Герой космоса - это был, по-видимому, я. Все газеты пестрели подобными заголовками. Забавно. Мы сидели, втиснутые в тюремную клетку нашего отсека, и ни черта не делали, а вот теперь стали "героями".
Под транспарантом стояли молодые люди в красивой униформе - оркестр местного колледжа. Я не сказал ничего, но отец, похоже, заметил ненависть в моих глазах.
- Фрэнк, понимаю, что ты устал, но эти ребята - твои друзья, и они горят желанием выказать тебе гостеприимство!
А мне только что было так хорошо! Я ехал в машине по своей стране с милым мне названием Огайо, с ее аккуратными деревеньками, пшеничными полями и многочисленными фермами. При виде этой патриархальной глубинки слезы навернулись мне на глаза и я почти успокоился. Но теперь с ужасом понял, что мне вновь придется говорить о Марсе, чтобы ему гореть в адском огне!
Отец остановил автомобиль, и оркестр грянул марш. Мистер Робинсон, наш мэр, а по совместительству дилер фирмы "Шевроле", пошел нам навстречу. Он прочувственно потряс мне руку:
- Приветствую тебя дома, Фрэнк! Ну и как там было, в небесах?
- Там было чертовски холодно, - сказал я. - Ужасно холодно.
Мистер Робинсон понимающе кивнул. Он разбирался в таких вещах - ведь у него дома был отличный холодильник.
- В последний раз ты был здесь в феврале, - сказал он. - Восемнадцать месяцев прошло, а это не шутка!
Он благословляюще махнул рукой, и мы неспешно поехали дальше, а оркестр шествовал впереди и играл марш за маршем. Мимо проплывали раскидистые клены, церкви и старые дома, многие из которых были построены еще в прошлом веке. Вскоре мы подъехали к самому крупному зданию в поселке - местному кинотеатру.
У входа нас ждала небольшая толпа, которая сразу же разразилась аплодисментами - не очень громкими, как бывает только тогда, когда люди искренне счастливы. Я вышел из машины и стал пожимать десятки рук, толком не успевая разглядеть в толкучке лица моих земляков. Здесь бы я завяз надолго, но мистер Робинсон взял меня за локоть и повел в здание, призывая толпу расступиться.
В зале было того хуже. Все места заняты, проходы тоже. На маленькой сцене стоял стол, а стену за ним украшала впечатляющая картина, созданная из живых цветов. Под шаром из красных роз виднелась надпись "Марс", а под таким же шаром из белых роз - "Земля". Между ними, опять же из цветов, очень искусно была изображена ракета.
- Наш клуб цветоводов сделал это панно в твою честь, - гордо сказал мэр. - Почти все жители Хармонвилла принесли цветы из своих садов.
- Очень тронут, - искренне сказал я.
Мы с мэром поднялись на сцену, и тогда все встали и зааплодировали. Я увидел множество знакомых лиц - учителей колледжа, домохозяек, фермеров из округи, местную ребятню.
Я сел за стол, растроганный и смущенный, а мэр вышел вперед и произнес небольшую речь. Он напомнил, что большинство наших парней, повзрослев, как правило, покидали эти места и уходили в большой мир. Так было во время войны 1812 года, и в гражданскую войну, и во время обеих мировых войн. А вот теперь один из нас побывал на самом Марсе! Он сказал:
- Люди всегда размышляли, на что он похож, этот таинственный Марс, и теперь один из наших хармонвиллских парней вернулся, чтобы рассказать человечеству об этом!
И он жестом пригласил меня занять его место. Весь зал бурно зааплодировал. Я встал из-за стола и на негнущихся ногах подошел к краю сцены, лихорадочно размышляя, что же сказать своим землякам.
Внезапно я понял, почему участники Первой экспедиции не предупредили, что ожидает нас на этой проклятой планете. Они не хотели выглядеть нытиками, убоявшимися трудностей. И теперь я был точно в таком же положении.
Я взглянул на сияющие лица людей, на горящие глаза ребятни и подумал - нет, я не имею права обмануть их ожидания. Они начитались газетных историй о "таинственной красной планете" и "героических астронавтах" и не приняли бы правду о том, как это было на самом деле. Они ждали от меня совсем другого…
И я, запинаясь, начал:
- Наш путь был долгий, друзья. Долгий и утомительный. Но это удивительное, ни с чем не сравнимое чувство - сидеть около иллюминатора и провожать взглядом Землю, следить за проплывающими мимо звездами, видеть, как с каждым днем красная искорка растет и становится все ближе и ближе.
Но еще более удивительное ощущение вы испытываете, когда выходите из ракеты и ступаете в иной мир, видите в медном небе незнакомое маленькое Солнце… А вокруг - нескончаемая, полная загадок пустыня, среди которой, быть может, затеряны древние марсианские города.
Да, мы перенесли немало лишений, но мы знали, на что идем. Нам предстояло начать освоение нового мира, открыть новые горизонты для человечества. Это была трудная, по-настоящему мужская работа, но нам помогало то, что мы работали плечом к плечу, деля с товарищами все радости и печали.
Мы только начали великое дело освоения Марса, но эта работа будет продолжена. Сейчас, когда я стою перед вами, парни из Третьей экспедиции уже строят первый марсианский городок. Надеюсь, что он будет таким же уютным, как наш Хармонвилл. Четвертая экспедиция готовится к отлету. За ней, не сомневаюсь, последуют Пятая, Шестая, Седьмая… И тогда мы получим много урана, много дешевой энергии для Земли!
Сказав все это, я остановился, чтобы передохнуть. Мне чертовски хотелось разбавить эту бочку меда ложечкой дегтя, сказать землякам, что вся эта радужная перспектива не стоит и цента и, уж во всяком случае, не стоит того ада, через который нам пришлось пройти, и жизней тех, кого мы потеряли и еще потеряем. Ради чего умерли Джим, Брайен, Уолтер и многие другие? Чтобы мистер Робинсон мог поджарить лишнюю пару тостов или купить еще один холодильник?..
Но как сказать такое людям, которых знаешь с детства, которые любят тебя и гордятся тобой? Да и кто я такой, чтобы судить, что такое хорошо, а что такое плохо? Я мог и ошибаться. Ни одно большое дело не обходится без коктейля из пота, крови и дерьма, только об этом не принято особенно распространяться.
Так или иначе, я больше ничего не сказал, а только вернулся на свое место. Зал вновь захлестнула волна аплодисментов. И тогда я понял, что сделал все правильно. Я сказал именно то, что люди ХОТЕЛИ УСЛЫШАТЬ, и они остались довольны.
Затем мои земляки ринулись на сцену, и началась кутерьма с пожиманием рук, поцелуями, похлопыванием по плечу, бесконечными вопросами, радостными восклицаниями…
Когда я наконец выбрался наружу, оказалось, что уже наступила мягкая летняя ночь. О такой я мечтал с первого же дня полета, но сейчас у меня не было сил, чтобы наслаждаться этим обволакивающим, возбуждающим теплом.
Отец хотел отвезти меня домой на автомобиле, но я сказал:
- Нет, папа, поезжай один, я пройдусь пешком.
Наша ферма располагалась в паре миль от поселка, но в детстве я всегда ходил в школу более коротким путем, через ферму старика Хеллера. И сейчас мне захотелось вновь вернуться этой дорогой. Отец не стал возражать - он, как всегда, понял меня.
Я неспешно шел по Маркет-стрит, и по обеим сторонам мимо проплывали старые вязы и клены. Пахло цветами, растущими на газонах вдоль дороги.
Когда я проходил мимо дома ветеранов, то встретил Хода Эванса, механика из гаража мэрии. Как всегда в субботнюю ночь, он здорово наклюкался и выписывал широкие зигзаги, что-то напевая себе под нос. На одном из его виражей мы едва не столкнулись. Ход, казалось, ничуть не удивился.
- Привет, Фрэнк, - заплетающимся языком сказал он. - Слыхал, что ты вернулся.
Я опасался, что он задаст мне все тот же вопрос - как там было, в небесах? Но вместо этого он протянул початую бутылку.
- Парень, ты выглядишь паршиво, - сказал он сочувственно. - Не хочешь выпить?
Я сделал хороший глоток, а затем Ход разом выдул чуть не полбутылки и заявил, что заметил меня еще издалека, но ноги его почему-то шли не в ту сторону. Он был в прекрасном расположении духа, и ему в голову не пришло спросить, где же я пропадал столько времени.
Распрощавшись с Ходом, я свернул налево и пошел в темноте знакомой дорогой через выгон Хеллера. Дойдя до неширокого ручья, заросшего старыми ивами, я остановился на знакомом месте, куда ребенком часто приходил по ночам. Здесь все было по-прежнему - дружное кваканье лягушек, звон цикад в траве, густой запах водорослей.
Тогда я сделал одну вещь - впервые после возвращения на Землю. Я взглянул на звездное небо и нашел на нем маленькую красную искорку. В детстве я часто вглядывался в нее, начитавшись историй о жукообразных марсианах, хрустальных храмах и синекожих красавицах. Много позже, в Центре подготовки, мы с Брейком, Джимом и Уолтером тоже порой выходили в степь по ночам и негромко разговаривали на одну и ту же тему: неужели мы когда-нибудь окажемся там?
Да, мы оказались там, и мои друзья остались там навеки. Им не будет одиноко - ведь с каждой новой экспедицией рядом с их могильными холмиками появятся другие. Их будет все больше и больше…
Мне показалось, что ребята смотрят на меня оттуда, с расстояния сорока миллионов миль. Захотелось объяснить им, почему я не рассказал правду всем этим людям - во всяком случае, не всю правду.
- Парни, я не собирался никого обманывать, - сказал я. - Но мне казалось, что так будет лучше…
И замолчал. Это было безумие - разговаривать с теми, кто спит сейчас в марсианских песках вечным сном.
Еще долго я смотрел на красную искорку в небе, потом пошел к дому.
РЕКВИЕМ
Келлон горько подумал, что управляет не космическим кораблем, а руководит бродячим цирком. На борту собрались газетчики и тележурналисты с тоннами оборудования, маститые комментаторы, которые знали ответы на любые вопросы, красивые девушки-ведущие, помпезные бюрократы, заинтересованные в рекламе, поп - звезды, оказавшиеся здесь по той же самой причине.
У него были самый лучший корабль и команда во всем Управлении. Вот именно, были. Вместо экспедиции в один из неисследованных уголков Вселенной их послали с этим дорогостоящим людским грузом для выполнения абсолютно никому не нужной миссии.
Про себя он горько произнес: "Черт бы побрал всех этих…" Но вслух спросил:
- Позиция корабля соответствует рассчитанной вами орбите, мистер Риней?
Риней, второй помощник, серьезный молодой человек, который в данный момент возился с приборами в астронавигационной каюте, оторвался от своей работы и сказал:
- Да, идем точно по курсу. Можно готовиться к посадке? Келлон ответил не сразу. Он стоял напротив капитанского мостика, мужчина средних лет, крепкий, широкоплечий, с загорелым, спокойным лицом, на котором не отражалось ни единой эмоции. Он не хотел отдавать подобный приказ, но был вынужден подчиняться.
- Хорошо. Идем на посадку.
Мрачно, через иллюминаторы он следил за спуском. На окраине этого витка Галактики было сравнительно мало звезд, дрейфующих через бездонные просторы Космоса. Впереди, подобно бриллианту, сияло маленькое солнце. Оно относилась к группе белых карликов вот уже около двух тысяч лет и давало так мало тепла, что планеты, вращающиеся вокруг нее, были покрыты льдом. Все, кроме одной, ближайшей к звезде.
Келлон смотрел на рыжевато-коричневый комочек под ним. Лед, укрывавший его с тех пор, как солнце взорвалось и превратилось в белого карлика, теперь растаял. Несколько месяцев назад темная кочующая звезда прошла очень близко от этой солнечной системы. Мощная гравитация воздействовала на планетные орбиты, миры начали медленно по спирали приближаться к солнцу, и лед начал отступать.
Вирессон, один из младших офицеров, поднялся на мостик и взволнованным голосом доложил Келлону:
- Они хотят видеть вас внизу, сэр. Особенно мистер Борродайл. Он говорит, это срочно. Келлон подумал утомленно:
"Придется спуститься и встретиться лицом к лицу со всей этой сворой, каковой они все на самом деле и являются". Он кивнул Вирессону и пошел вниз, в кают-компанию. Вид ее вызвал у него отвращение. Вместо членов его команды, отдыхающих или занятых делом, в ней находилась маленькая, но шумная толпа расфуфыренных людей, громогласных мужчин и женщин, которые, казалось, все одновременно пытались что-то сказать и неприятно, нервно смеялись.
- Капитан Келлон, я хочу вас спросить…
- Капитан Келлон, пожалуйста…
Он терпеливо кивнул и с улыбкой начал пробиваться к Борродайлу. Ему были даны специальные инструкции сотрудничать с Борродайлом, который слыл самым популярным телекомментатором во всей Федерации.
Борродайл был полнеющим мужчиной с круглым розовым лицом и неестественно огромными и глубокими черными глазами. Его богатый оттенками бархатный голос часто звучал в различных программах, что был известен всем.
- Моя первая передача начнется через тридцать минут, капитан. При посадке я бы хотел получить полную картину. Если бы мои люди могли поместить камеру на мостик…
Келлон кивнул:
- Конечно. Там мистер Вирессон, он окажет им всякое содействие.
- Спасибо, капитан. Вы хотели бы увидеть передачу? - Да, но…
Он был прерван Лорри Ли, чье сияющее красивое лицо и фигура, искусный раскат голоса сделали ее идолом женщин-телерепортеров.
- Не забудьте, что моя передача начинается сразу после приземления. Я хочу ее сделать одна на фоне безжизненного мира. Вы можете проследить за тем, чтобы никто не испортил эффекта? Пожалуйста!
- Мы сделаем все, что сможем, - пробормотал Келлон. А когда на него набросилась остальная свора, он резко огрызнулся:
- Я поговорю с вами позже. Мистер Борродайл, прошу вас.
Он пробился сквозь толпу, следуя за Борродайлом к каюте, которая была превращена в телерадиокомментаторскую. Однажды, горько подумал Келлон, она служила более благородным целям. В ней хранились пробы воды и почвы и другие образцы из далеких миров. Но это было тогда, когда они выполняли исследовательскую работу, а не тащили с собой всю эту толпу болтливых дураков, совершающих сентиментальное паломничество.
Просмотр материалов не входил в обязанности Келлона. Но здесь, по крайней мере, было тише, чем там, внизу, в кают-компании. Он наблюдал за тем, как Борродайл подал сигнал, и экран монитора ожил.
На нем возник серовато-коричневый глобус, вращающийся в Космосе, увеличивающийся в размерах по мере их приближения. Теперь на нем можно было различить даже редкие моря. Проходили минуты, но Борродайл молчал, давая возможность приглядеться к этой картине. Затем зазвучал его глубокий, с ноткой драматической простоты голос: - Вы смотрите на Землю, - произнес комментатор. И вновь замолчал. Вращающийся коричневый шар теперь стал больше. Его покрывали белые облака. Затем Борродайл продолжил свою речь:
- Вы, жители многих миров Галактики, знайте, что это родная планета нашей расы. Ее имя говорит само за себя. Земля.
Келлон почувствовал всевозрастающее отвращение. Все, что говорил Борродайл, было правдой. И все же это фальшивка. Что сейчас Земля значила для него, или для Борродайла, или для миллиардов его зрителей? Это была история, сентиментальная случайность, а куча журналистов собиралась превратить ее во что-то помпезное. Борродайл продолжал:
- Около трех с половиной тысяч лет назад наши предки впервые покинули свой мир. Это произошло тогда, когда они вышли в Космос, отправившись сначала к ближайшим планетам, а затем и к другим звездам. Вот так зародилась наша Федерация, наше человеческое сообщество на миллионах миров.
Теперь на мониторе изображение коричневого глобуса сменило лицо Борродайла крупным планом. Он сделал драматическую паузу.
- Затем две тысячи лет назад было установлено, что солнце Земли находится на грани взрыва и превращения в белого карлика. Тогда оставшиеся люди Земли покинули свой мир, солнце взорвалось, после чего стало резко остывать, а его планеты начали покрываться льдом. И вот теперь, через несколько месяцев придет конец нашей старушке Земле. Она медленно приближается к солнцу и вскоре упадет на него, разделив участь Меркурия и Венеры. Когда это произойдет, то родина человечества исчезнет навсегда.
Снова пауза. И вновь Борродайл продолжил. Только теперь его голос звучал на более низких нотах:
- Мы, находящиеся на этом корабле простые репортеры, слуги огромной телерадиоаудитории из всех миров, прибыли сюда, чтобы в эти недели дать вам возможность в последний раз взглянуть на Землю. Мы думаем, мы надеемся, что вы сочтете для себя интересным вспомнить прошлое, которое уже стало легендой.
Келлон вновь подумал: "Этому ублюдку нет никакого дела до этой старой планеты, так же как и мне. Но у него неплохо получается скрывать это".
Как только передача закончилась, Келлон вновь был атакован шумной толпой в кают-компании. В жесте протеста он поднял руку.
- Пожалуйста, прошу вас. Сначала мы должны сесть. Вы не могли бы пойти со мной, доктор Дарноу?
Представитель Исторического бюро, доктор Дарноу являлся титулованной главой всей экспедиции, хотя никто не обращал на него особого внимания. Это был пожилой мужчина, похожий на воробья, который что-то щебетал себе под нос, когда они с Келлоном шли на мостик.
Он, по крайней мере, подумал Келлон, был искренен в своем интересе. Так же, как и еще более дюжины ученых на борту. Но их значительно превосходили числом эти жирные коты, большие боссы, заинтересованные в рекламе, профессиональные хлыщи и прочая шушера. Да, ну и удружило мне работку Управление Исследований!
С мостика он смотрел на серую планету и ее спутник. Затем спросил Дарноу:
- Вы говорили что-то об определенном месте, где хотели бы приземлиться?
Историк поднял голову и начал произносить торжественную, старомодную речь:
- Вы видите там континент? На его побережье было очень много больших городов, таких, как Нью-Йорк.
Келлон вспомнил это название. Давным-давно он учил его на уроках истории в школе. Палец Дарноу уткнулся в карту.
- Если бы вы могли приземлиться здесь, прямо на острове…
Келлон внимательно изучил рельеф, затем покачал головой.
- Слишком низко. Скоро будет прилив. Мы не можем рисковать. Но вот та точка на материке может нам подойти.
Дарноу выглядел разочарованным.
- Надеюсь, что вы правы.
Келлон приказал Ринею произвести расчеты для посадки, затем скептически спросил Дарноу:
- Вы, надеюсь, не рассчитываете найти очень много в руинах этих древних городов, после того как они простояли подо льдом две тысячи лет?
- Конечно, города были сильно повреждены, - согласился ученый, - но, возможно, сохранилось огромное количество реликтов. Я мог бы годами проводить там исследования…
- У нас не так много времени, только несколько месяцев, прежде чем эта планета подойдет слишком близко к солнцу, - сказал Келлон, а про себя добавил: "И слава Богу".
Корабль опускался по точно рассчитанной траектории. За бортом выла атмосфера, бурлили и кипели вихри, метались облака. Корабль миновал облачный слой и направился к мрачной коричневой равнине, покрытой белыми пятнами снежников. Где-то далеко впереди мерцал серый океан. Корабль совершил посадку. Зависло гробовое молчание, которое всегда следует за остановкой двигателей.