Она почти добежала до подворка, когда Валар начал вырываться. Молча, отчаянно, зло. Он отпихивал мать от себя, царапался, сжимал кулаки и, кажется, готов был вот-вот ее ударить.
Мильям спустила его на землю.
Один его глаз уже начал заплывать, стал узким, как у старших братьев, которых Валар никогда не видел… И в этом, и во втором, огромном, широко раскрытом зеленом глазу, не было слез. Были отчаяние, обида, ненависть. Валар судорожно вздохнул; хотел что-то сказать, но передумал или просто не нашел достаточно сильных слов.
Развернулся и бросился бежать.
Его левая рука болталась из стороны в сторону, будто соскользнувшая с опоры виноградная плеть.
- Почему ты не вмешалась сразу?
Робни-ван перерезал шагами взад-вперед тесное пространство жилища; опущенные пологи входа и оконниц трепетали от нервного движения воздуха. Мильям сжалась в комочек у очага, ее подбородок почти касался колен. И хотелось чаю. Или бежать, исчезнуть, перестать существовать - здесь…
- Его же могли убить! Ты это понимаешь?!
Она молчала.
- Это же… наш сын!!!..
Заминка была совсем незаметной. Но она все-таки прозвучала, и именно это вывело Мильям из ступора, заставило поднять голову, отыскать в сумраке жилища глаза мужа. Черные колодцы без единой искорки. Он, конечно, прав; но она не понимала, она никогда, наверное, не сможет его понять…
Чужой. И Валар - не его сын.
- Валар - мужчина, - чуть слышно выговорила она. - Ван. Разве может ван прятаться под материнскую накидку?
Муж остановился, резко развернулся, сминая ковер на полу жилища, стиснул кулаки и потряс ими в воздухе. В этом жесте были возмущение и гнев. Силы - не было.
- Эти подонки сломали ему руку. Ты считаешь такое нормальным и правильным? На войне, как на войне?!
Как всегда, она не до конца уловила смысл его слов. Как всегда, не нашла, что ответить.
- Я знаю, вы привыкли, - с коротким смешком сказал Робни-ван. - Вы так живете. Но я хочу, Миль, чтоб ты запомнила: наш сын воевать не будет. К тому времени, как он вырастет, это уже не понадобится. Сложно, да? Тогда пойми хотя бы: ничего важнее и ценнее, чем жизнь наших детей, нет и быть не может. С этим-то ты согласна?!
Мильям потупила глаза:
- Да.
Стайка неопределенных возражений вилась вокруг нее, как скопление мельчайших насекомых, которые летом отравляют жизнь коням и козам. Робни-ван слишком мало видит и слышит. Когда-нибудь - скоро? - он снова уйдет, отправится в свой странный путь по горам и селениям, изредка сворачивая к границе, а они останутся здесь. Она, привыкшая ловить затылком сочувственные насмешки других женщин, чьи мужья уходят не Враг знает куда, а на войну с глобалами, и, возвращаясь, исправно зачинают новых сыновей. И Валар, уже выдержавший не меньше десятка неравных сражений, подобных вчерашнему, о чем Робни-ван никогда не узнает. И Юстаб, которая…
- Из-за чего? - внезапно спросил муж. - Почему они к нему пристали?
Она еще больше съежилась, еще выше подтянула колени. Ответить на этот вопрос невозможно, как сдвинуть с места Соколий камень или вернуть к жизни волшебный источник Тайи. Но если она ничего не скажет, Робни-ван может спросить самого Валара… Нет! Во имя Матери, ни за что.
- Ты же знаешь, - прошептала она. - Валар… не такой. Его волосы. Его глаза…
- Ты предлагаешь ждать, пока эти отморозки выцарапают ему глаза?!
Он снова зашагал по жилищу - туда-сюда, мимо наглухо занавешенных оконниц, края которых дрожали в такт его шагов. Запертый в клетку зверь, нагнувший вперед буйную бородатую голову. Почему он не хочет принимать очевидные, вечные вещи такими, какие они есть? И заставляет - он же ее муж, а она его жена, пусть не перед Могучим, но перед Его Матерью, которая понимает и прощает все, - сомневаться во многом и ее саму…
- Я с ними разберусь, - отрывисто сказал он. - С каждым. Чтобы пальцем боялись тронуть. Чтоб попасться на дороге боялись!
- Робни!..
Мильям встала. Рой докучливых мошек замельтешил перед глазами, она коснулась зыбкой стенки жилища, стараясь тверже держаться на ногах. Неуловимые насекомые невысказанных доводов, и не собраться с мыслями, не произнести вслух ни единой связной фразы, ни одного убедительного слова… Но нельзя же!.. Никак нельзя!!! Если он и вправду вмешается… сделает то, что собирается сделать…
- Мы не сможем больше здесь жить.
Ей казалось, что с ее губ не слетело ни звука. Но Робни-ван, неожиданно остановившись прямо перед женой, взял ее за подбородок, заглянул в потупленные глаза - и ответил:
- Хорошо. Значит, мы уедем.
- Куда?
Все это уже было - вдруг отчетливо, как отражаются в безветренный день горы в озере Гюль-Баз, осознала Мильям. Он, конечно, и сам пока не знает куда - но он что-нибудь придумает. Ему ничего не стоит разрушить, смести до основания ее прежнюю жизнь. Пусть не самую счастливую - но уже устоявшуюся, предопределенную, размеренную, словно созревание винограда. Впрочем, она, Мильям, всегда знала, что эта размеренность не более прочна, чем осыпь на склоне Изыр-Буза. Где, кстати, давно пора набрать новых трав для заваривания жгучего, способного примирить со всем на свете чая…
- Давно пора, - говорил между тем Робни-ван, уже спокойно, как если б обсуждал тонкости обмена овечьего сыра на вино с соседним селением. - Тут, на Срединном хребте, больше нечего делать. Ресурс исчерпан. К тому же насчет меня расползлись совершенно идиотские слухи. - Он искоса взглянул на Мильям, и в его взгляде сверкнула улыбка. - Как будто я набираю девушек… ну, сама понимаешь для чего. Самое смешное, так и норовят всучить мне вторых дочерей в семьях, а особенно, если у кого ecть - третьих! Еле отбиваюсь. А красотки, конечно, обижаются.
Мильям пыталась смотреть на него, напряженно, все шире распахивая веки, но квадратноплечая фигура расплывалась перед глазами, размывалась в мерцающем сумраке. Робни-ван, непостижимый, чужой, единственный… Как он может быть несерьезным - даже теперь?! Как возможно жить с таким человеком?!. Как ей это удавалось - до сих пор?..
- Миль! - удивленно сказал он ей вслед.
Она не слышала. Хлопнув пологом, выскочила на подворок и зажмурилась от нестерпимого солнечного света. Полуслепая, сделала несколько неверных шагов, споткнулась обо что-то и бессильно опустилась на корточки в теплую пыль.
- Мама?
Мильям медленно подняла ресницы.
Юстаб сосредоточенно смотрела на нее в упор: их глаза оказались почти на одном уровне. Серьезный матово-черный взгляд из-под ресниц, похожих на крылья ночной птицы. Тонкое личико, прозрачная накидка, черные косы уже спускаются ниже плеч… Большая. Совсем скоро надо будет проколоть ей ушки для первых подвесок…
- Мама, вот!
На ладошке дочери, испуганно трепеща крыльями, сидела большая желтая бабочка.
Под взглядом Мильям она вздрогнула и полетела в яркое небо.
- Какие же это горы, - недоуменно сказал Валар.
Юстаб спала, положив голову матери на колени, мерно подрагивающие в такт каждому камню на дороге. Осторожно, чтоб не разбудить дочку, Мильям откинула полог спереди повозки и выглянула наружу. Увидела две спины рядышком на козлах: мощную, квадратную, одинаково широкую в плечах и в поясе - и маленькую, узкую, прильнувшую к первой острым плечиком.
- Северный хребет, - пояснил Робни-ван. - Самые настоящие горы, чтоб ты не сомневался. Просто они постарше, чем на Срединном хребте, и намного старше, чем на Южном… хотя Южного ты, наверное, не помнишь. Маленький был.
- Помню! - запальчиво возразил Валар. - А почему же они такие низкие - если старше?
- Потому что у гор все не так, как у людей. Совсем наоборот.
Повозку качнуло, маленькая спина на мгновение отделилась от большой, и в просвете Мильям успела увидеть горизонт, волнистый, будто застывшее море, когда оно уже не штормит по-настоящему, а сглаживается, успокаиваясь после шторма. Ни на одной из пологих, набегающих друг на друга вершин она не заметила белых шапок. Северный хребет. Казалось, до него еще не меньше дня пути. Хоть бы не больше: запасы воды уже подходили к концу, а источников здесь, в долине, до сих пор не попадалось. Робни-ван говорил, что в горах трудностей с водой не будет… но теперь Мильям заволновалась. Откуда - если на этих вершинах нет ни снега, ни льда?
- Папа, а там, за горами, тоже есть селения?
- Есть. И еще города. Мы скорее всего будем жить в городе.
- А что это такое?
- Тоже селение, только побольше. Там много жилищ, и некоторые поставлены друг на друга, в два ряда или даже в три. Конечно, смешно называть такое городом…
- Почему смешно?
- Потому что… трудно объяснить. Как-нибудь потом, хорошо? Ну так вот. В городе живет куча мальчиков, и я думаю, ты с ними подружишься. Только сначала надо будет выучить местное наречие, а то не сможешь понять, что они говорят…
- Ты меня научишь?
- Постараюсь. Я сам не очень-то хорошо его знаю, но объясниться могу, когда-то регулярно выходил на этом участке, еще до плена… В общем, разберемся.
- Ага. Пап…
- Что?
- А в этом… городе… я пойду учиться к мастеру по оружию?
- Здрасьте. А я, по-твоему, кто?
Валар не ответил. Узкая спина чуть отодвинулась от широкой, и Робни-ван своей громадной ручищей сгреб мальчика в охапку, притянул к себе; не задел бы сломанную руку, успела забеспокоиться Мильям. Взъерошил пятерней светлые волосы. И тоже ничего не сказал.
Повозка пошла в гору, и линия горизонта поднялась над их головами одинакового цвета. Ровные ряды спокойных каменных волн. По крайней мере на этом хребте должны быть пологие перевалы, по которым без труда пройдет повозка… и вряд ли там слишком холодно. Мильям отпустила полог, откинулась на дрожащую стенку повозки.
И вдруг отчетливо, всей кожей, вспомнила пронзительный снежный ветер перевалов Южного хребта - где пролегал путь двух самых далеких путешествий ее жизни. Особенно во второй раз… Валару было чуть меньше года, он, конечно не может помнить; а она никогда не забудет. Теплый - теплый?! - сверток на груди, такой тяжелый под еще более тяжелой мужской косматой буркой… хоть бы не задохнулся - и хоть бы не начал плакать на морозе… страх, постоянный страх…
Мильям пыталась тогда докричаться до Матери Могучего, обещая, что больше никогда не покинет домашний очаг, - но Матерь, кажется, не слышала в завывании бурана ее голоса. Надо родиться первой дочерью в семье, чтобы в любое мгновение без усилий говорить с Ней…
Два дня назад Адигюль, провожая повозку за околицу селения, пообещала замолвить за сестру словечко перед Матерью. Она смотрела на Мильям, как всегда, сверху вниз, со смесью жалости и презрения. И еще - но, может быть, показалось? - с потаенной, тщательно и глубоко запрятанной завистью.
Юстаб зашевелилась, несколько раз хлопнула огромными ресницами и открыла глаза. Мильям улыбнулась, и дочка улыбнулась ей в ответ. Все будет хорошо.
Робни- ван поднял край полога и заглянул внутрь:
- Как вы тут? Устали? Еще чуть-чуть - и привал.
Он тоже улыбался.
- Вот он, город, - сказал Робни-ван.
Протянул руку, и край бурки затрепетал, словно крыло громадной птицы. Ветер здесь, на перевале, бил наотмашь в лицо плотной стеной, рвал одежду и волосы, слезил глаза. Присев на корточки, Мильям тоже расправила крылья - края шерстяной накидки - и накрыла, притянула к себе, прижала к груди детей, защищая их от ветра, не слишком холодного, но свирепого, будто разъяренный конь.
Валар вырвался сразу же, забежав вперед отца, и даже Юстаб, на секунду прикинувшись испуганным птенцом, в следующее мгновение тоже непостижимо оказалась на расстоянии нескольких шагов от матери. Вся подавшись вперед в радостном изумлении, с развевающимися платьем и косичками, она выкрикнула что-то восторженное, мгновенно подхваченное и отброшенное назад буйным порывом.
Мильям медленно выпрямилась и, прищурившись, посмотрела.
Внизу лежало селение. Большое, да. Чем-то оно напоминало виноградник: жилища стояли по струнке, ровными рядами, вот только эти ряды шли в разных, поперечных направлениях, пересекаясь и образовывая кое-где незаполненные квадраты. На окраинах строй сбивался, подворки разбегались россыпью, как в обычных селениях. А в самом центре и впрямь высились какие-то странные жилища, квадратные, будто обтесанные каменные глыбы. По размерам они, наверное, не уступали дворцам с Южного побережья… но, конечно, были неизмеримо не так красивы.
- К вечеру будем! - весело прокричал Робни-ван. - Ну-ка быстренько все в повозку! Еще простудитесь…
…К вечеру они действительно добрались. К очень позднему вечеру. Низкорослые лошади спотыкались на каждом шагу, едва не падая от усталости; никогда раньше Робни-ван не позволял доводить их до такого состояния. Но слишком уж не хотелось останавливаться на ночлег в повозке в преддверии города - еще немножко, совсем чуть-чуть… А сам город между тем оказался и вправду большим, куда больше, чем Мильям ожидала, и добрых два часа пришлось петлять по таким ровным, если смотреть сверху, а на деле кривым и запутанным улочкам… Гостиница - жилище, где можно заночевать, - располагалась в самом центре. Одно из уродливых каменных строений, где жилища нагромождались друг на друга в три ряда…
Дети спали. Робни-ван соскочил с козел и направился ко входу. Отогнув полог, Мильям следила, как муж взбежал по ступенькам, дернул зачем-то за шнур, висевший сбоку от двери. Отступил немного и стал ждать. Через некоторое время дверь открылась, натужно, будто створка не соответствовала дощатой коробке… Неумелое подражание резным дверям дворца - лучше бы повесили полог, как в обычном жилище.
На крыльцо вышла толстая женщина без накидки и, облокотившись о дверной косяк, завела с Робни-ваном длинный разговор. Слов было не разобрать, да и вообще они ведь наверняка говорили на чужом наречии… Мильям снова спряталась в повозку.
Она и сама начала засыпать, когда муж вернулся. Откинул полог, впустив струю холодного воздуха, просунул внутрь голову с черными провалами глаз:
- Я договорился. Бери детей, пошли.
В темноте повозки смутно белели лица сына и дочки, прикорнувших в углу на сложенной в несколько раз кошме. Мильям взяла на руки Юстаб. Валара придется разбудить: нельзя, чтобы мужчина, ван, появился в незнакомом месте на руках у матери или отца. Коснулась плеча, потрепала щеку, похожую в темноте на тонкое фарфоровое блюдце с кухни южного дворца:
- Вставай… мы приехали.
Валар взметнулся на ноги, поспешно вдевая руку в перевязь, как будто лишь притворялся спящим в ожидании этого момента:
- Да?!!
Юстаб что-то обиженно залопотала во сне.
Хозяйка гостиницы смотрела на них, будто на небольшую отару овец, выставленную для обмена на вино и масло. Ее обширная фигура преграждала дверной проем, и Мильям смущенно остановилась, не доходя до крыльца. Валар отважно шагнул вперед и даже ступил одной ногой на нижнюю ступеньку - и, с вызовом подняв подбородок, тоже замер на месте.
- Что же вы? - бросил на ходу Робни-ван. - Заходите.
В каждой его руке было по два узла с одеждой, посудой и снедью, а на шее конским хомутом изгибался свернутый ковер: его концы, толстые, как бревна, косо торчали по бокам. Хозяйка посторонилась.
Внутри гостиница совсем не напоминала дворец. Обычное жилище, зачем-то запрятанное в квадратную коробку с низким закопченным потолком. Истертый ковер на полу, очаг, слабый светильник. С кошмы в углу поднялась темная фигура и, подойдя почти вплотную, оказалась девушкой, худенькой, тоже без накидки, с жидкими косами ниже колен и острыми чертами лица. Тучная хозяйка, появившись в проеме, что-то сказала ей на отрывистом, лязгающем языке. Девушка обернулась к Мильям и повторила, кажется, то же самое, только с другой интонацией.
Мильям огляделась по сторонам: Робни-вана не было. Наверное, пошел к повозке за оставшимися вещами… скорей бы он вернулся.
Девушка повторила фразу более требовательно, указывая костлявым пальчиком наверх и вбок. Потом нагнулась и взяла за руку Валара.
Хотела взять. Сын отдернул пальцы, словно от раскаленного камня очага. Прижался к ногам матери - но не сзади, а спереди, готовый защитить или навсегда остаться рядом.
- Дикие вы, - проворчал Робни-ван поверх тяжеленного сундука, окованного серебром, который давным-давно, еще до свадьбы, достался Мильям от матери. - Это дочь хозяйки. Она хочет провести вас в нашу комнату. На втором этаже… Ну давайте, давайте, быстренько!.. Нет уж, меня пропустите вперед…
Под его ногами заскрипели, застонали дощатые ступеньки, уходившие куда-то вверх, в неизвестность и тьму.
Мильям не спала.
Ей еще ни разу не удалось заснуть здесь, в странном неуютном жилище с пустотой под полом и тяжестью над потолком. Робни-ван говорил, что это глупости. Что всего лишь три этажа - это попросту смешно; наверное, он был прав, хотя Мильям и не понимала почему. Но закончился пятый день их пребывания здесь, а она по-прежнему не могла спать, и голова казалась гулкой, словно пустой заварник. А чтобы заварить чай, нужно было спускаться вниз, к очагу, просить разрешения хозяйки или ее дочери… Мильям передернула плечами. Повернулась на кошме.
И увидела, что Робни-вана рядом нет.
Как он мог выйти? Когда?!. Неужели она все-таки заснула?..
Мильям села, огляделась по сторонам, прислушалась. Снизу, сверху, из-за стен, как всегда, доносились приглушенные шумы, стуки, голоса. Здесь, наверное, никогда не бывает тишины… Дыхания детей почти не было слышно.
По нужде тут ходили в отдельное помещение на нижнем этаже. Совсем близко, он бы уже вернулся. Даже если вышел всего лишь за мгновение до того, как она… проснулась? Куда он мог пойти?!!
Встала. Набросила накидку поверх длинного ночного платья. Идти искать его было неразумно - вдруг все-таки просто вышел по нужде?.. а вдруг проснутся дети?! - и страшно. Но оставаться тут, в этом жутком месте, наедине с темнотой и неясными звуками, - еще страшнее. И после стольких бессонных ночей она не находила в себе сил нести этот страх.
Первая же ступенька скрипнула так громко, что в родном селении Мильям проснулись бы и залаяли все до единой собаки, а во дворце Растуллы-тенга вскочили бы на ноги задремавшие охранники. Здесь - ничего не изменилось. Еще один полуночный звук.
На четвертой ступеньке Мильям остановилась. Снизу теперь уже явственно слышались голоса. Два голоса. Мужской и женский.
Дочь хозяйки гостиницы - и Робни-ван.
Он уже начал учить жену и детей северному наречию, и Мильям успела выучить фразы приветствия, прощания, благодарности и еще не меньше двух десятков слов. Но сейчас они, двое, внизу, говорили совсем другие, незнакомые слова…
Коротко, негромко, с вопросом - Робни-ван.
Девушка захихикала, защебетала длинно, фальшиво, будто плетя словами цепочку из дешевого желтого металла.