Хорошо быть моделью. По крайней мере, известной. Вся твоя работа заключается в том, чтобы попозировать перед камерой раз в год - повертеться, поделать гимнастику, поиграть мимикой. И все! Дальше дело программистов - построить из таких вот образов фильмы или рекламные ролики. Плохо порномоделям или дешевым девочкам - они ничего не выбирают, их лицо и тело может мелькать где угодно. Они продают себя целиком, их образ принадлежит продюсеру. Куда лучше быть известной и богатой моделью. Такой, как Микина мать. Она сама решает, в какие фильмы или рекламу продать свой образ. У нее есть выбор. Она звезда, имя ее мелькает в светской хронике, подробности личной жизни известны всей планете. В этом варианте жизнь модели не так уж плоха. Жаль только, что начинать всегда приходится с первого.
И как только отбирают эти модели? Раньше, во времена, когда фильм почти не отличался от театра, от актеров требовался артистизм, навык перевоплощения и прочие таланты. Даже от манекенщиц-демонстраторов одежды ожидали какой-то пластики и каких-то навыков. Но с нынешней техникой… Художник на компьютере создаст и движение, и интонации героя. Актерский дар модели не нужен. Тогда что важно - красота? Чушь. Зайдите в любой дорогой ресторан, соберите официанток - вы найдете среди них больше изящных фигурок и смазливых лиц, чем в компании известных моделей.
Наверное, это хорошо, когда твоя мать - модель. Даже если ты видишь ее раз в один-два месяца (нам просто не дают больших увольнительных). Правда, по Мике этого не скажешь. Она к матери относится как-то пренебрежительно. Иногда складывается впечатление, что Мика и домой ездить не хочет. А когда возвращается, рассказывает, что у мамы опять очередной новый муж появился, а старый с ней судится из-за денег, что мама опять купила виллу на Сокоре, и что она омолодилась или слетала отдохнуть на Артикс. Всегда у ее мамы какие-то личные трагедии, то одного она любит, то другого, то сразу двоих, разводится, сходится, ссорится, из-за нее какие-то дуэли происходят… Послушать Мику - все равно, что светскую хронику почитать. Отца своего Мика не знает.
Но с другой стороны… Мне кажется, что матери Мика не очень-то нужна. У нас эта мать появлялась только раза два, я ее больше по рекламе, по виртуальному образу знаю. Да и что это за мать, которой пришло в голову отправить пятилетнюю дочку в Легион.
Нет, это лучшее образование, какое только можно получить на Серетане. Мальчиков отдают в Легион из богатых известных семей потомственных офицеров. Но девочку? Чтобы ее не видеть, не жить с нею, но формально считаться матерью, гордиться своим материнством, класть его, как дополнительную монету, в копилку своего имиджа?
Что это я? Мне какое дело до их жизни? Просто Мику жалко, наверное.
Мои-то родители, видимо, погибли. Я их почти не помню. Очень смутно - как мы гуляли по какой-то долине с высокой травой, и как папа учил меня сидеть на пони, а мама рассказывала на ночь истории. Вот только имена, названия - все забыла. А может, все это сочинилось само собой. Возможно, первые годы я помнила правду, а потом как-то…
Столько новой информации…
Чего я все про Мику? Да потому, что я созерцаю ее серо-зеленую фигуру, уже полчаса как. Мика сегодня дежурит здесь. Я сижу уже пятый день, жду решения моей судьбы, хотя решение и так очевидно.
У Мики очень красивые волосы. Светло-рыжие, удивительного золотисто-розового оттенка, пушистые, легкие. Вот сейчас она стоит к решетке спиной, и волосы, выбившиеся из-под берета, сияют, как солнышко.
Вот, видимо, коридор опустел. В решетчатое окошко заглянуло лицо Мики, волосы зазолотились в тусклом свете дисциплинарной лампочки. Я бросилась к ней, не дожидаясь приглашения.
- Держи, - Мика просунула мне сквозь решетку твердые белые брусочки. Сахар. Натуральный! Кусочек сыра, толстый кружок колбасы, бруски хлеба, нарезанные так, чтобы проходили в отверстия решетки. Я торопливо рассовываю жратву по карманам. Устрою сегодня пир.
Арестантов кормят хреново. Суп без мяса да хлеб, ну еще чай без сахара. Так и ноги протянуть можно.
Мика торопливо говорит, склоняясь к решетке.
- Кари там хочет у отца надавить на рычаги. Может, обойдется…
- Спасибо, - отвечаю я, - но вряд ли… Ты же понимаешь.
Мика воровато оглядывается. Общение с арестованными, естественно, запрещено, а уж тем более - часовому.
Вот и будет возможность проверить - просматривается ли это помещение видеокамерами.
- Как ты? - снова спрашивает Мика, - Принести чего-нибудь?
- Все нормально, не надо ничего.
Мика отшатнулась от решетки. Я тоже отошла и легла на топчан. Не стоит ей больше рисковать.
Меня это уже не спасет.
Кари Эсс попала в школу таким образом: она - дочь знаменитого грала Ронга Эсса, "Неистовой Молнии". И дед Кари был военным, и прадед. У них в семье такая традиция: старший сын идет по военной линии. Только вот у Ронга Эсса родилось пять дочерей. Кари была младшей, и на большее Ронгу рассчитывать не приходилось. Итак, по военной линии вместо старшего сына пошла младшая дочь.
В сущности, Кари не очень-то подходит для военной карьеры. Тринадцать лет Школы, конечно, из нее кое-что сделали, но ведь это Кари и месяца не может прожить, не будучи влюбленной в кого-нибудь (чаще всего безответно, что не мешает ей видеть смысл и единственный движитель жизни в своем очередном ненаглядном). И это Кари все свободное время ожесточенно вяжет и шьет, и уже всю нашу казарму заполнила своими ковриками и салфетками. Она и нас научила, но мы - ха! - куда ленивее ее и предпочитаем проводить время бесцельно и бездарно.
Я все же не понимаю Кари. Мне бы уже надоело влюбляться и страдать. Пора бы уже и понять, что не может быть Смысл Жизни и Счастье в каком-то одном представителе мужского пола, причем сегодня это Мартин, завтра Эльсар, а послезавтра Корнелий с третьего курса.
Я понимаю Лус. Она как подружилась на первом курсе с Элдженетом Мэррисом, так до сих пор ему и верна, и если проливала слезы, то лишь по поводу окончания Элдженетом Школы и отправки его в действующую часть. Лус с Элдженетом многое объединяет. Например, они оба илазийцы, из илазийской аристократии.
Камеры дисотсека очень маленькие - два на три метра. Ну еще крошечный закуток с унитазом и раковиной. Персональный санузел, так сказать.
Я не так уж часто сюда попадала. Случалось, конечно, без этого не бывает. Но обычно все обходилось нарядами. И вот напоследок у меня есть великолепная возможность тщательно изучить камеру, местный распорядок дня, режим смены часовых…
Почему ко мне никто не приходит? Что происходит в школе, почему я ничего не знаю? Зачем они тянут? Уже восьмой день. Точно - восьмой. Я ведь с ума съеду от скуки. Ну ладно, представим, что мы в сурдокамере. Тренировочка такая. И вообще, это просто такая проверка. На психологическую устойчивость.
Жаль, часы отобрали. Ну ничего, у нас свои ориентиры.
Побудка в 5.30, это я помню. А смена часовых в 6.15. От побудки до пересменки я буду заниматься физподготовкой. Потом очень тщательно и долго умываться. Завтрак в 8. До завтрака повторять навигационные таблицы, у меня с ними беда. После завтрака, до второй пересменки, которая должна быть где-то в полдень, заниматься сначала физическими упражнениями по счету, это должно занять часа два, а потом - вспоминать что-нибудь еще из учебной программы. Мне много чего надо вспомнить. От пересменки до обеда… м-мм, чего бы еще придумать? Вот что, буду переводить Сальветина на линкос. Отличная мысль! И после обеда можно продолжить. Потом опять физическая тренировка. А вечером, после ужина… Ну, например, можно заняться воспоминаниями. Представить, что я пишу мемуар. Вспоминать подробно-подробно…
Глин влетает в казарму бесшумно, словно аудранский агент.
- Девчонки! Атас!
Мы мигом оказываемся на ногах. Час отдыха - святой час. Разложил свои кости на полке и валяйся неподвижно. Наша так называемая казарма - смех, узкий коридорчик и широкие двухэтажные нары. Наверху спим я и Лус. Но все это сейчас неважно, мы как по тревоге собираемся вокруг Глин.
Она снимает с ремня штатную фляжку, отвинчивает колпачок. Снимает футляр жестом фокусника… оп! В руках Глин прозрачный флакон вожделенного напитка.
Мы забираемся впятером на нижние парные нары. Мика достает и раздает карты. Это наказуемо. Но тянет от силы на один наряд, и то если попадется вредный дежурняк. Зато отлично выполняет роль прикрытия для более серьезного нарушения. Флакон маскируется скаткой, а на голой поверхности пластиковых нар появляются припасы: два засохших пряника, кусочек сыра, хлеб, несколько карамелек. Глин оборачивает флакон носовым платком, потом, испытующе глядя на нас, достает из кармана розоватую круглую таблетку, бросает в жидкость. Сэнтак шипит, растворяясь.
- Круто! - глаза Мики блестят.
- А то!
Глин поболтала флаконом и сделала первый глоток грапса. Лицо ее сразу покраснело, выступили слезы. Глин поспешно отправила в рот кусок хлеба и передала грапс дальше. Следующей оказалась я. Глотнула, набрав побольше воздуха.
Все-таки здорово с сэнтаком. Всего-то пара глотков, а… все такие милые вокруг, такие добрые… хочется всех любить, петь и болтать без умолку. Вещества этого ряда и на допросах, кстати, используют.
- А тебя никто не видел? - задает вопрос благоразумная Лус.
- Тэркин видел, - Глин задумалась, - по-моему, догадался.
- Он у меня сегодня контрольную по навигации содрал, - заметила Мика, - пусть только пикнет!
- А что ты сделаешь, - бормочет Кари. Мы замолкаем. Ничего не сделаешь, Кари права. Захочет донести - донесет! Но сэнтак все равно делает жизнь прекрасной. Мы берем друг друга за руки - за предплечья, и так, образовав круг, дружно покачиваясь, поем хором.
А здесь чужие стоят леса,
Я вспоминаю твои глаза,
Твою улыбку, твое лицо,
Твои слова.
И бесконечно проходят дни,
Над нами осень уже звенит,
И догорая, к земле летит,
Листва, листва…
А вот я совсем никого не любила по-настоящему. Год назад я думала, что влюблена в Дзури, но теперь понимаю, что это было несерьезно. Да, были дни, когда я только о нем и думала, и ловила каждую возможность хотя бы пройти мимо его кабинета. Да, я мечтала… смешно сказать. Ну как девчонки мечтают? Ну, например, что нас пошлют куда-нибудь на акцию, и я заслоню Его своим телом, но меня, конечно же, не убьют, а только ранят, и Он вынесет меня из огня, глядя благодарными, блестящими глазами, и с этого момента начнется Наша Любовь… Но когда нас отправили на реальную акцию, это оказался такой бардак, что трудно было разобрать, где свои, где чужие, что делать и в кого стрелять, а если бы кто и совершил Благородный Подвиг, то все остальные этого бы просто не заметили в сутолоке.
А в мальчишек я и вовсе не влюблялась. Еще чего не хватало!
Все же обидно, что так получается. Многие, из мальчишек особенно, относятся к идеям Легиона с пофигизмом. Они бы вообще предпочли коктейли на Илазийском Архипелаге распивать, подставляя солнцу голое пузо. Да родители-гады запихнули в эту школу…
Но я-то все понимаю! Ну да, на политчасах я резалась с Микой в "три-четыре" и "воздушный бой". Да, я всю Третью Ступень активно отлынивала от приготовлений докладов о внешней политике. Да, каюсь. Во время прослушивания речей Лучезарного я обменивалась с Лус записочками, где в стихотворной форме высмеивались мои товарищи и учителя, ну, например, хотя бы вот это, в симском стиле 2й эпохи, про препода по астрогнозии На Холла, отличавшегося густыми бровями.
Богов любимец светлейший На Холл
Плывет величаво, и скипетром указует на звезды,
Коих несчастный курсант не нашел
На макете, и брови Светлейшего ныне прегрозны.
О смилуйся, грозный бровесдвигатель На Холл!
Ну мало кто всерьез воспринимает, а может, и совсем никто - всю эту трескотню, "Сыны Адонея", "Лучезарный Император", "Грозная броня Империи"… Но если серьезно, то конечно же, я понимаю, что есть Император. Плохой, хороший, неважно это. И титулы не важны. Только одно - Император. Не будет его, не будет Империи - раздавит нас кто угодно. Хоть та же Федерация во главе с Квирином. Или глостийские бандиты. Или сагоны. И потом еще - народ. Родина. Я все это понимаю. Я за Серетан отдам жизнь, не задумываясь. И когда поют:
Странники звездные,
Храбрый Легион!
Воины грозные
За имперский трон!
- честное слово, для меня это серьезно! Очень серьезно. Как ни для кого, может быть…
Самое страшное во всем этом - то, что я не смогу больше служить Серетану. Я - сама по себе. Одна. Меня учили служить, а если этого нет - то и жить-то незачем.
Впрочем, чушь. Почему не смогу служить? Просто не буду в Легионе.
Там посмотрим, что получится.
Змей меня забери, нельзя так. Все мое расписание летит к чертям. Депрессия! Одиннадцатый день. Ни с кем даже словом не обмолвиться. Такое ощущение, что жизнь замерла. Ссадины и синяки зажили, псевдокожа сама слезла прозрачными чешуйками. А вот на душе все хреновее и хреновее.
Не дождетесь! Я буду жить. Без диплома, плевать. Все равно буду жить. Любить буду. Работать. По Космосу шляться и всякие красоты наблюдать собственноочно. Искать правды и справедливости. И я ее найду, змей меня забери! А отсюда вы меня все равно должны будете выпустить. Не вечно же мне школьный хлеб прожирать. Когда-нибудь выпустите. А я пока отдохну, мне спешить некуда.
Рано или поздно…
Они пришли на четырнадцатый день. Синь только что отколупнула четырнадцатый кусочек обшивки от стены, в уголке за топчаном, где она таким образом вела импровизированный календарь, и вознамерилась заняться повторением навигационных таблиц для участков сигма-а-16 тире сигма-г-55, когда дверь в камеру с лязгом отворилась.
Неизвестно, что хотел увидеть вошедший. Вероятно, раздавленную сознанием своей вины, бледную и вялую от депрессии и депривации грешницу.
Синь неторопливо спустила ноги с топчана и занялась приведением в порядок прически при помощи собственных пальцев.
Ледариэн была действительно бледновата, но это ей даже шло. Вошедший замер, глядя на арестантку. Пожалуй, даже красива. Тонкое, правильное лицо, пепельно-светлые волосы чуть ниже ушей, слегка вьются, и это выглядит вполне очаровательно. Считаться совсем уж безупречной красавицей девушке, пожалуй, мешает нос - очень тонкий, прямой, но с сильно выраженной горбинкой. Однако скорее это та самая изюминка, которая не позволяет назвать ее личико кукольным, и придает своеобразие. Благородное такое своеобразие, аристократическое. А ведь - вошедший это знал, изучив досье - девчонка сирота, попала сюда из приюта, по какой-то государственной программе.
Особенно хороши у этой Ледариэн глаза. Синие. Не то, чтобы, как обычно, серые с синим отливом, а синие по-настоящему. Артиксийская кровь, видимо, пигмент цианотонин, артиксийская мутация. И не просто синие глаза, а огромные, еще и с длинными темными ресницами, и не просто огромные, а сияющие. Какие-то совсем особенные глаза.
А главное - она совсем не выглядит так, будто ее хорошенько побили и две недели продержали в одиночке. Она очень неплохо выглядит!
Вошедший сообразил, что разглядывает девушку уже несколько секунд и произнес сухо.
- Курсант Ледариэн, встать. На выход - марш!
- Есть, капитан, - звонким певучим голосом ответила девушка, разглядев нашивки незнакомца. И зашагала в коридор.
И вот я сижу в отсеке третьего класса в обыкновенном пассажирском корабле, на своем чемоданчике - здесь все сидят на полу. Отсек битком набит народом, в основном аборигенами колоний. Эта посудина через две недели доставит меня на Белларон, а оттуда уже - попуткой до четвертого спутника, Белгази, где находится место моей службы.
Все это мерзко. И особенно этот ужасный, мерзейший день, когда меня вывели из дисотсека. До сих пор вспоминать тошно. Почему-то они выстроили всю Школу, от первачков до командирского состава. И обиженный нами героический грал Сабана, конечно же, присутствовал. И даже его женушка, с головой, по обычаю замотанной шелковым голубым платком.
И я - в центре всего этого великолепия.
Редко у нас проводятся общие построения…
И главное, после всех ритуальных движений и речей, когда включили музыку, не могли выбрать ничего другого, нежели мой любимый марш.
Мы идем, чеканя шаг,
По пылающей равнине,
Пламя духа в нас не стынет!
…Потом, после всего, состоялся еще разговор в кабинете Дзури. Я была в полуоглушенном состоянии и из последних сил старалась делать вид, что не произошло ничего особенного. Что для меня все это так - трын-трава. Присутствовали только Дзури и этот странный тип, капитан хрен поймешь каких войск, который еще с утра ко мне зашел.
Симпатичный капитан, между прочим. Кареглазый такой, спокойный. Так и веет от него безмятежностью и силой. Но это к делу не относится.
- Ну вот, Ледариэн, нет-нет, теперь без чинов… По сути дела, мы к тебе теперь отношения не имеем. Но я вот хотел потолковать о твоей дальнейшей судьбе. Я хотел бы предложить тебе помощь…
Как сквозь вату я услышала свой голос, спокойный и звонкий… наверное, излишне звонкий.
- Благодарю вас… шен Дзури. В помощи я не нуждаюсь.
Дзури вдруг улыбнулся и покачал головой.
- Ледариэн! Я просто подыскал для вас подходящие вакансии, вот и все. Вы можете и сами заняться поиском, но у меня есть опыт и связи. Воспользоваться этим или нет - ваше дело. Вы готовы слушать?
- Да. Пожалуйста.
- Итак, первое… Вам предлагают перейти на последний курс школы Гражданской Космогации, отделение пассажирского сервиса.
- Только сервиса?
- Да, к сожалению. Вы знаете, навигаторы, пилоты, техники - все это малодоступное и дорогое образование. Для девушек и вовсе… Так что, Ледариэн, вы воспользуетесь этим предложением?
Я устало смотрела на него. Он специально решил еще поиздеваться? Меня - в стюардессы?!
- Нет, - выдавила я с трудом.
- Тогда вот еще. Вы простите, но для девушек только такие места… Пилот-сопровождающий для сверхмалых кораблей.
Я вскочила. Это уж слишком!
Пилот! Возить всяких дипломатических и деловых шишек на дорогих супербезопасных медленных яхточках, и быть готовой в любой момент удовлетворить любое желание клиента… Как же, перелет длится неделями, господину станет невмоготу без здорового и разнообразного секса! Да только в этом мои знания довольно поверхностны. Некомпетентна я в этих вопросах.
- Извините, сэн Дзури, - овладев собой, сжав кулаки, я села, - мне это не подходит.
- Я понимаю вас, Ледариэн, - Дзури вздохнул, - но… вы простите, я не хочу вас задеть, но… вы много лет прожили в закрытой школе и плохо представляете внешнюю жизнь. Особенно в космосе - особенно! - практически все должности для женщин - вот такие, как я только что назвал. И ведь я выбрал для вас самые пристойные, престижные места. Вы это понимаете? Кем вы собираетесь работать на гражданке?
Каждым словом он будто гвозди заколачивал в крышку моего легионерского гроба. Я глубоко вдохнула и выдохнула.