За деревьями залаяла собака. Это был дяди Сашин эрдель Трофим, дряхлый глупый пёс с признаками аристократического вырождения и необыкновенно густым голосом. Залаял он скорее всего потому, что на нос ему села пчела и он не знал, что с ней делать, но лицо незнакомца вдруг страшно исказилось. Он пригнулся и прыгнул далеко в сторону. Прыгнув, незнакомец выпрямился и нарочито медленными шагами вернулся на место. На лбу у него блестела испарина. Вадим оглянулся на Антона. Лицо Антона было задумчиво–спокойным.
- Ну что ж, - сказал он рассудительно. - Во второй окрестности много жёлтых карликов с приличными планетами земного типа. Давайте слетаем. Возьмём хотя бы ЕН7031. Туда уже собирались лететь, да отложили. Показалось неинтересно. Добровольцы не любят жёлтых карликов - им подавай гиганта, лучше кратного… Устроит вас ЕН7031?
- Да, вполне, - сказал незнакомец. Он уже пришёл в себя. - Если только это действительно необитаемая планета.
- Это не планета, - вежливо поправил Антон. Это звезда. Солнце. Но там есть и планеты. По всей видимости, необитаемые. А как вас зовут?
- Меня зовут Саул, - сказал незнакомец и впервые улыбнулся. - Саул Репнин. Я историк. Двадцатый век. Но я постараюсь быть полезным. Я умею готовить, шить, водить наземные машины, чинить обувь, стрелять… - он помолчал. - И кроме того, я знаю, как всё это делалось раньше. И ещё я знаю несколько языков - польский, словацкий, немецкий, немного французский и английский…
- Жалко, что вы не умеете водить звездолёт, - вздохнул Вадим.
- Да, жалко, - сказал Саул. - Но это ничего. Звездолёт умеете водить вы.
- Не вздыхай, Димка, - сказал Антон. - Пора и тебе посмотреть на странные пейзажи безымённых планет. Танцевать в кафе можно и на Земле. Покажи себя там, где нет девушек, воздыхатель…
- Я вздыхаю от восторга, - отозвался Вадим. - В конце концов что такое тахорги? Громоздкие и всем известные животные…
Саул любезно осведомился:
- Надеюсь, я не вырвал согласие силой? Надеюсь, ваше согласие является в достаточной степени добровольным и свободным?
- А как же, - сказал Вадим. - Ведь что такое свобода? Осознанная необходимость. А всё остальное - нюансы.
- Пассажир Саул Репнин, - сказал Антон. - Старт в двенадцать ноль–ноль. Ваша каюта третья, если вы не захотите занять каюту четвёртую, пятую, шестую или седьмую. Пойдёмте, я вам покажу.
Саул нагнулся за портфелем и у него из–за пазухи выскользнул и тяжело шлёпнулся на траву большой чёрный предмет. Антон поднял брови. Вадим пригляделся, и тоже поднял брови. Это был скорчер - тяжёлый длинноствольный пистолет - дезинтегратор, стреляющий миллионовольтными разрядами. Такие предметы Вадим видел только в кино. На всей планете было не больше сотни экземпляров этого страшного оружия, и оно выдавалось только капитанам сверхдальних десантных звездолётов.
- Какой я неуклюжий, - пробормотал Саул, подобрал скорчер и сунул его под мышку. Затем он поднял портфель и объявил: - Я готов.
Некоторое время Антон смотрел на него, словно собираясь спросить о чём–то. Затем он сказал:
- Пойдёмте, Саул. А ты, Вадим, прибери дома и отнеси старику инструмент. Он в багажнике. Я имею в виду, конечно, инструмент.
- Слушаю, шкип, - сказал Вадим и пошёл в гараж.
Трудно быть оптимистом, размышлял он. Ведь что есть оптимист? Помнится, в каком–то старинном вокабулярии сказано, что оптимист суть человек, полный оптимизма. Там же, статьёй выше, сказано, что оптимизм суть бодрое, жизнерадостное мироощущение, при котором человек верит в будущее, в успех. Хорошо быть лингвистом - сразу всё становится на свои места. Остаётся только совместить бодрое, а равно и жизнерадостное мироощущение с пребыванием на борту тяжеловооружённого лунатика…
Он забрал из багажника скальпель и биоэлементы и направился к дяде Саше. Старик сидел на корточках перед красным "рамфоринхом".
- Дядя Саша, сказал Вадим. - Вот вам новый скальпель и…
- Не надо, - сказал дядя Саша. Он вылез из–под "рамфоринха". - Спасибо. Мне подарили вот это. - Он похлопал "рамфоринха" по полированному боку. - Говорят, он очень живуч, а?
- Подарили?
- Да, один молодой человек, весь в белом.
- Ах, вот как, - сказал Вадим. - Значит, он был уверен, что улетит с нами. Или, может быть, он намеревался прорваться в "Корабль" с боем?
- Что? - спросил дядя Саша.
- Дядя Саша, - сказал Вадим. - Вы знаете, что такое скорчер?
- Скорчер? Да, знаю, конечно. Это микроразрядное устройство на ткацких автоматах. Правда, теперь их нет, но помню, лет семьдесят назад… А что, этот человек в белом тоже старый ткач?
- Может быть, он и ткач тоже, но скорчер у него, дядя Саша, не микроразрядный.
Вадим задумчиво пошёл к своему коттеджу. Дома он бросил постельное бельё в мусоропровод, переключил хозяйственную автоматику на режим отсутствия и, выйдя на крыльцо, написал карандашом на двери: "Уехал в отпуск. Прошу не занимать". Затем он отправился к Антону. Прибирая Антонов коттедж, он продолжал размышлять. В конце концов не всё потеряно. Тахорги, надо признаться, уже основательно приелись. Пандора, если говорить честно, - это всего–навсего очень модный курорт. Можно только удивляться, как я там высидел три сезона. Какой стыд, подумал он вдруг с энтузиазмом. Ведь было время, когда я хвастался ожерельем из зубов тахорга и разводил несусветную пандориану! Швырять в Самсона черепом тахорга - какая банальность! Самсон достоин большего и Самсон будет увековечен. Неизвестная планета - это неизвестная планета. По неизвестной планете бродят неизвестные звери. Они, бедные, ещё не знают, как их зовут. А я уже знаю. Там я добуду первого в истории "самсона непарноногого перепончатоухого" или, скажем, "самсона неполнозубого гребёнчатозадого"… Запустить в Самсона черепом самсона - такого ещё не было.
Когда он вернулся на лужайку, "Корабль" был готов к старту. Верхушка его больше не следила за солнцем, иней на траве вокруг исчез.
Вадим удобно устроился в люке, свесив ногу. Он смотрел на Антонов коттедж с распахнутой стенкой, на зелёные кроны сосен, на низкие облака, в которых то появлялись, то исчезали голубые проталины. Да, друг Самсон, непарноногий брат мой, мстительно подумал он. Может быть, ты и неплох против какого–нибудь библейского льва, но где тебе тягаться со структуральным лингвистом… Но что забавно: мне бы и в голову не пришло тащиться отдыхать на неизвестную планету, если бы не этот старик в белом. До чего же мы косный народ, даже лучшие из структуральных лингвистов! Вечно нас тянет на обжитые планеты…
На лужайку вышел эрдель Трофим. Он помигал на Вадима добрыми слезящимися глазами, зевнул, сел и принялся чесать задней ногой у себя за ухом. Жизнь была прекрасна и многообразна. Вот Трофим, подумал Вадим. Стар, глуп, добр, но - смотрите–ка! - может ещё напугать… А может быть, все лунатики боятся собачьего лая? - Вадим уставился на Трофима. - А почему я, собственно, решил, что Саул Репнин лунатик или как там это называлось?.. Зачем такое искусственное предположение? Проще предположить, что историк Саул никакой не историк, а просто соглядатай какой–нибудь гуманоидной расы у нас на планете. Как Бенни Дуров на Тагоре… Это было бы славно - целый месяц неизвестных планет и таинственных незнакомцев… И как всё отлично объясняется! Самостоятельно с Земли он выбраться не может, собак он боится, а на неизвестную планету ему нужно, чтобы за ним туда прислали корабль - на нейтральную, так сказать, почву. Вернётся он к себе и расскажет: так, мол, и так, люди они хорошие, полные оптимизма, и завяжутся у нас с ними нормальные гуманоидные отношения…
Вадим спохватился и крикнул в коридор:
- Антон, я на борту!
- Наконец–то, - откликнулся Антон. - Я было решил, что ты дезертировал.
Из–за деревьев, безобразно крутя хвостом, появился тощий красный "рамфоринх" и, неестественно завывая, начал описывать вокруг "Корабля" круг почёта. Дядя Саша, откинув дверцу, махал чем–то белым. Вадим помахал в ответ.
- Старт! - предупредил Антон.
"Корабль" пошевелился и, мягко подпрыгнув - Вадим успел оттолкнуться ногой от Земли - стал подниматься в небо.
- Димка! - крикнул Антон. - Закрой–ка люк! Сквозняк.
Вадим в последний раз помахал дяде Саше, поднялся и зарастил люк.
2
Антон передал управление на киберштурман и, сложив руки на животе, задумчиво глядел на обзорный экран. "Корабль" шёл на север по меридиану. Вокруг было густо–фиолетовое небо стратосферы, а глубоко внизу белела мутная пелена облаков. Пелена эта казалась ровной и гладкой, и только кое–где угадывались провалы исполинских воронок над макропогодными станциями - синоптики, пролив над Северной Европой дождь, загоняли облака в ловушки.
Антон размышлял над странностями человеческими. Он вспоминал странных людей, с которыми встречался. Яков Осиновский, капитан "Геркулеса", терпеть не мог лысых. Он их просто презирал. "А вы меня не убеждайте, - говорил он. - Вы мне лучше покажите лысого, чтобы он был настоящим человеком". Наверное, с лысыми у него были связаны какие–то нехорошие ассоциации, и он никогда никому не говорил, какие. Он не переменился даже после того, как сам начисто облысел во время сарандакской катастрофы. Он только восклицал с заметной горечью: "Единственный! Заметьте, единственный среди них!"
Вальтер Шмидт с базы "Гаттерия" так же странно относился к врачам. "Врачи… - цедил он с неприличным презрением. - Знахарями они были, знахарями и останутся. Раньше была пыльная паутина и гнилая змеиная кровь, а теперь психодинамическое поле, о котором никто ничего не знает. Кому какое дело до того, что у меня внутри? Головоногие живут по тысяче лет безо всяких врачей, и до сих пор благополучно остаются владыками глубин…"
Волкова звали Дредноут и он был очень этим доволен: Дредноут Адамович Волков. Канэко никогда не ел горячего. Ралф Пинетти верил в левитацию и упорно тренировался… Историк Саул Репнин боится собак и не хочет жить с людьми. Я не удивлюсь, если окажется, что он не хочет жить с людьми именно потому, что боится собак. Странно, правда? Но он от этого не станет хуже.
Странности… Нет никаких странностей. Есть просто неровности. Внешние проявления непостижимой тектонической деятельности в глубинах человеческой натуры, где разум насмерть бьётся с предрассудками, где будущее насмерть бьётся с прошлым. А нам обязательно хочется, чтобы все вокруг были гладкие, такие, какими мы их выдумываем в меру нашей жиденькой фантазии… Чтобы можно было описать их в элементарных функциях детских представлений: добрый дядя, жадный дядя, скучный дядя. Страшный дядя. Дурак.
А вот Саулу нисколько не странно, что он боится собак. И Канэко не кажется странным, что он не терпит ничего горячего. Так же, как и Вадиму никогда в голову не придёт, что его дурацкие стишки кое–кому кажутся не забавными, а странными. Галке, например.
Возьмём теперь меня. Вот я собрался было на Пандору. Если бы об этом узнал, скажем, капитан Малышев, он бы с изумлением на меня посмотрел и сказал: "Если ты собираешься отдыхать, то лучшего места чем Земля, тебе не найти. А если ты решил поработать, то возьми чёрную систему ЕН8742, которая стоит на очереди в плане, или возьми гигант ЕН6124 - им почему–то интересуются специалисты на Тагоре". И Малышев был бы прав. И чтобы Малышев меня понял и перестал смотреть с изумлением, пришлось бы сказать, что я соскучился по Димке, и что Димка хочет стрелять тахоргов.
Антон усмехнулся. Зачем так сложно? Просто теперь все летают на Пандору, и однажды Галка сказала мне, что слетала бы туда. Так организуются в наше время перелёты. И так легко меняются планы. А мог бы я признаться Малышеву, что всё дело в Галке? Почему человек никак не научится жить просто? Откуда–то из бездонных патриархальных глубин всё время ползут тщеславие, самолюбие, уязвлённая гордость. И почему–то всегда есть что скрывать. И есть чего стесняться.
Антон посмотрел на букетик гвоздики, лежавший перед экраном. Эх, Галка, подумал он. Он подышал на пульт и написал пальцем на исчезающем матовом круге: "Эх ты, Галка…" Буквы быстро растаяли, он даже не успел поставить восклицательный знак. Тогда он ещё раз подышал на пульт и поставил восклицательный знак отдельно. Потом он снова откинулся в кресле и попытался в сто первый раз логически решить задачу: "Я люблю девушку, девушка меня не любит, но относится хорошо. Что делать?"
Что, собственно, изменилось бы, если бы она меня полюбила? Можно было бы обнимать её и целовать. Можно было бы быть всё время с ней. Я бы гордился. Всё, кажется. Глупо, но всё. Просто исполнилось бы ещё одно желание. Как всё это убого выглядит, когда рассуждаешь логически! А по–другому рассуждать я не умею. Пустой я человек, циник. Он увидел Галку, как она говорит, - немного через плечо, и глаза у неё прикрыты ресницами… Почему всё устроено так глупо: можно спасти человека от любой неважной беды - от болезни, от равнодушия, от смерти, и только от настоящей беды - от любви - ему никто и ничем не может помочь… Всегда найдётся тысяча советчиков, и каждый будет советовать сам себе. Да и потерпевший–то, дурак, сам не хочет, чтобы ему помогали, вот что дико.
* * *
- Позвольте, однако же, куда вы? - громко спросил Саул.
- В рубку, - ответил Вадим.
- Подождите! Ведь мы, по существу, ещё не познакомились…
Дверь в рубку была открыта, Антон всё время краем уха слышал, как в кают–кампании бубнят что–то о тахоргах, о зарослях и о теории исторических последовательностей. Теперь он стал слушать внимательней.
- Ведь вас, кажется, зовут Вадим? - сказал Саул.
- Как правило, - серьёзно ответил Вадим. - Но иногда меня зовут Структуральнейшим, иногда Летающим Быком, а в специальных случаях - Димочкой.
- Стало быть, Вадим… И сколько же вам лет?
- Двадцать два локально–земных.
- Локально… Ну да, разумеется… Как вы сказали? Локально–земных?
- Да. В старых звёздных я не участвовал.
- Совершенно верно. Я так и думал. А отец ваш, извините, кем будет?
- Кем будет? Наверное, так и останется мелиоратором.
- Э–э… Понимаю, понимаю… Я это, собственно, и имел в виду.
Наступила пауза.
- Очень изящный стол, - стеснённо сказал Саул.
Снова пауза.
- Стол хороший, прочный.
- А мамаша ваша?
- Мамаша? Она у меня… это… станционный смотритель. Работает на мезоядерной станции.
Было слышно, как Саул нервно забарабанил по столу пальцами.
- Не надо так, Вадим, - попросил он. - Вы не должны обращать на это внимания. Конечно, я странно говорю, и это, вероятно, смешно, немножко… Здесь, видите ли, вот какое дело… Мой образ жизни… Мой, так сказать, модус вивенди… Я узкий специалист. Весь в двадцатом веке. Как говорили когда–то, книжный червь. Вечно в музеях, вечно со старыми книгами…
- Влияние обстановки…
- Да–да, вот именно. Я редко бываю на людях, а теперь вот пришлось. Вы знаете профессора Антонова?
- Нет.
- Очень крупный специалист. Мой идейный противник. Он попросил меня проверить некоторые аспекты его новой теории. Ведь я не мог не согласиться, правда? Вот так мне и пришлось… покинуть пенаты… Вот… Но что это мы всё обо мне да обо мне! Вы, кажется, структуральный лингвист?
- Да.
- Интересная работа?
- А разве бывает неинтересная работа?
- Да, конечно… И чем же вы занимаетесь?
- Я занимаюсь структурным анализом. Но учтите, Саул, я отрешился от земного. Давайте я вам расскажу ещё что–нибудь про тахоргов.
- Да нет, благодарю вас, про тахоргов не надо. Лучше расскажите, как вы работаете.
- Саул, я же сказал, что отрешился.
- Ну как же это так - отрешился? Что ж, вы теперь совсем не думаете о работе?
- Наоборот. Всё время думаю. Я всегда думаю о той работе, которой занят в данный момент. Сейчас я - суперкарго и второй пилот - это на тот случай, если у Антона вдруг случится отложение солей. Впрочем, об этом я, кажется, уже… Так вот, мне сейчас очень хочется пойти и немножко поводить "Корабль".
- Да вы ещё успеете поводить! И потом я прошу вас сказать не о сущности вашей работы, а о внешней форме, так сказать… Вот вы приходите на работу. Обычные трудовые будни…
- Хорошо. Будни. Я ложусь на вычислитель и думаю.
- Ну–ну… Постойте - на вычислитель? Ну да, понимаю. Вы лингвист, и вы ложитесь на… И что же дальше?
- Час думаю. Другой думаю. Третий думаю…
- И наконец?..
- Пять часов думаю, ничего у меня не получается. Тогда я слезаю с вычислителя и ухожу.
- Куда?!
- Например, в зоопарк.
- В зоопарк? Отчего же в зоопарк?
- Так. Я люблю зверей.
- Ну а как же работа?
- Что ж работа… Прихожу на другой день и опять начинаю думать.
- И опять думаете пять часов и уходите в зоопарк?
- Нет. Обычно ночью мне в голову приходят какие–нибудь идеи и на другой день я только додумываю. А потом сгорает вычислитель.
- Так. И вы уходите в зоопарк?
- При чём здесь зоопарк? Мы начинаем чинить вычислитель. Чиним до утра.
- Ну а потом?
- А потом кончаются будни и начинается сплошной праздник. У всех глаза на лоб, и у всех одно на уме: вот сейчас всё застопорится и надо думать сначала.
- Ну ладно. Это будни. Однако же нельзя всё время работать…
- Нельзя, - сказал Вадим с сожалением. - Я, например, не могу. В конце концов заходишь в тупик и приходится развлекаться.
- Как?
- Как придётся. Например, гоняю на буерах. Вы любите гонять на буерах?
- Э–э… Мне как–то не приходилось.
- Что же вы, Саул! Я вас обязательно покатаю. Какой у вас индекс здоровья?
- Индекс здоровья? Я вполне здоров. А над чем вы теперь работаете?
- Над свёртками разобщённых структур.
- А зачем это нужно?
- Что значит - зачем?
- Ну, кому от этого будет польза?
- Каждому, кто этим заинтересуется. Вот сейчас проектируют универсальный транслятор. Универсальный транслятор должен уметь свёртывать разобщённые структуры.
- Скажите, Вадим, а здесь, на "Корабле", можно послушать музыку?
- Конечно. Что бы вы хотели? Хотите "Трели" Шеера? Под эту музыку изумительно водится "Корабль".
- А Бах?
- О, Бах! По–моему, у нас есть и Бах. Слушайте, Саул, а ведь с вами, наверное, слушать музыку будет очень приятно.
- Почему?
- Не знаю. Всегда приятно слушать музыку с человеком, который хорошо её знает. Мендельсона вы любите?
- Вы знаете Мендельсона?
- Саул! Мендельсон - это лучший из старых. Я надеюсь, вы любите Мендельсона. Правда, его плохо слушать в "Корабле". Вы меня понимаете?
- Пожалуй… Я слушаю Мендельсона в своём уютном кабинете…
Разговорились, наконец, подумал Антон. Он взглянул на часы. "Корабль" входил в стартовую зону над северным полюсом. На экране в фиолетовой глубине возникли тёмные точки звездолётов, ожидающих старта. Антон крикнул в дверь:
- Простите, что прерываю. Скоро старт. Димка, покажи Саулу, как пользоваться безынерционной камерой.