- Мы никогда не отбываем, - возразил Ангел.
- Вы не знаете, что вас может постичь в этом мире, - начал Викарий и призадумался. - Если вы ощущаете голод и способны чувствовать боль и если у вас перебито крыло, то не исключено, что вы можете и умереть, прежде чем выберетесь отсюда. На всякий случай вам, пожалуй, неплохо бы поесть. Я бы, например… гм-гм! Есть много вещей, куда более неприятных.
- Наверное, - сказал Ангел, - мне и впрямь нужно есть. Если это не слишком трудно. Не нравится мне ваша "боль" и не нравится ваше "голоден". Если ваше "умереть" в том же роде, я предпочту есть. Какой странный, несуразный мир!
- Обычно считается, что "умереть" хуже, чем "боль" и "голод"… А впрочем, как когда.
- Вы все это должны будете объяснить мне позже, - сказал Ангел. - Если я не проснусь. А сейчас, пожалуйста, покажите мне, как надо есть. Если вы не против. Я чувствую как бы настоятельную потребность…
- Ах, извините, - спохватился Викарий и предложил ему руку. - Вы мне доставите большое удовольствие, если будете моим гостем. Дом мой не так далеко отсюда - мили две, не больше.
- Ваш дом? - сказал Ангел, немного озадаченный, но все же он с признательностью взял Викария под руку, и они, беседуя на ходу, медленно прошли сквозь буйные заросли орляка, испятнанного солнцем, через листву деревьев, перебрались дальше по ступенькам, за ограду парка и, сделав милю с лишним по вереску под жужжание пчел, спустились с холма к дому.
Вы пленились бы этой четой, когда могли бы их видеть в тот час. Ангел - стройный и невысокий, едва пяти футов ростом, с красивым, немного женственным лицом, каким бы мог написать его старый итальянский мастер (есть в Национальной галерее холст неизвестного художника "Товий и Ангел" - так Ангел там очень на него похож, те же черты, та же одухотворенность). На нем была только затканная пурпуром шафрановая рубашка, не прикрывавшая голых колен, ноги босы, крылья (перебитые теперь и свинцово-серые) сложены за спиной. Викарий - приземистый, изрядно толстый, краснощекий, рыжий, чисто выбритый и с ясными рыжевато-карими глазами. На нем была крапчатая соломенная шляпа с черной лентой, весьма благопристойный белый галстук, часы на изящной золотой цепочке. Он был так занят своим спутником, что только когда показался в виду церковный дом, вспомнил, что его ружье осталось лежать, где он его выронил, - в заросли орляка.
Зато он был рад узнать, что боль в перевязанном крыле становится все легче и легче.
Отступление об ангелах
Скажем начистоту: Ангел в нашей повести - это ангел художника, а не тот ангел, коснуться которого было бы нечестием, - не ангел религиозного чувства и не ангел народной веры. Последний всем нам знаком. Он - или, верней, она - одна среди ангельского сонма отчетливо отмечена женскими чертами: она носит платье безупречной, незапятнанной белизны, с широкими рукавами, и она блондинка - у нее длинные золотые кудри, и глаза небесно-голубые. Она чистейшая женщина - чистейшая дева или чистейшая матрона - в robe de nuit с прикрепленными к лопаткам крыльями. Ее призвание - добрые домашние дела: она склоняется над колыбелью или помогает вознестись на небо какой-нибудь родственной душе. Нередко она держит в руке пальмовую ветвь, но никто б не удивился, встретив ее заботливо несущей грелку какому-нибудь бедному зябкому грешнику. Это она в "Лицеуме" среди сонма подруг слетает в тюрьму к Маргарите в исправленной последней сцене "Фауста"; и примерным мальчикам и девочкам, которым суждена ранняя смерть, являются такие ангелы в романах госпожи Генри Вуд. Эта беленькая женственность с присущим ей неописуемым очарованием отдающего лавандой благочестия, с ее ароматом целомудренной и правильной жизни, есть, по всей видимости, чисто тевтонское изобретение. Латинская мысль ее не знает. У старых мастеров вы ее не найдете. Она сопричастна той милой наивной, дамской школе искусства, для которой величайшая победа - "слеза умиления" и в которой нет места остроумию и страсти, презрению и пышности. Белый ангел изготовлен в Германии, в стране белокурых женщин и семейственной сентиментальности. Он… то есть она, приходит к нам холодная и благоговеющая, чистая и невозмутимая, молчаливо-успокоительная, как ширь и тишина звездного неба, тоже несказанно дорогого тевтонской душе… Мы ее почитаем. И ангелов древних евреев, духов могучих и таинственных, - Рафаила, Задкиила и Михаила, чью тень уловил один лишь Уаттс, чей блеск увидел один лишь Блейк, - их мы тоже истинно почитаем.
Но Ангел, которого подстрелил Викарий, он совсем не тот, - не ангел итальянского искусства, многоцветный и веселый. Он пришел не из какого-нибудь святого места, а из Страны Прекрасных Сновидений. В лучшем случае, он создание римско-католическое. А потому отнеситесь терпимо к его потрепанному оперению и не спешите с обвинением в нечестии, пока не дочитаете повесть до конца.
В церковном доме
Жена его помощника с двумя своими дочерьми и миссис Джехорем еще играли в теннис на лужайке перед окнами викариева кабинета, играли с жаром, болтая о выкройках для блузок. Но Викарий забыл о дамах и направился домой через сад.
Дамы увидели шляпу Викария над рододендронами, а рядом с ней чью-то непокрытую кудрявую голову.
- Я должна поговорить с ним о Сьюзен Уиггин, - сказала жена его помощника. Она приготовилась к подаче и стояла с ракеткой в правой руке и мячом между пальцами левой. - Он просто должен - должен как викарий навестить ее. Он, а не Джордж. Я уже… Ах!
Та чета вдруг обогнула угол и показалась на виду. Викарий под руку с…
Понимаете, для милой дамы это было, как гром среди ясного неба. Ангел был обращен к ней лицом, так что крыльев она не увидела - только лицо неземной красоты в нимбе каштановых волос и грациозную фигуру, облаченную в шафрановую тунику, едва доходившую до колен. Мысль об этих коленях вдруг пронзила и Викария. Он тоже был поражен ужасом. Как и две девицы, как и миссис Джехорем. Все пятеро были поражены ужасом. Ангел в удивлении смотрел на группу пораженных. Видите ли, он никогда до тех пор не видел никого, пораженного ужасом.
- Ми-ис-тер Хильер, - сказала жена его помощника. - Это уж чересчур! - Минуту она стояла, онемев. - О-о!
Она резко повернулась к окаменевшим девицам.
- Идемте! - Викарий открывал и закрывал безголосый рот. Мир вокруг него загудел и завертелся волчком. Взметнулся водоворот воздушных юбок, четыре дышащих негодованием лица проплыли в открытую дверь коридора, проходившего насквозь через весь дом. Викарий почувствовал, что с ними вместе уплывает его доброе имя.
- Миссис Мендхем, - заговорил он, рванувшись за ними. - Миссис Мендхем! Вы не понимаете…
- О-о! - хором простонали они снова.
Одна, две, три, четыре юбки скрылись в дверях. Викарий прошел, шатаясь, до середины лужайки и обмер.