Факт смерти Шутова сначала огорчил меня, но потом мне стало все равно, а голова гудела, уставшая от роя мыслей, которыми она забита в последнее время. Я сидел в кресле и думал, спускаться к Наташе или нет. Я прикоснулся к тайне и не хотел ее терять, но в то же время боялся, что меня используют по полной программе, заставят следить за этими "желтыми", подвергать жизнь опасности… А еще Наташа злится, потому что читает мои эмоции и знает, что я чувствую по отношению к ней. С другой стороны, должна бы уже привыкнуть - не первый год ведь следит. Почему именно сегодня взъелась?
- А вообще все это глупости, - сказал я. - И Наталья - хитрая аферистка. Истории про директоров, эмпатов, денежный интеллект и искажение имени - бред на постном масле. Она хочет что-то получить от меня. Может быть, на меня вышли владельцы порносайтов? Следят? Убить хотят? Наталья - их хитроумная связная?
Зазвонил телефон. Я долго не хотел брать трубку, но потом все-таки решился:
- Алло?
- Здравствуйте, Кирилл! - Голос у нее стал тонкий, а еще она шмыгала носом и, кажется, плакала.
- Привет, Лерочка.
Она зарыдала:
- Кирилл, папа умер… Семен… мой Семка…
- Что?
- Он в общаге, в заложниках! Я его по телику только что видела! Он там, среди них, мясных террористов этих! Кирилл… я не знаю, к кому еще обратиться… не к маме же и не к этому… вы должны помочь, спасти Сему!
- Лера, успокойся. Сама подумай, что я могу сделать?
- Кирилл! Вы не можете так поступить! Вы были папиным другом!
- Но…
- Вы обязаны! Должны помочь мне! Как вам не стыдно? Папа бы все сделал для вас! Он бы пошел вызволять парня вашей дочери!
- У меня нет дочери.
- Он бы пошел вызволять девушку вашего парня…то есть сына!
- И сына у меня нет.
- Что же вы за человек такой? - прорыдала в трубку Лера. - Что же вы за человек, если у вас нету ни сына, ни дочери?!
- Лера, - осторожно спросил я, - ты слышала что-нибудь о денежном интеллекте?
- Что? - сквозь всхлипы спросила она.
- Ты слышала о денежном разуме?
- О чем?
- О денежном разуме!
- А… вы о том, что можно находить в земле устаревшие монетки? Об этом все знают… только не у всех талант есть находить их… кого-то деньги любят, а от кого-то прячутся. Я только раз нашла древнюю германскую монету, да и та оказалась фальшивой.
- Ы… - промямлил я.
А Лера сказала со злобой:
- Все вы, мужики, одинаковые. Вам только деньги нужны! Я сама пойду Семку выручать! - и повесила трубку.
Я сидел и бездумно наматывал телефонный шнур на сложенные пальцы. "Как же все надоело, - думал я. - Хочу уехать из города. Хочу вернуться в родной городок, прогуляться по берегу моря, и чтоб чайки кричали в вышине, а волны били о камни, и соленые брызги падали мне на лицо".
Я наклонился, пошарил рукой по полу, потому что мне показалось, что там что-то блеснуло, но ничего не нашел и уселся в кресло поудобнее, закрыл глаза и уснул.
Кажется, мне снилось море.
И чайка, которая медленно поворачивалась, насаженная на вертел, над тлеющими углями.
Рабочий день начинался скучно. Я проверял отчеты подчиненных и обильно черкал их красной гелевой ручкой. То вопросик поставлю, то предупреждение - мол, ври, да не завирайся, какой ты ценный работник. В открытый файл добавлял подчиненным плюсы и минусы. Из этих значков потом составится премия. В последнее время она все меньше и меньше. Меня бойкотируют? Так получите же по бонусному минусу, недоумки!
Позвонил Михалыч, который сегодня пришел раньше обычного, и вызвал меня в свой кабинет. Я зевнул, сунул отчеты в нижний ящик стола и, подтянув брюки, потопал к нему.
Иринка охраняла покой шефа, щебеча с кем-то по телефону. Увидев меня, она замолчала и испуганно зажала рот ладошкой. Кивнула, разрешая войти; впрочем, разрешения ее я не спрашивал - толкнул дверь и очутился в царстве нашего Самого Главного Начальника. Здесь было прохладно, вовсю старалась новенькая молочно-белая сплит-система. Ковролин мягко лежал под ногами. При каждом моем шаге позвякивал хрустальный гусь в старинном серванте красного дерева. Рюмок в серванте, конечно, не было; зато были рога для распития вин, вазочки необычных форм и, как венец нагромождения безвкусицы, глиняная икебана: маленькое деревце с расширяющимся внизу стволом. Кусочек глиняной матери-земли служил ему подставкой. Михалыч как-то признался в курилке, что это чудо сотворила его самая талантливая дочка (она родилась от второго брака) и подарила отцу на двадцать третье февраля.
Шеф сидел за огромным дубовым столом и что-то писал, шевеля толстыми губами; уши его, словно прилепленные к голове, покраснели, а кожа на лице пошла розовыми пятнами и масляно поблескивала от пота. Плохой признак. Шеф зол. Я стоял и молча ждал, а он оторвался от письма и посмотрел на люстру. Вернулся к бумагам. Снова посмотрел. Люстра - пять плафонов, торчащих в разные стороны, - качалась, и после третьего взгляда на нее шеф сказал:
- Топаешь, как слон.
- Извините, шеф, - сказал я. - Кто бы мог подумать: топаю по полу, а качается люстра на потолке! Парадокс, так, шеф?
- Не ерничай. Садись.
Я послушно сел. Михалыч еще с минуту черкал в блокноте ручкой, а потом горько вздохнул и убрал письменные принадлежности в стол, посмотрел на меня исподлобья, сцепив пальцы на столешнице.
- Ну? Поговорим по душам?
- Я вас не понимаю, шеф, - сказал я, невинно хлопая ресницами. Потом внимательно посмотрел на пол - не валяются ли там деньги. Денег не было. На полу лежала помада. Шеф - гермафродит? Или транссексуал? Мысль показалась забавной.
- Послушай, Полев, - снова вздохнул шеф, горше, чем в прошлый раз. - Ты хороший человек. Серьезно. Да, я взял тебя по блату, но пользоваться этим ты не стал и зарекомендовал себя с лучшей стороны. Сам, без чьей-то помощи пробился. Молодец. Уважаю.
- Спасибо, шеф!
- Не перебивай. - Он вытянул в мою сторону указательный палец и снова сцепил руки; я успел заметить, что линия жизни шефа в грязи, а от рук воняет скипидаром. - Так вот. Ты ценный работник. С этим никто не спорит. Полтора года - и уже начальник второго по значимости отдела. Пробился сам, да. А тут это… - Он замолчал, пристально разглядывая меня. У меня же вдруг вспотела шея, а воротник показался жутко тесным - -хотелось расстегнуть его, но я продолжал сидеть не шевелясь, вытянувшись в струнку.
- Это! Тут! - повторил шеф. - Скажи мне, Полев Кирилл, что ты делал в кабинете Шутова? В тот самый день?
"Леонид Павлыч, скотина, накапал все-таки, - без злобы подумал я. - Задушить тебя мало, Леонид Павлыч, но нет, не буду я тебя душить и даже представлять, как душу, не буду, я ведь исправляюсь и становлюсь лучше.
Да и вряд ли в Павлыче дело. Настоящая причина в том, что шеф понимает: я слышал, как он возился с Шутовой в туалетной кабинке".
- Шеф, тут такое дело… смотрю, дверь открыта. Дай, думаю, зайду, поохраняю кабинет. От чужих. Кто ж знал, что Мишка уже…
- Шутов умер, - веско сказал шеф. - Ты мое электронное письмо получил, надеюсь?
Я потупил взгляд. Как у школьного директора на беседе, право слово!
- Да, шеф.
- А ты: "Мишка…" На мертвого "Мишка" говорить! Нонсенс! Мишка сейчас перед судом Божьим предстал, а ты его имя искажаешь, грехи новые на него мертвого вешаешь. Не слышал разве? Имя мертвого либо правильно произноси, либо вообще молчи. Ладно, Полев, ходить вокруг да около я не буду. У органов есть подозрение, что Шутов скончался не от побоев. Его отравили прямо в больнице. Понимаешь? Скандал! Сейчас они… - Он выкатил глаза и с нажимом повторил: - Они расспрашивают о моих сотрудниках. А тут… тут ты с зыбким своим положением.
- Почему зыбким? - удивился я. - Ну зашел в кабинет, что тут такого?..
- А потому зыбким! - чуть повысил голос Михалыч. - Потому, Полев! Потому что есть сведения, что за день до избиения ты искал встречи с Шутовым и приглашал его зачем-то в свой кабинет. Имеются также сведения, что из твоего кабинета Шутов вышел сам не свой, бледный и потерянный, кричал на подчиненных, что для Шутова совершенно не свойственно. Ушел раньше обычного, а на следующий день приключилась беда…
Шеф замолчал, откинулся в кресле, прикрыл глаза толстыми веками в полосках вен, а губы сжал в тонкую линию, отчего смешно зашевелились редкие волоски у него под носом.
Смешно мне, впрочем, не было. Было тревожно.
Мало ли какая настоящая причина. Ясно одно: под меня копают.
Стол, за которым сидел шеф, вздрогнул. Кто-то тихонько чихнул и высморкался.
Я с удивлением посмотрел на стол. Шеф не переменил положения.
- Шеф, - шепнул я. - У вас стол чихает.
- Тебе показалось, Полев, - сказал шеф.
Под столом снова чихнули.
- Вот, опять.
- Я тебе что сказал?! Никого там нет! - разъярился шеф и стукнул по столу кулаком, а потом снова откинулся в кресле.
- Как скажете, шеф, - сказал я, с опаской поглядывая на чихающий стол. Может, и впрямь глюки? Или это нормально - чихающие столы? Просто никто мне не говорил о них, мало ли. То, что мы чего-то не знаем, не значит, что этого "чего-то" не существует. - Насчет Шутова… Шеф, но я-то здесь при чем?..
- Что ты показал ему в своем кабинете? - спросил Михалыч.
Хотелось немедленно спошлить и предложить показать это самое что и шефу, но подобный жест усугубил бы ситуацию; отвечать правду, впрочем, я не собирался, потому что все еще надеялся спасти Леру Шутову. Хоть она и орала на меня в трубку вчера вечером. Но ведь я изменяюсь в обратную сторону. Хочу стать хорошим и мечтаю помочь как можно большему количеству людей.
- Извините, шеф, не могу сказать. Личное дело. Касалось оно только меня и Миш… господина Шутова. Но к смерти его это никакого отношения не имеет, честное слово!
- Думаешь, органам тоже не придется рассказывать? - поинтересовался Михалыч вроде как мягко, но я-то видел, что у него от нервного возбуждения дергается левое веко.
Стол чихнул и зачмокал губами, хотя, конечно, глупости это, потому что откуда у стола могут взяться губы?
- Думаю, до этого не дойдет, - сказал я, тактично не обращая внимания на чавканье.
- Ты себя зря не успокаивай: дойдет, и еще как дойдет. Много чего дойдет, а что не дойдет - додумают. Времена нынче смутные, а ты для подозрения самый подходящий объект. Пришел по блату. С Мишкой темные дела какие-то имел. Может, и в больницу пробрался под видом врача, уколол ему какую-то гадость. Или… - Шеф навис над столом, и в мою сторону отчетливо пахнуло запахом дорогого одеколона, уксуса и еще чем-то, едва уловимым, женскими духами, что ли. - Или тогда… в тот день, когда мы навещали Михаила Шутова. Когда ты был с ним наедине. Уколол что-то тайком, яд какой-то медленно действующий, а утром следующего дня Шутов умер. Могло так быть?
- На вскрытии определят! - сказал я громче, стараясь перекричать шмыгающий, чихающий и причмокивающий стол.
- Так ведь уже определили, мил ты человек, - ответил Михалыч, ухмыльнувшись, и снова откинулся в кресле. - Так оно и есть. Отравил кто-то нашего Шутова-а… да…да… да…
- Что "да"? - буркнул я. На меня навалилась апатия. Стало все равно. Прислушался к звукам на улице: ветер свистел в оконных щелях, по стеклу стучали дождевые капли; бумажки какие-то, газеты тащило над дорогой, ледяной дождь лепил их к потемневшим заборам и голым тополям. И ни птицы, ни белочки нигде не видать. А ведь вон там, за трамвайными рельсами, парк когда-то был. И белки с дерева на дерево скакали, и голуби летали, а я семечками их кормил и хлебными крошками. И гонял их по парку, опять, из воздушки насмерть бил, но не для того, чтоб пропитаться, а из спортивного интереса.
- Какое еще "да"? - строго спросил шеф.
- Вы сказали "да".
- Я не говорил "да", Полев! - отвечал шеф нарочно громко, потому что стол чихал и чертыхался женским голосом. Столу в нос попала соринка.
- Как пожелаете.
- О чем думаешь, Полев?
- Думаю, шеф, зачем вы мне это рассказываете.
- Потому что не верю я, что ты Шутова убил, - пожевав нижнюю губу, отвечал Михалыч. - Ты, может, и мелкий в чем-то человечек, эгоист - не спорь! - но не убийца. И хочу я дать тебе шанс… - Он вытянул из ящика стола машинописный лист, гелевую ручку, шлепнул их на стол и приказал: - Пиши.
- Чего писать? - Я вылупился на листок бумаги. Чистосердечное признание он, что ли. требует? Так и представлялось, как я пишу: "Такой-то, такой-то, находясь в каком-то там уме и чьей-то памяти, убил Шутова Михаила, с особой жестокостью и цинизмом. Истязал: чаще всего по почкам и печени бил, голову ботинком в горячий асфальт впечатывал, пока не превратилась она, голова эта, в арбуз раздутый, только внутри арбуза того была не вкусная сочная мякоть, а гной, мозги и кровь…"
Потом я представил, как отдаю признание Михалычу, как он прячет его в стол, достает револьвер и стреляет мне в сердце. Стреляет - а мне не больно. С удивлением смотрю вниз - провода торчат, шестеренки скрипят и искры вылетают. Так я - чертов робот!
Мне совсем подурнело.
- Что-что? Повторите, шеф!
Он нахмурился:
- Ты меня вообще-то слушаешь или нет?
- Задумался, шеф, простите.
- Перед тобой заявление об увольнении.
- Кого увольняют?
- Тебя, Полев.
- Чего-о? - Увольнение испугало меня еще больше, чем несостоявшееся признание, выстрел в сердце и чихающий стол.
- Единственный твой шанс спастись, - объяснил шеф терпеливо. - По бумагам ты "уволишься" еще до Нового года, до случая с Шутовым. За деньги, кстати, не волнуйся - компенсируем в полном размере. Среди народа я проведу разъяснительную работу - никто и не
пикнет.
Совсем растерявшись, я взял лист в руки.
Руки дрожали.
- Но…
- Хочешь, чтобы совсем плохо стало? - подняв левую бровь, спросил начальник. - Или как, Полев?
"Он играет, - подумал я. - Просто играет. Хочет, чтобы я ушел. Избавиться мечтает. После того случая в больничном туалете. Или и впрямь помогает? Черт подери…"
- Я тебе шанс даю, Полев! - повторил Михалыч. - А ты мнешься, как красная девица. Здоровый лоб, характеристику тебе напишем дай боже. Думаешь, не найдешь другую работу? За неделю найдешь. И получать будешь больше. У нас тут все-таки государственное учреждение. В коммерцию иди, Полев, загребай легкие денежки лопатой!
- Чего ж тогда все в коммерцию загребать не идут? - буркнул я, украдкой наступая на женские пальцы, которые высунулись из-под стола и шарили по полу, разыскивая, вероятно, помаду.
- Не идут те, у кого совесть осталась, - объяснил шеф, не обращая внимания на всхлипывающий стол. - И тупые. У тебя совести нет, а ум есть. Поэтому пиши.
И я послушно стал писать; под одобрительные кивки Михалыча; под шум сплит-системы; под тарахтенье дождя по стеклу и кровле. Под чавкающий и облизывающийся стол. Под позвякивание идиотского хрустального гуся в серванте. Под придушенный шепот Михалыча: "Да… да… да…"
Когда я захлопывал за собой дверь, из кабинета шефа послышалось:
- Милая, тебе понравилось, как я его уволил?
- Да, милый, это было очень возбуждающе…
- Котенок мой, ты тоже была великолепна…
- Спасибо, медвежоночек!
- Со столом, что ли, разговаривает? - буркнул я и внимательно оглядел пол. Монеток не было.
Иринкины глаза покраснели, а веки опухли. Когда я остановился против ее стола, она закрыла карточный пасьянс, который раскладывала на компьютере, и потянулась ко мне всем телом. А тело у нее было красивое, и полупрозрачная с широким воротом рубашечка подчеркивала самые соблазнительные изгибы. Серебряная цепочка, что пряталась в ложбинке между грудей, подстегивала воображение.
- Кирилл? Кирилл… что с вами?
Я остановился посреди комнаты, глупо разглядывая папоротник в кадке, который стоял на подоконнике за Иринкиной спиной. Идти мне было некуда. Разве что в бухгалтерию за расчетом.
Меня уволили. Маша уехала в горы с любовником. За мной охотятся придурки с паранормальными способностями. Мне надавал по мордасам сосед. Я выяснил, что существует денежный разум, о котором все, оказывается, знают, а я - нет.
- Вам плохо? - Она, кажется, не слышала. Сунула руку под стол, выдвинула ящичек и стала рыться в нем. - Вы бледный. Сердце? У меня тут где-то есть таблетки… валокордин, валидол, еще что-то… валерьянка. У меня кот раньше был, я для него держала. Он ее лизал и такой потешный становился!..
- Не надо! - Я неопределенно махнул рукой, будто дирижер, который забыл нужные движения.
- А насчет денежного разума - вы не один такой, - шептала Иринка. - Я сама, когда узнала, удивилась. Но еще больше удивилась, когда выяснилось, что крабовые палочки делают не из крабов, а из дешевой трески.
- М-да… - пробормотал я. - Чего только на свете не бывает. А про холодильную жижу, в которой вещи прячут, ничего не слышала?
- Что?
- Ладно, проехали. Ириш, ты мне лучше скажи, что ты делаешь… допустим, через два часа?
Рука ее замерла в ящичке, а сам ящичек пошел ходуном, стукаясь о низ столешницы.
- Я?
- Да, ты.
- Делаю?
- Именно так, - подтвердил я.
- Работаю.
- Но ведь можно хоть раз в жизни забыть о работе? Ради меня?
- Можно… - Ира потупилась, а бледные ее щечки зарумянились.
- Пойдешь со мной в кино? Я давно, очень давно не ходил в кино. Вот и… - Я замялся. - Вот и приглашаю тебя.
- Пойду, - без тени сомнения ответила она.
- Ладно, когда тебя устроит? Давай так: в два часа дня… нет, лучше в три встречаемся на Пушкинской у памятника. Идет?
- Идет, - пробормотала она, не поднимая глаз.
Я перешел на шепот:
- Ириш… можно интимный вопрос?
- Можно.
Ты зачем в меня влюбилась?
Она посмотрела мне в глаза:
- Влюбилась.
- Ы?
- Ой, я не то хотела сказать… вы первый здесь, на работе, вспомнили про мой день рождения. Год назад. И первый поздравили. Вот поэтому.
- Понятно, - пробормотал я, отводя взгляд. Замялся, не зная, что сказать. Потом сказал: - Я знал… в принципе. Думал, вдруг еще какая причина. Впрочем, ладно. Пора мне.
- Хорошо.
- Итак, через два… два с половиной часа встречаемся?
- Да.
Я развернулся, а она сказала мне в спину:
- Я буду ждать вас до вечера. Будто уверена была, что опоздаю.
Выйдя от шефа, я повернул в кабинет к своим бывшим подчиненным. При моем появления разговор сошел на нет, а в воздухе запахло скорой революцией. Предчувствуют что-то, сволочная порода.
- Итак, друзья мои, - сказал я, направляясь к свободному компьютеру. - У меня для вас есть приятные новости.
- К нам не едет ревизор? - сострил кто-то осторожно и фыркнул. Фыркнул тихо и незаметно, и я даже не сумел понять, кто же это там фыркает.
- Не едет, - подтвердил я. - Но новость эта не главная.
Компьютер был включен. Я залез под стол и, надышавшись пылью, подключил к системному блоку флэшку. Поднялся, стряхивая пыль с колен, сел в кресло и, управляя сенсором, открыл папку с запароленными панинскими архивами.