- Медик вы липовый, - перебил Зернов, - так что не будем. Слишком много неизвестных, чтобы так, с кондачка, решить уравнение. Начнем с первого. Кто вытащил снегоход? Из трехметрового колодца, да еще зажатый в такие тиски, каких на заводе не сделаешь. А весит он, между прочим, тридцать пять тонн. У санно-тракторного поезда, пожалуй, силенок не хватит. И с помощью чего вытащили? Канатами? Чушь! Стальные канаты обязательно оставили бы следы на кузове. А где они, эти следы?
Он молча встал и прошел к себе в рубку штурмана.
- Да ведь это же бред, Борис Аркадьевич! - крикнул вслед Толька.
Зернов оглянулся:
- Вы что имеете в виду?
- Как - что? Похождения Анохина. Новый Мюнхгаузен. Двойники, облака, цветок-вампир, таинственное исчезновение…
- Мне кажется, Анохин, когда мы подошли, у вас в руках была камера, - вспомнил Зернов. - Вы что-нибудь снимали?
- Все, - сказал я. - Облако, спаренных "Харьковчанок", двойника. Минут десять крутил.
Толька поморгал глазами, все еще готовый к спору. Сдаваться он не собирался.
- Еще неизвестно, что мы увидим, когда он ее проявит.
- Вы сейчас это увидите, - услышали мы голос Зернова из его рубки. - Посмотрите в иллюминатор.
Навстречу нам на полукилометровой высоте плыл натянутый малиновый блин. Небо уже затянули белые перистые нити, и на фоне их он еще меньше казался облаком. Как и раньше, он походил на цветной парус или огромный бумажный змей. Дьячук вскрикнул и бросился к двери, мы за ним. "Облако" прошло над нами, не меняя курса, куда-то на север, к повороту ледяной стены.
- К нашей палатке, - прошептал Толька. - Прости, Юрка, - сказал он, протягивая руку, - я дурак недобитый.
Торжествовать мне не хотелось.
- Это вообще не облако, - продолжал он в раздумье, подытоживая какие-то встревожившие его мысли. - Я имею в виду обычную конденсацию водяного пара. Это не капельки и не кристаллы. По крайней мере, на первый взгляд. И почему оно так низко держится над землей и так странно окрашено? Газ? Едва ли. И не пыль. Будь у нас самолет, я бы взял пробу.
- Так бы тебя оно и подпустило, - заметил я, вспомнив невидимую преграду и мои попытки пройти сквозь нее с кинокамерой. - К земле жмет, как на крутых виражах, даже похлеще. Я думал, у меня подошвы магнитные.
- Живое оно, по-твоему?
- Может, и живое.
- Существо?
- Кто его знает. Может, и вещество. - Я вспомнил свой разговор с двойником и прибавил: - Управляемое, наверно.
- Чем?
- Тебе лучше знать. Ты метеоролог.
- А ты уверен, что оно имеет отношение к метеорологии?
Я не ответил. А когда вернулись в кабину, Толька вдруг высказал нечто совсем несусветное:
- А вдруг это какие-нибудь неизвестные науке обитатели ледяных пустынь?
- Гениально, - сказал я, - и в духе Конан Дойла. Отважные путешественники открывают затерянный мир на антарктическом плато. Кто же лорд Рокстон? Ты?
- Неумно. Предложи свою гипотезу, если есть.
Задетый, я высказал первое, что пришло в голову:
- Скорее всего, это какие-нибудь кибернетические устройства.
- Откуда?
- Из Европы, конечно. Или из Америки. Кто-то их придумал и здесь испытывает.
- А с какой целью?
- Скажем, сначала как экскаватор для выемки и подъема тяжелых грузов. Попалась для эксперимента "Харьковчанка" - вытащили.
- Зачем же ее удваивать?
- Возможно, что это неизвестные нам механизмы для воспроизведения любых атомных структур - белковых и кристаллических.
- А цель… цель? Не понимаю…
- Способность понимать у людей с недоразвитым мозжечком, по данным Бодуэна, снижена от четырнадцати до двадцати трех процентов. Сопоставь и подумай, а я подожду. Есть еще один существенный элемент гипотезы.
Тольке так хотелось понять поскорее, что он безропотно проглотил и Бодуэна и проценты.
- Сдаюсь, - сказал он. - Какой элемент?
- Двойники, - подчеркнул я. - Ты был на пути к истине, когда говорил о самогипнозе. Но только на пути. Истина в другом направлении и на другой магистрали. Не самогипноз, а вмешательство в обработку информации. Никаких двойников фактически не было. Ни второй "Харьковчанки", ни второго Анохина, ни двойничков-бытовичков, вроде моей куртки или съемочной камеры. "Облако" перестроило мою психику, создало раздвоенное восприятие мира. В итоге раздвоение личности, сумеречное состояние души.
- И все же в твоей гипотезе нет главного: она не объясняет ни физико-химической природы этих устройств, ни их технической базы, ни целей, для каких они созданы и применяются.
Назвать мою околесицу гипотезой можно было только в порядке бреда. Я придумал ее наспех, как розыгрыш, и развивал уже из упрямства. Мне и самому было ясно, что она ничего не объясняла, а главное, никак не отвечала на вопрос, почему требовалось физически уничтожать двойников, существовавших только в моем воображении, да еще не подпускать меня к таинственной лаборатории. К тому же придумка полностью зависела от проявленной пленки. Если киноглаз зафиксировал то же самое, что видел я, моя так называемая гипотеза не годилась даже для анекдота.
- Борис Аркадьевич, вмешайтесь, - взмолился Толька.
- Зачем? - ответил, казалось не слушавший нас, Зернов. - У Анохина очень развитое воображение. Прекрасное качество и для художника и для ученого.
- У него уже есть гипотеза.
- Любая гипотеза требует проверки.
- Но у любой гипотезы есть предел вероятности.
- Предел анохинской, - согласился Зернов, - в состоянии льда в этом районе. Она не может объяснить, кому и зачем понадобились десятки, а может быть, и сотни кубических километров льда.
Смысл сказанного до нас не дошел, и, должно быть поняв это, Зернов снисходительно пояснил:
- Я еще до катастрофы обратил ваше внимание на безукоризненный профиль неизвестно откуда возникшей и неизвестно куда протянувшейся ледяной стены. Он показался мне искусственным срезом. И под ногами у нас был искусственный срез: я уже тогда заметил ничтожную плотность и толщину его снегового покрова. Я не могу отделаться от мысли, что в нескольких километрах отсюда может обнаружиться такая же стена, параллельная нашей. Конечно, это только предположение. Но если оно верно, какая сила могла вынуть и переместить этот ледяной пласт? "Облако"? Допустим, мы ведь не знаем его возможностей. Но "облако" европейского или американского происхождения? - Он недоуменно пожал плечами. - Тогда скажите, Анохин: для чего понадобились и куда делись эти миллионы тонн льда?
- А была ли выемка, Борис Аркадьевич? У вынутого пласта, по-вашему, две границы. Почему? - оборонялся я. - А где же поперечные срезы? И выемку естественнее производить кратером.
- Конечно, если не заботишься о передвижении по материку. А они, видимо, не хотели затруднять такого Передвижения. Почему? Еще не пришло время для выводов, но мне кажется, что они не враждебны нам, скорее доброжелательны. И потом, для кого естественнее производить выемку льда именно так, а не иначе? Для нас с вами? Мы бы поставили предохранительный барьер, повесили бы таблички с указателями, оповестили бы всех по радио. А если они не смогли или не сумели этого сделать?
- Кто это "они"?
- Я не сочиняю гипотез, - сухо сказал Зернов.
5. СОН БЕЗ СНА
В короткое путешествие к палатке я захватил с собой кинокамеру, но "облако" так и не появилось. На военном совете было решено вновь перебазироваться в кабину снегохода, исправить повреждения и двинуться дальше. Разрешение продолжать поиски розовых "облаков" было получено. Перед советом я связал Зернова с Мирным, он кратко доложил об аварии, о виденных "облаках" и о первой произведенной мною съемке. Но о двойниках и прочих загадках умолчал. "Рано", - сказал он мне.
Место для стоянки они выбрали удачно: мы дошли туда на лыжах за четверть часа при попутном ветре. Палатка разместилась в гроте, с трех сторон защищенная от ветра. Но самый грот производил странное впечатление: аккуратно вырезанный во льду куб с гладкими, словно выструганными рубанком, стенками. Ни сосулек, ни наледей. Зернов молча ткнул острием лыжной палки в геометрически правильный ледяной срез: видали, мол? Не матушка-природа сработала.
Вано в палатке мы не нашли, но непонятный беспорядок вокруг - опрокинутая печка и ящик с брикетами, разметавшиеся лыжи и брошенная у входа кожанка водителя - все это удивляло и настораживало. Не снимая лыж, мы побежали на поиски и нашли Чохели совсем близко у ледяной стены. Он лежал на снегу в одном свитере. Его небритые щеки и черная кошма волос были запорошены снегом. В откинутой руке был зажат нож со следами смерзшейся крови. Вокруг плеча на снегу розовело расплывшееся пятно. Снег кругом был затоптан, причем все следы, какие мы могли обнаружить, принадлежали Вано: "сорок пятого размера покупал он сапоги".
Он был жив. Когда мы приподняли его, застонал, но глаз не открыл. Я, как самый сильный, понес его на спине, Толька поддерживал сзади. В палатке мы осторожно сняли с него свитер - рана была поверхностная, крови он потерял немного, а кровь на лезвии ножа, должно быть, принадлежала его противнику. И нас тревожила не потеря крови, а переохлаждение: как долго он пролежал здесь, мы не знали. Но мороз был легкий, а организм крепкий. Мы растерли парня спиртом и, разжав его стиснутые зубы, влили еще стакан внутрь. Вано закашлялся, открыл глаза и что-то забормотал по-грузински.
- Лежать! - прикрикнули мы, упрятав его, укутанного, как мумию, в спальный мешок.
- Где он? - вдруг очнувшись, спросил по-русски Вано.
- Кто? Кто?
Он не ответил, силы оставили его, начался бред. Было невозможно разобрать что-либо в хаосе русских и грузинских слов.
- Снежная королева… - послышалось мне.
- Бредит, - огорчился Дьячук.
Один Зернов не утратил спокойствия.
- Чугун-человек. - Это он сказал о Вано, но мог бы переадресовать себе самому.
С переездом решили подождать до вечера, тем более что и днем и вечером было одинаково светло. Да и Вано следовало выспаться: спирт уже действовал. Странная сонливость овладела и нами. Толька хрюкнул, полез в спальный мешок и тотчас же затих. Мы с Зерновым сначала крепились, курили, потом взглянули друг на друга, засмеялись и, расстелив губчатый мат, тоже залезли в меховые мешки.
- Часок отдохнем, а потом и переберемся.
- Есть часок отдохнуть, босс.
И оба умолкли.
Почему-то ни он, ни я не высказали никаких предположений о том, что случилось с Вано. Словно сговорившись, отказались от комментариев, хотя, я уверен, оба думали об одном и том же. Кто был противником Вано и откуда он взялся в полярной пустыне? Почему Вано нашли раздетым за пределами грота? Он даже не успел надеть кожанку. Значит, схватка началась еще в палатке? И что ей предшествовало? И как это у Вано оказался окровавленный нож? Ведь Чохели, при всей его вспыльчивости, никогда не прибег бы к оружию, не будучи к этому вынужденным. Что же вынудило его - стремление защитить кого-то или просто разбойное нападение? Смешно. Разбой за Полярным кругом, где дружба - закон каждой встречи. Ну а если один из двух преступник, скрывающийся от правосудия? Совсем бессмысленно. В Антарктику ни одно государство не ссылает преступников, а бежать сюда по собственной инициативе попросту невозможно. Может быть, противник Вано - это потерпевший крушение и сошедший с ума от невыносимого одиночества. Но о кораблекрушении вблизи берегов Антарктиды мы ничего не слышали. Да и каким образом потерпевший крушение мог оказаться так далеко от берега, в глубине ледяного материка? Наверное, эти же вопросы задавал себе и Зернов. Но молчал. Молчал и я.
В палатке было не холодно - протопленная печка еще сохраняла тепло - и не темно: свет, проникавший в слюдяные оконца, конечно, не освещал соседние предметы, но позволял различать их в окружающей тусклой сумеречности. Однако постепенно или сразу - я так и не заметил, каким образом и когда, - эта сумеречность не то чтобы сгустилась или потемнела, а как-то полиловела, словно кто-то растворил в воздухе несколько зерен марганцовки. Я хотел привстать, толкнуть, окликнуть Зернова и не мог: что-то сжимало мне горло, что-то давило и прижимало меня к земле, как тогда в кабине снегохода, когда возвращалось сознание. Но тогда мне казалось, что кто-то словно просматривает меня насквозь, наполняет меня целиком, сливаясь с каждой клеточкой тела. Сейчас, если пользоваться тем же образным кодом, кто-то словно заглянул ко мне в мозг и отступил. Мутный сумрак тоже отступил, окутав меня фиолетовым коконом: я мог смотреть, хоть ничего и не видел; мог размышлять о том, что случилось, хотя и не понимал, что именно; мог двигаться и дышать, но только в пределах кокона. Малейшее вторжение в его фиолетовый сумрак действовало как удар электротока.
Как долго это продолжалось, не знаю, не смотрел на часы. Но кокон вдруг раздвинулся, и я увидел стены палатки и спящих товарищей все в той же тусклой, но уже не фиолетовой сумеречности. Что-то подтолкнуло меня, заставив выбраться из мешка, схватить кинокамеру и выбежать наружу. Шел снег, небо затянуло клубящейся пеной кучевых облаков, и только где-то в зените мелькнуло знакомое розовое пятно. Мелькнуло и скрылось. Но, может быть, мне все это только почудилось.
Когда я вернулся, Толька, зевая во весь рот, сидел на санках, а Зернов медленно вылезал из своего мешка. Он мельком взглянул на меня, на кинокамеру и, по обыкновению, ничего не сказал. А Дьячук прокричал сквозь зевоту:
- Какой странный сон я только что видел, товарищи! Будто сплю и не сплю. Спать хочется, а не засыпаю. Лежу в забытьи и ничего не вижу - ни палатки, ни вас. И словно навалилось на меня что-то клейкое, густое и плотное, как желе. Ни теплое, ни холодное - неощутимое. И наполнило меня всего, а я словно растворился. Как в состоянии невесомости, то ли плыву, то ли повис. И не вижу себя, не ощущаю. Я есть, и меня нет. Смешно, правда?
- Любопытно, - сказал Зернов и отвернулся.
- А вы ничего не видели? - спросил я.
- А вы?
- Сейчас ничего, а в кабине, перед тем как очнулся, то же, что и Дьячук. Невесомость, неощутимость, ни сон, ни явь.
- Загадочки, - процедил сквозь зубы Зернов. - Кого же вы привели, Анохин?
Я обернулся. Откинув брезентовую дверь, в палатку, очевидно, вслед за мной протиснулся здоровенный парень в шапке с высоким искусственным мехом и нейлоновой куртке на таком же меху, стянутой "молнией". Он был высок, широкоплеч и небрит и казался жестоко напуганным. Что могло напугать этого атлета, даже трудно было представить.
- Кто-нибудь здесь говорит по-английски? - спросил он, как-то особенно жуя и растягивая слова.
Ни у одного из моих учителей не было такого произношения. "Южанин, - подумал я. - Алабама или Теннесси".
Лучше всех у нас говорил по-английски Зернов. Он и ответил:
- Кто вы и что вам угодно?
- Дональд Мартин! - прокричал парень. - Летчик из Мак-Мердо. У вас есть что-нибудь выпить? Только покрепче. - Он провел ребром ладони по горлу. - Крайне необходимо…
- Дайте ему спирту, Анохин, - сказал Зернов.
Я налил стакан из канистры со спиртом и подал парню; при всей его небритости он был, вероятно, не старше меня. Выпил он залпом весь стакан, задохнулся, горло перехватило, глаза налились кровью.
- Спасибо, сэр. - Он наконец отдышался и перестал дрожать. - У меня была вынужденная посадка, сэр.
- Бросьте "сэра", - сказал Зернов, - я вам не начальник. Меня зовут Зернов. Зер-нов, - повторил он по слогам. - Где вы сели?
- Недалеко. Почти рядом.
- Благополучно?
- Нет горючего. И с рацией что-то.
- Тогда оставайтесь. Поможете нам перебазироваться на снегоход. - Зернов запнулся, подыскивая подходящее английское наименование, и, видя, что американец его все же не понимает, пояснил: - Ну, что-то вроде автобуса на гусеницах. Место найдется. И рация есть.
Американец все еще медлил, словно не решаясь что-то сказать, потом вытянулся и по-военному отчеканил:
- Прошу арестовать меня, сэр. Я совершил преступление.
Мы переглянулись с Зерновым: вероятно, нам обоим пришла в голову мысль о Вано.
- Какое? - насторожился Зернов.
- Я, кажется, убил человека.
6. ВТОРОЙ ЦВЕТОК
Зернов шагнул к укутанному Вано, отдернул мех от его лица и резко спросил американца:
- Он?
Мартин осторожно и, как мне показалось, испуганно подошел ближе и неуверенно произнес:
- Н-нет…
- Вглядитесь получше, - еще резче сказал Зернов.
Летчик недоуменно покачал головой.
- Ничего похожего, сэр. Мой лежит у самолета. И потом… - прибавил он осторожно, - я еще не знаю, человек ли он.
В этот момент Вано открыл глаза. Взгляд его скользнул по стоящему рядом американцу, голова оторвалась от подушки и опять упала.
- Это… не я, - сказал он и закрыл глаза.
- Все еще бредит, - вздохнул Толька.
- Наш товарищ ранен. Кто-то напал на него. Мы не знаем кто, - пояснил американцу Зернов, - поэтому, когда вы сказали… - Он деликатно умолк.
Мартин подвинул Толькины санки и сел, закрыв лицо руками и покачиваясь, словно от нестерпимой боли.
- Я не знаю, поверите ли вы мне или нет, настолько все это необычно и не похоже на правду, - рассказал он. - Я летел на одноместном самолете, не спортивном, а на бывшем истребителе - маленький "локхид", - знаете? У него даже спаренный пулемет есть для кругового обстрела. Здесь он не нужен, конечно, но по правилам полагается содержать оружие в боевой готовности: вдруг пригодится. И пригодилось… только безрезультатно. Вы о розовых "облаках" слышали? - вдруг спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил, только судорога на миг скривила рот: - Я настиг их часа через полтора после вылета…
- Их? - удивленно переспросил я. - Их было несколько?