Что-то со звоном стукнуло о бампер и отлетело в сторону - скорее всего калитка: было влом останавливаться ее открывать. Кажется, разбилась одна из фар, но у "лендровера" их все равно больше, чем нужно. Наконец-то удалось развить нормальную скорость: машина понеслась вперед легко и плавно, как самолет по взлетной полосе. Сквозь боковое стекло врывался густой ветер, стегал по щеке и набивал ватой ухо. Испуганно взвякивали сигналы встречных драндулетов, шарахались в сторону чьи-то фары. Я давил на акселератор, выжимая еще и еще. В лицо с бешеной скоростью летела ночь.
Кайф!!!
Я помнил, что где-то впереди должен быть поворот. Просто мне казалось, что еще очень не скоро. Ну, не заметил знака в темноте. А чего он не светился?!.
- Знак не светился, - выговорил я сквозь зубы. - Можешь спокойно подавать на них в суд.
Отец сидел спиной к окну, и его голова на фоне белых жалюзи смотрелась просто темным овалом, без деталей. Да и тот слегка двоился. Меня сильно тошнило, и меньше всего хотелось именно сейчас что-то обсуждать и оправдываться.
- Светился, светился, - уничижительно бросил отец. - Кстати насчет суда: я уже перевел полтора миллиона в банк Леонида Аркадьевича. Чтобы он забрал заявление.
- Кого?
- Милевского!!! - гаркнул он, и моя голова в который раз раскололась на части. - Потому что его ненаглядная Зоенька в тяжелом состоянии. Впрочем, наверняка не настолько тяжелом, как он говорит. Иначе не согласился бы.
- А-а…
Мне хотелось спросить, как Вера. Потом вспомнил, что ее с нами в машине не было. И ничего не спросил. Образовалась пауза; голову слегка попустило.
- Скажи спасибо, Руслан, что все живы. И что автомобиль застрахован. Иначе бы…
- Кому?
Отец поперхнулся:
- Что "кому"?
- Кому сказать спасибо?
Не знаю, какого черта меня потянуло на сомнительные приколы. Похоже, только потому, что отец на дух не переносит всякого шутовства. А что, неужели нельзя было отложить разбирательство до тех времен, когда я хоть чуть-чуть приду в себя?.. И доктор наверняка ему советовал то же самое. Я выпростал из-под одеяла руку и попытался поймать пальцем кончик носа; ткнул в щеку где-то возле глаза. Что и требовалось доказать. Ну, так кого мы благодарим за чудесное спасение?
- А вот это отдельный разговор.
Темный овал с ушами колыхнулся, отдалился от жалюзи; отец шагнул вперед и уселся на край моей кровати. Сразу стало тесно и очень неудобно.
- Я все понимаю, - медленно проговорил он. - Ну, день рождения. Ну, перепились. Набились, как сельди, в чужую машину… Золотая молодежь, тьфу!.. Но почему ты не посадил за руль кого-нибудь комбинаторированного? Да у тебя вообще есть хоть намек на мозги?!
Я поднял руку к виску:
- Похоже, что есть: сотрясение.
- Перестань паясничать!
Он вскочил, устроив мне дополнительную встряску всего тела, и принялся мерить шагами палату: из конца в конец получалось как минимум шагов десять, а потом я сбился со счета. Врач говорил, что меня можно хоть сейчас выписать домой, но отец настоял на госпитализации, хотя даже не знаю, сколько стоят сутки пребывания в этой суперпуперклинике. Наверное, это входило в его хитроумный план по заминанию дела.
- Могло бы быть хуже, - трагически изрек он из дальнего угла. - Гораздо хуже. Если бы Влади к Санин не переключил вовремя передачи.
- Чего?!
Я по-настоящему возмутился и даже привстал. Напрасно. В голове словно петарду подорвали. Переждал, пока боль уляжется, и тонкой струйкой пустил на волю свое "не-могу-молчать":
- Да твой Санин наклюкался, как… словом, его хуже всех развезло. На ногах не стоял, купался в одежде, ляпал языком направо и налево насчет проекта… тебя вспоминал незлым тихим… ну, это, допустим, не важно. А теперь врет. Чтобы перед тобой выслужиться.
Отец уже снова стоял возле кровати. Подался вперед:
- Я заказывал экспертизу, Руслан. Сам Владик ничего мне не говорил. Кстати, он руку сломал, если тебя интересует.
- Подожди, - я сжал пальцами виски, - ты хочешь сказать… Если бы за рулем был Санин, даже в дупель пьяный, мы бы не выпали в кювет? Это же абсурд, папа.
- Как сказать, Руслан. Я потом покажу тебе экспертное заключение, увидишь сам.
Он отошел к окну, а я в который раз постарался припомнить, как все было. И опять во всей полноте восстановился только всеобщий дикий визг, от которого и сейчас заложило уши. Кажется, я пытался затормозить… вырулить… а вот насчет коробки передач в памяти имелся полный провал.
- Разумеется, никто не может утверждать на все сто процентов, - заговорил отец. - Но факт остается фактом: Владислав успешно прошел истинную комбинаторику и уже неоднократно демонстрировал нам ее блестящие результаты. Что в сумме с его врожденными способностями, интеллектом дает… впрочем, если тебе неприятно, не буду о нем. Хотя, скажу откровенно, я очень доволен, что мы заполучили такого сотрудника. У Владика большое будущее.
- Рад за него.
- Не иронизируй, - поморщился отец.
- А я вполне серьезно.
Не знаю, что на меня нашло. Сглотнул, превозмогая тошноту, оторвал голову от подушки, приподнялся на локте. Отыскал отцовские глаза - слабые искорки в десятке метров от кровати.
- Я не понимаю, папа. Я вроде бы тоже не обделен интеллектом и всякими там способностями; весь в тебя, как говорится. Так почему же мне, черт возьми, не положено большое будущее?! Почему - машина в кювет?!.
- Руслан! - Он, кажется, по-настоящему удивился. - Не говори глупостей. Мы же с тобой это неоднократно обсуждали. САМОЕ большое будущее, разумеется, у тебя. А такие, как Санин, просто должны вовремя оказываться за рулем. ТВОЕГО автомобиля.
- То есть я всю жизнь буду зависеть от саниных. Успешно прошедших… кстати, что такое "истинная комбинаторика"?
- Ты снова выворачиваешь все наизнанку. Не зависеть, а использовать так, как сам считаешь нужным. Лучше бы нам вернуться к этому разговору позже, когда ты поправишься…
Уверенности в отцовском голосе поубавилось; я тихо злорадствовал сквозь головную боль.
- Просишь форы?
- Кое-что я могу тебе сказать уже сейчас, - раздраженно бросил он. - Вернее, в сотый раз повторить. Проект "Миссури" - эксперимент. Пока успешный, но делать далекоидущие выводы рановато. А я никогда в жизни не стану экспериментировать на собственном сыне.
И не нужно, мысленно согласился я с этой и вправду заезженной до дыр пластинкой. Потому что твой сын, слава богу, совершеннолетний. Уже ровно год и один день.
Вслух ничего не сказал. Откинулся на подушку и расслабленно опустил веки.
Пусть думает, что мне нечем крыть.
ЮЛИЯ, 34 года
Саня позвонил, как и обещал, ровно в девять. Валик еще не спал, и Юлия разговаривала по телефону, держа его на руках и прижав трубку плечом. Сын покрикивал и чувствительно брыкался, тяжеленный, как целая стопка томов Брокгауза и Ефрона: последнее время она вообще с трудом его поднимала. Сквозь детские крики и помехи на линии удалось понять, что конференция прошла очень неплохо, свою программу-минимум Саня выполнил с блеском, а до выполнения программы-максимум осталось завязать пару-тройку нужных контактов, для чего и существует начавшийся недавно банкет. Намек был понят: Юлия посоветовала мужу побыстрее возвращаться в банкетный зал, спросив напоследок, в котором часу вылетает завтрашний самолет. Ответа не расслышала; впрочем, Саня все равно, как всегда, прямо с аэродрома поедет в институт.
Послушала под дверью детской: Катя вроде бы заснула. Но Валик смотрел вперед круглыми глазенками, в которых не было ни щепотки сна. Юлия положила его в кроватку, придвинула ее поближе к компьютеру и, покачивая одной рукой, открыла файл статьи. За сегодняшний вечер надо бы дописать. В конце концов, у нее, профессора Румянцевой, тоже меньше чем через месяц международная конференция.
Набирать текст одной левой было неудобно. Особенно вставлять символы, зашифрованные в комбинациях из трех-четырех клавиш. Но она привыкла.
…Электронные часы высветили десять, потом пол-одиннадцатого. Сильно клонило в сон, но оставалось еще буквально пару страниц, и она решила выпить кофе. Валик давно посапывал миниатюрной пуговкой, тонувшей среди необъятных щек. Он уже едва помещался в младенческой кроватке; пора проявить твердость и наконец переселить его в детскую комнату, к сестре. По дороге на кухню Юлия заглянула посмотреть на Катю - ее одеяло, конечно, уже соскользнуло на пол с верхнего этажа двухъярусной кровати.
Было тихо. Спокойная, но грустная тишина, слегка отдающая пустотой, - потому что ассоциировалась с отсутствием Сани. Он никогда не выключал телевизор, пока не укладывался спать, и никогда не ложился раньше Юлии. Звук, разумеется, не мог разноситься по всей их академической квартире, но каким-то образом создавал в ней еле уловимый фон, эффект ощущения нормального течения жизни.
В тишине слишком отчетливо зашипела кофеварка. Чересчур громко хлопнула дверца пенала. А потом Юлия услышала стук в дверь.
Даже не стук. Негромкое виноватое поскребывание, так могла бы проситься домой кошка или собака. Ни собаки, ни кошки у них не было; да и вообще некому было вот так царапаться к ним в квартиру. Юлия замерла с чашкой в руке, то ли прислушиваясь, то ли пытаясь затаиться, слиться с тишиной. Если уж на то пошло, из спальни или кабинета она не расслышала бы этого звука. Тем более если бы Саня был дома.
Если б он был дома.
Подумала об освещенных окнах: кухня смотрит во двор, зато кабинет - на улицу перед домом, со стороны подъезда. Правда, в кабинете горит только настольная лампа возле компьютера… Юлия нервно усмехнулась. Ну не глупость ли воображать себе, как кто-то внизу пересчитывает окна, а затем поднимается и скребется в дверь?.. К тому же при входе в подъезд дежурит консьержка.
Стук повторился. На этот раз чуть более уверенный, но оборвавшийся внезапно, будто человек (?) за дверью либо передумал, либо удалился, и не по своей воле. Во всяком случае, у Юлии возникло именно такое впечатление - она бы затруднилась объяснить почему.
Отпила глоток кофе. Поморщилась: забыла положить сахар.
Уже по дороге в прихожую возникло странное ощущение дежа-вю, повторения едва ли не в деталях чего-то уже происходившего с ней. Юлия выглянула в "глазок", и это чувство дало резкий всплеск, словно кривая на сейсмографе, хотя она и не узнала этого человека ни в первый момент, ни после, глядя на него поверх двойной цепочки.
Все еще не узнавала и молча поражалась себе самой, не находя разумного пояснения тому, что открыла дверь - ему. Едва стоящему на ногах, грязному, заросшему и, кажется, даже в крови.
Он будто бы хотел улыбнуться: судорожно дернулась одна половина рта:
- Здравствуй, Хулита.
Потом было уже поздно. Она его впустила.
- Как ты прошел мимо консьержки?
- Она уже спит. А с кодом просто, циферки на замке вытерты. Так всегда бывает.
- Ты что, домушник?
- Нет. Журналист.
Они стояли в прихожей, полутемной, если не считать света из кухни. Юлия постепенно проникалась осознанием непоправимости своего якобы доброго поступка. То, что человек с внешностью уголовника в бегах оказался ее бывшим однокурсником, не особенно меняло дело. Боже мой, какая же она идиотка. Саня на конференции. В доме двое маленьких детей… как она могла?!!..
Проклятое дежа-вю… Она прекрасно видела, что Линичук тоже помнит тот случай. И, наверное, сознательно сыграл на этом, заставив ее повторить собственные действия почти пятнадцатилетней давности. Только очень уж похоже, что на сей раз все гораздо менее безобидно, чем в тот вечер, когда отважный первокурсник набрел на страшную тайну проекта "Миссури"…
До абсурдного некстати - хоть и по ассоциации - подумала о статье. Достаточно ли четко прописан тезис о главенствующей роли комбинаторированного поколения в рассматриваемых процессах? Будет нехорошо, если завернут на доработку. А ведь могут: мало ли "доброжелателей" у профессора, который уже полтора года не вылезает из декретного отпуска, причем не пропуская ни симпозиумов и конференций достаточно высокого уровня, ни интервью на телевидении и в прессе, а также издав за это время две монографии?..
- …Что?
Сашка криво усмехнулся:
- Мне бы кофе.
Юлия шагнула вперед, оттеснив его к самой двери; хотя теперь-то что толку.
- Что тебе от меня нужно?
- Я же сказал - кофе. И не говори, что у тебя нет.
Он описал рукой в воздухе восьмерку:
- Запах.
Она сдержала нервный смешок. Кто бы говорил о запахе!.. Было такое впечатление, что Линичук бомжевал по меньшей мере неделю. Попыталась рассуждать трезво: он уже в квартире, выставить его прямо сейчас на лестницу нереально. Так что пусть чашка кофе, но больше ни единой уступки. Никаких расспросов, более того - пресечь все попытки поведать о своих злоключениях. А попутно дать железно понять, что ему лучше… Нет, не так: в любом случае придется немедленно уйти.
- Проходи на кухню, только, пожалуйста, вытри ноги. И тише. Дети спят.
- Дети? - Непонятная заминка в голосе. - А, да. Я слышал.
При ярком свете Юлия ужаснулась. Одежда незваного гостя была не просто грязной - она выглядела так, будто он не меньше километра полз по-пластунски, увязая в октябрьской хляби и временами отдыхая на спине в лужах. Просьба вытереть ноги мало что дала - от подошв неопознанной обуви поминутно отваливались огромные куски черно-рыжей земли, - но предложить разуться было бы непростительной уступкой позиций. Подняла взгляд на мятое лицо с воспаленными глазами, многодневной щетиной и - в самом деле, ей не показалось, - устрашающей ссадиной у виска, бурой от запекшейся крови с присохшими волосами.
Когда она вышла из ступора, Сашка уже мыл руки над кухонной раковиной. Жидкая грязь не желала проходить в сток и образовала в мойке небольшую лужицу, в которой по-уличному кружились соринки.
- Продезинфицируешь, - успокоил он.
- У тебя рана. - Юлия сунула руку в подвесной шкафчик в поисках аптечки. - Сейчас обработаю.
- Ага. Только сначала кофе.
Присел на табуретку, растопырив мокрые пальцы с ободранными костяшками и трауром под ногтями. Юлия заново запустила кофеварку и через минуту подала ему чашку, опять забыв положить сахар. Спохватилась уже после того, как Сашка впился губами в фарфоровый ободок с видом давно и вынужденно трезвого алкоголика. Обжегся, выдохнул и все-таки опрокинул залпом. Юлия налила еще, на этот раз подсластила и придвинула ближе к краю стола поднос с печеньем.
Пока он пил, теперь уже по-человечески, она раскрыла аптечку и набрала в миску теплой воды. Рядом с жуткой грязью, пропитывавшей гостя, мисочка выглядела маленькой и беспомощной; но побуждение предложить ему прогуляться в ванную Юлия задавила в зародыше. Намочила ватный тампон и приложила к ране: Линичук поморщился и зашипел, продолжая, впрочем, хрустеть печеньем.
Вымыв островок среди сплошной корки из грязи, крови и волос, она ужаснулась еще раз. То, что казалось ей ссадиной, на самом деле было глубокой рваной раной, между расходящимися краями которой просвечивала кость. Почти на виске: еще немного - и насмерть. И где его могло так угораздить?!.
В последний момент прикусила язык. Сказала другое:
- Тут нужно зашивать. Я вызову "скорую", а ты, пожалуйста, спустись вниз к подъезду. Только пойми меня правильно…
Махнул рукой:
- Какая там "скорая", Хулита… Залей каким-нибудь спиртом и залепи пластырем. Заживет… если будет на ком заживать.
Повисла тяжелая пауза: страх, раздражение, досада, гнев, любопытство - все не те чувства, которые она позволила бы себе проявить. В тишине перемалывалось печенье в ходящих ходуном голодных зубах. Белая повязка на голове Линичука выглядела таким же нонсенсом, как и он сам - посреди чистенькой и аккуратной кухни. Абсурдная ситуация. И крепло тягостное предчувствие, что она к тому же еще и безвыходная.
Юлия отступила на шаг. Надо быть решительной и жесткой. Открытым текстом:
- Ты допил? Теперь уходи.
Вскинул глаза:
- Ты чего, Хулита?
- Я тебе не Хулита. У меня есть имя и отчество.
И вдруг он улыбнулся. На этот раз в полную ширь, беспечной улыбкой человека, которого какие-то неведомые обстоятельства делают неуязвимым. Что смотрелось особенно дико в сочетании с глазами затравленного зверя.
- Отчества не помню, извини. А я до сих пор Гэндальф. - Он потянулся за печеньем и, нащупав пустой поднос, скривился и сглотнул. - Слушай, у тебя найдется еще что-нибудь пожевать? Я не слишком наглею?
Вздохнула:
- Разумеется, слишком… Гэндальф.
И распахнула холодильник.