* * *
Сегодня никто не интересуется скульптурой. Да и кому под силу орудовать резцом или паяльной лампой при помощи плавников и рта?
Однако если б было решено воздвигнуть здесь на архипелаге монумент в честь поворотного события минувшей эпохи, уместно было бы запечатлеть перед оглушительным взрывом момент соединения этой ракеты с тарелкой радара.
На лавовом постаменте под этим памятником, как выражение чувств всех тех, кто был причастен к разработке, закупке и пуску этой ракеты, а также тех, для кого производство мощных взрывчатых веществ представляло собой отрасль индустрии развлечений, можно было бы высечь такие слова:
…Как такой развязки
Не жаждать?Уильям Шекспир (1564–1616)
35
За двадцать минут до того, как ракета слилась в страстном поцелуе с тарелкой радара, капитан Адольф фон Кляйст наконец рассудил, что может безопасно спуститься из своего укрытия в "вороньем гнезде" на борту "Bahia de Darwin". Корабль предстал ему обобранным дочиста. Оснастки и навигационных приборов на нем оставалось меньше, чем было на судне Ее Величества "Бигль", когда этот бравый маленький деревянный парусник отправлялся в свой кругосветный вояж 27 декабря 1831 года. "Бигль" по крайней мере, был о снащен компасом и секстантом и располагал навигаторами, способными по звездам с достаточной точностью определять местонахождение судна в часовом механизме мироздания. Более того: на "Бигле" имелись масляные лампы и свечи для ночного освещения, гамаки для матросов и матрасы с подушками для офицеров. Любому же, кто решил бы провести ночь на "Bahia de Darwin", пришлось бы теперь преклонить голову на голом железе – либо делать так, как поступала Хисако Хирогуши, когда больше не могла держать глаза открытыми. Хисако в таком случае садилась на крышку унитаза в туалете по соседству с главной кают-компанией и, оперев руки об умывальник, укладывалась на него головой.
* * *
Я сравнил толпу перед отелем с приливной волной, гребень которой прокатился мимо автобуса, чтобы больше не вернуться. Толпа же на причале, я бы сказал, скорее напоминала ураган. Теперь этот смерч в сумерках возвращался вспять, неистово крутясь и питаясь собственной энергией, поскольку его участники – волочащие омаров и вино, электронику и портеры, вешалки для пальто и сигареты, стулья и свернутые ковры, полотенца и покрывала и еще многое и многое другое, – сами стали благодатным объектом для грабежа.
Итак, капитан кое-как выбрался из "вороньего гнезда". Металлические перекладины лестницы оставили синяки на его голых нежных ступнях. Насколько он мог судить, корабль, да и весь причал, остался в его полном распоряжении. Первым делом он направился к с ебе в каюту, так как на нем были только подштанники и он надеялся, что мародеры все-таки оставили ему что-нибудь из одежды. Однако, когда он вошел и повернул выключатель, ничего не произошло – ибо лампочки в каюте оказались вывернуты.
Ток в сети, как бы то ни было, не иссяк, ибо в машинном отделении корабля имелись аккумуляторные батареи. Дело было в том, что похитители лампочек, перед тем как украсть батареи, генераторы и стартерные двигатели, отключили машинное отделение. Таким образом они, сами того не зная, оказали человечеству огромную услугу. Благодаря им корабль остался на ходу. Без навигационного оборудования он был слеп, как Селена Макинтош, но по-прежнему являлся самым быстроходным в этой части света и мог при необходимости рассекать воду на предельной скорости в течение двадцати дней без дополнительной заправки – при условии, что в непроглядной тьме машинного отделения все будет функционировать нормально.
Однако, как окажется впоследствии, по прошествии всего пяти дней в открытом море, в этой непроглядной тьме машинного отделения все-таки что-то было неладно.
* * *
Капитан, ощупью пытаясь отыскать в своей каюте хоть какую-нибудь одежду, чтобы прикрыть наготу, разумеется, не помышлял о выходе в море. Но ему не оставили даже носового платка или полотенца. Так впервые ему довелось испробовать вкус дефицита одежды – что в тот момент казалось простым неудобством, но должно было превратиться в острую проблему, которой суждено преследовать его все оставшиеся тридцать лет жизни. Ему просто неоткуда будет взять ткань, чтобы защитить свою кожу от солнечных ожогов в дневное время и от холода – в ночное. Как будут он и другие колонисты завидовать меховой шубе дочери Хисако, Акико!
Все они – кроме Акико, а затем ее столь же пушистых детей – вынуждены будут носить непрочные накидки и шляпы из перьев, соединенных рыбьими кишками.
Ибо сказано "Мандараксом" вопреки тому:
Человек – двуногое без перьев.
Платон (4277–374 до н.э.)
Капитан, обшаривая каюту, сохранял спокойствие. Душ в его голове начал было сочиться, но он плотно перекрыл его. Как бы то ни было, кое-что он был способен сделать правильно. Вот насколько ему удалось сохранить самообладание. Как я уже упомянул ранее, его пищеварительная система еще была достаточно загружена перевариваемой снедью. Однако еще важнее для спокойного состояния его духа было то обстоятельство, что никто ничего от него не ожидал. Почти у каждого из тех, кто разграбил судно, имелась многочисленная родня, которая дошла уже до крайней нужды и принималась закатывать глаза, хлопать себя по животу и тыкать пальцем себе в глотку – в точности как это делали девочки из племени канка-боно.
Капитан по-прежнему не терял своего знаменитого чувства юмора и мог свободнее, чем когда бы то ни было, прибегать к его помощи. Ради кого было ему теперь прикидываться, что он воспринимает жизнь всерьез? На корабле не оставалось даже крыс. Впрочем, на "Bahia de Darwin" крыс сроду не бывало – что было для человечества еще одной крупной удачей. Высадись крысы на берег Санта Росалии вместе с первыми поселенцами, и людям не осталось бы на острове никакой пищи уже месяцев через шесть.
В итоге, сожрав остаток людей и друг друга, крысы тоже бы передохли.
Ибо сказано "Мандараксом":
Рой крыс!
Он псов и кошек насмерть грыз.
Кусал в кроватках малышей.
Сыр поедал и суп пил из
Стряпухиных ковшей.
Буравил бочки с сельдью вдрызг.
Мужчинам в шляпах встретить риск
Был выводок крысят, а дамам писк
Мешал вести беседы с супругую соседа –
Звеня октавой вверх и вниз.Гоберт Браунинг (1812–1889)
Умные пальцы капитана, орудуя в темноте, нащупали нечто, оказавшееся позже початой бутылкой коньяка, на бачке унитаза в его каюте. Это была последняя бутылка на всем корабле – от носа до кормы и от "вороньего гнезда" до киля – и последнее, чем можно было на нем подкрепиться. Говоря это, я, конечно, не беру в расчет возможность каннибализма: тот факт, что и сам капитан с этой точки зрения был вполне съедобен.
Но в тот самый миг, как пальцы капитана цепко сжали горлышко бутылки, "Bahia de Darwin" содрогнулась, словно кто-то огромный и мощный снаружи беспардонно дал ей тумака. И еще – снизу, со шлюпочной палубы донеслись мужские голоса. Дело было в следующем: команда буксира, доставившего топливо и провизию на колумбийский сухогруз "Сан Матео", решила умыкнуть с "Bahia de Darwin" две спасательных шлюпки. Похитители отвязали булинь, и буксир теперь разворачивал несчастное судно носом к устью, чтобы можно было спустить на воду шлюпку с правого, обращенного к причалу борта.
Так что теперь корабль связывал с южноамериканским материком один-единственный трос, укрепленный на корме. Выражаясь поэтически, трос этот являлся белой нейлоновой пуповиной, связывавшей современное человечество с его прошлым.
* * *
Капитан мог бы стать моим напарником, еще одним привидением, на борту "Bahia dе Darwin". Похитители спасательных шлюпок даже не подозревали, что на борту разграбленного судна оставалась живая душа.
В полном одиночестве – не считая моего незримого присутствия – капитан принялся за коньяк. Какая ему была теперь разница? Буксир, таща за собой покорные шлюпки, исчез в верховьях дельты. "Сан Матео" же, сверкающий, точно рождественская елка, с вращающимся на мостике локатором, исчез в направлении открытого моря.
Так что капитан волен был теперь кричать все что угодно с мостика своего корабля, не привлекая нежелательного внимания. Ухватившись за штурвал, он прокричал в сумерках звездного вечера: "Человек за бортом!" Он имел в виду себя.
Не ожидая какого-либо эффекта, он нажал на кнопку запуска двигателя. Из недр корабля донесся приглушенный, низкий гул мощного дизеля, находящегося в прекрасном рабочем состоянии. Капитан нажал вторую кнопку, даровав тем самым жизнь близнецу первого двигателя. Эти два верных, бессловесных раба появились на свет в Коламбусе, штат Индиана, – неподалеку от Индианского университета, где Мэри Хепберн была присвоена степень магистра зоологии.
Мир тесен.
* * *
То, что дизели еще работают, служило в глазах капитана лишним основанием, чтобы упиться коньяком до дикого и скотского состояния. Он выключил двигатели – и поступил как нельзя лучше.
Оставь он их работать на достаточно долгий срок, чтобы те разогрелись, – и подобная температурная аномалия могла бы привлечь внимание электронных датчиков парящего в стратосфере перуанского истребителя-бомбардировщика. Во Вьетнаме у нас были столь чувствительные тепловые приборы ночного видения, что с их помощью можно было в полной тьме различать присутствие людей или других крупных млекопитающих – ибо тела их были немного теплее всего окружающего.
Однажды я засек вместо неприятеля водяного буйвола и обрушил на него шквал огня. Но, как правило, там все же оказывались люди, стремившиеся потихоньку подобраться к нам и, буде представится возможность, убить. Ну и жизнь была! Я бы мечтал бросить, к черту, оружие и заняться вместо этого рыбной ловлей.
* * *
Те же самые мысли проносились теперь в голове капитана, стоявшего на мостике: "Ну и жизнь!.." и так далее. На самом деле все обстояло невероятно смешно – если бы только он ощущал хоть малейшую способность смеяться. Он думал о том, что жизнь, похоже, в звесила его, сочла ни к чему не пригодным и вот теперь решила его выбросить. Если бы он только мог знать!..
Он направился к солярию, который располагался на палубе в кормовой части, за капитанским мостиком и каютами офицеров, – ступая босыми ногами по голому железу. Теперь, когда ковровое покрытие с палубы было содрано, отчетливо, даже при свете звезд, стали видны углубления, предназначавшиеся для установки орудий. Я сам когда-то приварил четыре пластины к этой палубе – однако основная часть моей работы, при этом работы тончайшей, приходилась на внутренние помещения корабля.
Капитан поднял взгляд к звездам – и его большой мозг шепнул ему, что эта планета – лишь ничтожная пылинка в космосе, а он сам микроб на этой пылинке, и что с ним станется – абсолютно безразлично. Только одно и знали эти большие мозги с их склонностью к преувеличениям: разглагольствовать подобным образом. С какой целью? Сегодня вам не удастся поймать кого-либо на таких мыслях.
И тут он увидел, как ему показалось, падающую звезду – метеорит, загоревшийся в вышине на границе атмосферы, где подполковник Рейсе только что получил сообщение, что Перу официально объявила войну Эквадору. Это зрелище вновь заставило большой мозг капитана подивиться тому, как не подготовлены люди к падению метеоритов на поверхность Земли.
И только он успел это подумать, как со стороны аэропорта раздался оглушительный взрыв, ознаменовавший короткий медовый месяц ракеты и тарелки радара.
* * *
Гостиничный автобус, разрисованный снаружи синелапыми олушами, морскими игуанами, пингвинами, бескрылыми бакланами и тому подобным, в этот момент стоял припаркованный около больницы. Брат капитана, Зигфрид, намеревался попросить там помощи для Джеймса Уэйта, который потерял сознание. Сердечный приступ Уэйта вынудил его сделать эту остановку по пути в аэропорт и, несомненно, спас жизнь всем, кто находился в автобусе.
Лопнувший огромный пузырь ударной волны от взрыва оказался плотнее кирпичной кладки. Сидевшим в автобусе показалось, что сама больница взлетела на воздух. Оконные и лобовое стекла автобуса, выдавленные, посыпались внутрь, но благодаря их повышенной безопасности не разлетелись на мелкие осколки. Вместо этого Мэри, Хисако, Селена, *Казах, бедняга *Уэйт, девочки из племени канка-боно и братец капитана оказались засыпанными чем-то, напоминавшим белые пшеничные зерна.
То же самое должно было позже произойти на "Bahia de Darwin". После того, как иллюминаторы и стекла на судне повылетают, всюду под ногами будет рассеяно такое же белое зерно.
Больница, лишь мгновение тому назад светившаяся всеми огнями, теперь стояла погруженной во тьму – как и весь город, – и изнутри доносились крики о помощи. Мотор автобуса, слава Богу, еще работал, и его фары высвечивали узкий проход между перегородивших путь обломков. Поэтому *3игфрид, чью волю с каждой секундой все сильнее охватывал паралич, кое-как сумел вырулить и направить автобус прочь от этого места. Чем он и любой из сидевших в автобусе могли помочь уцелевшим внутри разрушенной больницы – если таковые вообще оставались?
Следуя логике лабиринта, образованного руинами, автобус продвигался от эпицентра взрыва, аэропорта, в направлении пристани. Дорога, ведущая через топи от городской черты к причалам в углубленной части дельты, была, по существу, почти не повреждена: слишком мало препятствий стояло там на пути ударной волны.
* * *
*Зигфрид фон Кляйст вел автобус в сторону пристани потому, что то был путь наименьшего сопротивления. Куда они направляются, мог видеть только он. Остальные все еще лежали, сбившись, на полу в проходе. Мэри Хепберн оттащила бесчувственного *Джеймса Уэйта от малюток из племени канка-боно – и теперь он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, а голова его покоилась вместо подушки на коленях Мэри. Большие мозги в головках девочек отключились полностью ввиду отсутствия у них хотя бы малейшего представления, что же такое происходит вокруг. Хисако Хирогуши, Селена Макинтош и Казах были подобным же образом отключены от происходящего.
И все они поголовно оглохли, поскольку ударная волна повредила устройство их внутреннего уха – тончайшие из косточек, которые имелись в их телах. И полностью восстановить слух никому из них было не суждено. Первые поселенцы на Санта Росалии – за исключением капитана – все оказались глуховаты, так что добрая половина разговоров, на каком бы языке они ни беседовали, сводилась к "Что?", "Говори погромче!" – и так далее.
Это отклонение, к счастью, не передавалось по наследству.
* * *
Подобно Эндрю Макинтошу и Зенджи Хирогуши, им никогда не суждено было узнать, что же их оглушило, – если только они не получили ответ в конце голубого туннеля, ведущего в загробную жизнь. Они примут на веру теорию капитана, будто произошедший взрыв и другой, которому еще предстояло произойти, суть следствие падения раскаленных добела валунов из космоса, – но не до конца, поскольку капитан не раз бывал уличен в глупейших заблуждениях.
* * *
Полуоглушенный младший брат капитана, начиная вновь слышать сквозь звон в ушах, затормозил на причале, возле "Bahia de Darwin". Он не ожидал обрести на судне надежное укрытие и не удивился, обнаружив его погруженным во мрак и, очевидно, безлюдным, с выбитыми стеклами, без шлюпок и с едва привязанным к причалу единственным кормовым тросом. Нос корабля был развернут от причала, и трап полоскался в воде.
Судно, разумеется, было разграблено, как и отель. Причал усеивали оберточная бумага, картонки и прочий мусор, оставленный мародерами.
Зигфрид не ожидал встретить здесь брата. Он знал, что капитан вылетел из Нью-Йорка, но вовсе не был уверен, что тот добрался до Гуаякиля. Если же он все-таки находился где-то в Гуаякиле, то, скорее всего, был теперь мертв, ранен или, во всяком случае, не в состоянии кому-либо помочь. Да и вряд ли кто в Гуаякиле в тот исторический момент способен был помочь другому.
Ибо сказано "Мандараксом":
Помоги себе сам – и Небеса помогут тебе.
Жан де Лафонтен (1621–1695)
Самое большее, на что надеялся Зигфрид, – это найти спокойный привал среди всего этого хаоса. И в этом он не обманулся. Во всей округе, похоже, не было ни одного человека, кроме них.
Он выбрался из автобуса – чтобы попытаться унять нервную пляску, вызванную хореей Хантигтона, с помощью упражнений – прыжков, отжиманий, наклонов и так далее.
В небе поднималась луна.
И тут он заметил человеческую фигуру, поднявшуюся на ноги на палубе "Bahia de Darwin", там, где находился солярий. Это был его брат, но лица капитана в потемках не было видно, и Зигфрид не узнал его.
До *3игфрида доходили разговоры о том, будто на корабле водятся привидения, и он решил, что его глазам предстал один из таких призраков. То есть я. Он решил, будто лицезреет Леона Траута.
36
Капитан же, напротив, узнал брата и крикнул ему с палубы то, что, может быть, поддавшись искушению, крикнул бы и я, будь я материализовавшимся на его месте духом. А прокричал он следующее: "Добро пожаловать на "Естествоиспытательский круиз века"!"