Он так и не нажал на курок. Знакомый голос устало произнес: "Ты выиграл, Харкер", - и ослепительная вспышка полоснула Сэма по глазам.
Он знал, что это такое. Они со Свободным Компаньоном носили для поддержания дисциплины миниатюрные разрядники. Слепота, поражавшая виновного, не разрушала зрение навсегда, но не проходила достаточно долго.
В неожиданно заполнившей комнату темноте прозвучал голос Захарии: "Спасибо, Хейл. Я был почти уверен, что ты придешь. Ты как раз вовремя".
И голос Свободного Компаньона: "Прости, Сэм".
Это было последнее, что слышал в Колонии Плимут ее основатель - Сэм Рид.
И взошел Моисей… с равнин Моавитских… и сказал Господь: вот земля, о которой я клялся… я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но ты в нее не войдешь… И умер там Моисей, раб Господень… и никто не знает место погребения его даже до сего дня.
Второзаконие.
Закачалась темнота, завыл ветер. Мутные пятна света оказались лицом, туловищем, руками… Сэм разглядел сутулого, морщинистого старика с проницательным лицом. За спиной старика маячила голая стена. Откуда-то проникал неясный свет.
Сэм попытался встать, но у него ничего не вышло. Попытался еще раз. Он не мог пошевелиться. Мозг охватила паника. Старик улыбнулся.
- Полегче, сынок. Все идет так, как должно быть, - разговаривая, он набивал трубку. Вот он поднес к ней спичку. Язычок втянулся внутрь. Старик выдохнул дым. Его ласковый взгляд обратился на Сэма.
- Давай поговорим, сынок. Случай подходящий. Ты, наконец, поправился и снова здоров. Ты не удивляйся. Ты здесь уже несколько недель: лечился, силенок набирался. Кроме меня об этом никто не знает.
Где здесь? Сэм попытался пошевелить головой, стараясь определить источник света и форму комнаты, и не смог.
- Я давненько заготовил эту нору, - продолжал Крауелл, попыхивая трубкой. - Мне казалось, она может сгодиться на случай вроде этого. Это как раз под моим картофельным полем. Я тут долго еще буду мотыжить землю у тебя над головой. Лет так сто, а может, пятьсот. Так-то, парень. Я ведь тоже Бессмертный. Не похоже? Ну, ведь я на Земле родился.
Он выдохнул голубой дым. "Да, Земля-старушка, много на ней было хорошего. Но я даже тогда видел, что будет. Я и тебя видел, Сэм Рид. Не твое лицо и не твое имя, а просто я знал, что ты все равно явишься. Придет время, и явится человек вроде тебя. Я умею копаться в будущем. Талант у меня такой. Только вот вмешиваться я не могу, а то выйдет что-нибудь совсем другое. Если вмешаюсь, то потом какое-то время не могу верно предсказывать".
Сэм делал яростные попытки, чтобы пошевелить хоть одним пальцем. Перед глазами заплясали цветные пятна. Он почти не слышал, что там бубнит старик.
- Ну вот, ты опять, - мирно выговаривал ему Крауелл. - Ты бы послушал меня, сынок. Я ведь Вычислитель. Помнишь, Храм Истины? Ты сперва еще предсказаниям моим не верил, помнишь? Видишь, а я был прав. Я и есть та машина, и я не ошибаюсь. По крайней мере в таких вещах.
- Ты, Сэм, провел сорок лет в Храме Истины. Ясное дело, ты этого не помнишь. Ты был под Стимулятором Грез.
Стимулятор Грез? Сэм мгновенно сосредоточился. Ответ на вопрос, занимавший его так долго! Крауелл бросил его мимоходом теперь, когда это не имеет никакого значения. Крауелл, неведомый страж? Но как… почему…?
- Захария тогда совсем уже было тебя порешил. Я это видел. Он бы своего добился, если бы я не вмешался. А я вмешался, и заплясала карусель… После этого я уже не мог толком разобраться в будущем, покуда все не установилось. Потому-то я ждал сорок лет. И в аллее я тебя тоже потому и оставил в таком состоянии. Чтоб уравновесить весы, сынок. Так уж все устроено: если. я даю тебе сладкий кусок, то я должен дать тебе и горький.
- Ты еле-еле выкарабкался тогда, но когда ты со всем справился, у нас структура событийной ткани опять выровнялась, то есть снова все было в полном порядке, сынок. Я опять мог сказать, что будет дальше.
Сэм почти не слушал. Если бы он только мог справиться с этим параличом! Он должен, должен. До сих пор всегда у него был глубинный запас сил, какого не было больше ни у кого. И он никогда не подводил. Не подведет и сейчас.
Никак!
- Чуть не забыл, ты ведь у нас не Сэм Рид. Помнишь Блейза Харкера? У него был сынок. Блейз уже тогда потихонечку начал с ума сходить, а то бы он ни за что ребеночка так не изуродовал. Он ведь его, бедного, просто ненавидел. Вот и вышло, что ты вырос, как простой человек, но звать-то тебя на самом деле не Рид.
Блейз Харкер. Блейз Харкер, искаженное лицо, смирительная рубашка…
Я дал ему уйти! Я ведь мог его убить! Так это он… Я дал ему уйти…
Блейз Харкер!
Харкер!
Сэм… Харкер!
- Я не мог сказать тебе раньше. Это изменило бы будущее, а мне такие изменения что-то не нравились. До последнего дня ты был нужен нам, Сэм. Такой, как ты, приходит очень редко, такой сильный, чтобы мог весь мир стронуть с места. Специалисты, профессионалы - те встречаются, вроде как Роб Хейл. Только Хейлу этого не сдюжить. Кое-что он, конечно, может, но есть вещи, которые ему ни за что не сделать.
- И ты бы сынок, тоже ничего не стал делать, если бы у тебя все было, что ты хотел.
- Если бы ты не родился, если бы Блейз тебя не изувечил, люди до сих пор жили бы в Куполах. А через несколько сотен лет, может через тысячу, человечество бы совсем вымерло. Я это ясно видел, ясно, как Божий день. А теперь мы поднялись наверх. Мы колонизировали Венеру. Придет время и всю Вселенную колонизируем.
- И все это - ты, Сэм. Мы тебе очень обязаны. В свое время ты был бы великим человеком. Но твое время прошло. Ты взял власть силой, так все диктаторы делают, сынок, все так наверх лезут. Все, что ты умел делать - это повторять один трюк: дави, жми, дави… Для тебя не оставалось другого пути - только вниз. Наверх больше некуда. В тебе есть такая же пружина, что выпихнула на сушу первое земноводное, но сейчас эта пружина слишком сильно закручена.
Пружина? Вот это что такое - его ярость. Она пылает в нем неистовым пламенем, она бушует в нем так, что странно, почему он до сих пор не может стряхнуть странное оцепенение, не может разнести этот подвал вместе с Крауеллом. Выбраться наружу, стереть в порошок Хейла, стереть в порошок Харкеров…
Харкеров? Но ведь и он - Харкер…
- Такие гиганты, как ты, очень редки, сынок. Когда они приходят в нужное время, в нужное место, они спасают человечество. Но это должно быть особое время - время опасности. В таком человеке, как ты, пружина никогда не останавливается. Ты просто не можешь не пробиваться наверх. Ты либо оказываешься наверху, либо умираешь.
- Если ты не можешь подчинить себе врага, ты подчиняешь друзей. До сегодняшнего дня твоим врагом была Венера, и ты скрутил ее в бараний рог. А что ты собирался подчинять дальше? А?
- Людей.
- Сейчас наступит долгий период мира. Бессмертные взяли верх. Они будут хорошо править. Ты построил для них надежный фундамент. А тебе, сынок, пора уходить.
Крауелл вдруг захихикал. "Сэм, а ведь ты думал, что врешь, когда распинался про бессмертие наверху? А оказалось - правда. Никогда об этом не думал? Человек совсем загибался в Куполах. Зато наверху он будет жить. Ну, скажем, не вечно, но достаточно долго. Человечество получило бессмертие, которое ты, Сэм, ему обещал".
Он снова запыхтел трубкой и сквозь дым задумчиво посмотрел на Сэма. "Мне не по душе вмешиваться в ход вещей. Только однажды я был вынужден убить человека. Просто вынужден. Это так перепутало карты, что я очень долго не мог ничего разобрать. Скверная штука. Но если бы я его не убил, вышло бы еще хуже. Вот я и убил".
- Теперь я снова вмешался, потому что знаю, на что будет похоже будущее с таким человеком, как ты. Это значит, что я снова долго ничего не смогу предсказать. Потом, правда, все поуляжется, тогда и посмотрим.
- На этот раз я никого не убиваю. Приходится учиться с возрастом, сынок. К тому же, ты Бессмертный. Ты можешь долго, очень долго спать, и тебе ничегошеньки не сделается. Этим вот, сынок, и займись - поспи.
- Я надеюсь, что ты так тихонечко во сне и помрешь. В смысле, что мне никогда не придется тебя будить. Ведь если я разбужу, значит, дела у нас - хуже некуда. Мы ведь с тобой долгожители. Нам нужно всегда быть начеку. Мало ли что может случиться!
- Всякое может. Точно не скажу, это еще далеко. Но сам посуди, могут вернуться джунгли. Начнут мутировать, и вылупится какая-нибудь мерзость. Потом, мы же не останемся на Венере вечно. Это наша первая колония. Мы отправимся к другим планетам, к звездам. Тут тоже могут быть неприятности, еще и скорей, чем ты думаешь. А может, кто-то захочет колонизировать нас, как мы колонизируем другие миры. Бывает время для мира, а бывает и для войны, так ведь всегда было, и сдается мне, и дальше будет.
- Вот и выходит, что нам может понадобиться человек вроде тебя, Сэм.
- Я разбужу тебя, если ты будешь нужен.
Умное, потемневшее от старости лицо проступало сквозь кольца дыма. Дружелюбный, сочувственный взгляд наблюдал за ним.
- А теперь давай-ка спать. Ты поработал на славу. Отдыхай, сынок, спокойной ночи.
Сэм лежал неподвижно. Свет начал тускнеть. Может быть, это затуманивается его зрение.
Было столько всего, о чем нужно подумать, и так мало осталось времени. Он - Бессмертный. Он должен жить…
Сэм Харкер. Бессмертный Харкер. Харкер.
Он услышал карнавальную музыку в Куполе Делавер, увидел яркие ленты движущихся тротуаров, почувствовал сладкий аромат благовоний, улыбнулся возникшему перед ним лицу Кедры…
Потом была секунда отчаянного усилия, словно он на обессиленных руках повис над обрывом, а его сознание крошится под разжимающимися пальцами.
Мрак и тишина заполнили комнату-склеп. Невидимый сорняк глубоко спрятал свои корни - "Подземный дед" спал.
Эпилог
Сэм проснулся…
Рассказы
Жилищный вопрос
Джеклин говорила, что в клетке под чехлом - канарейка, а я стоял на своем, на том, что там два попугайчика. Одной канарейке не под силу поднять столько шума. Да и забавляла меня сама мысль, будто старый, сварливый мистер Генчард держит попугаев - уж очень это с ним не вязалось. Но, кто бы там ни шумел в клетке у окна, наш жилец ревниво скрывал это от нескромных глаз. Оставалось лишь гадать по звукам.
Звуки тоже было не так-то просто разгадать. Из-под кретоновой скатерти доносились шорохи, шарканье, изредка слабые, совершенно необъяснимые хлопки, раза два-три - мягкий стук, после которого таинственная клетка ходуном ходила на подставке красного дерева. Должно быть, мистер Генчард знал, что нас разбирает любопытство. Но когда Джеки заметила, мол, как приятно, если в доме птицы, он только и сказал:
- Пустое! Держитесь от клетки подальше, ясно?
Это нас, признаться, разозлило. Мы вообще никогда не лезем в чужие дела, а после такого отпора зареклись даже смотреть на клетку под кретоновым чехлом. Да и мистера Генчарда не хотелось упускать. Заполучить жильца было на удивление трудно. Наш домик стоял на береговом шоссе; весь городишко - десятка два домов, бакалея, винная лавка, почта, ресторанчик Терри. Вот, собственно, и все. Каждое утро мы с Джеки прыгали в автобус и целый час ехали на завод. Домой возвращались измотанные. Найти прислугу было немыслимо (слишком высоко оплачивался труд на военных заводах), поэтому мы оба засучивали рукава и принимались за уборку. Что до стряпни, то у Терри не было клиентов более верных, чем мы.
Зарабатывали мы прекрасно, но перед войной порядком влезли в долги и теперь экономили, как могли. Вот почему мы сдали комнату мистеру Генчарду. В медвежьем углу, где так плохо с транспортом, да еще каждый вечер затемнение, найти жильца нелегко. Мистера Генчарда, казалось, сам Бог послал. Мы рассудили, что старый человек не будет безобразничать.
В один прекрасный день он зашел к нам, оставил задаток и вскоре вернулся, притащив большой кожаный саквояж и квадратный брезентовый баул с кожаными ручками. Это был маленький сухонький старичок, по краям лысины у него торчал колючий ежик жестких волос, а лицом он напоминал папашу Лупоглаза - дюжего матроса, которого вечно рисуют в комиксах. Мистер Генчард был не злой, а просто раздражительный. По-моему, он всю жизнь провел в меблированных комнатах: старался не быть навязчивым и попыхивал бесчисленными сигаретами, вставляя их в длинный черный мундштук. Но он вовсе не принадлежал к числу тех одиноких старичков, которых можно и нужно жалеть, - отнюдь нет! Он не был беден и отличался независимым характером. Мы полюбили его. Один раз, в приливе теплых чувств, я назвал его дедом… и весь пошел пятнами, такую выслушал отповедь.
Кое-кто рождается под счастливой звездой. Вот и мистер Генчард тоже. Вечно он находил на улице деньги. Изредка мы играли с ним в бридж и покер, и он, совершенно не желая, объявлял малые шлемы и выкладывал флеши. Тут и речи не могло быть о том, что он не чист на руку, - просто ему везло.
Помню, раз мы втроем спускались по длинной деревянной лестнице, что ведет со скалы на берег. Мистер Генчард отшвырнул ногой здоровенный камень с одной из верхних ступенек. Камень упал чуть ниже и неожиданно провалился сквозь ступеньку. Дерево совсем прогнило. Мы нисколько не сомневались, что если бы мистер Генчард, который возглавлял процессию, шагнул на гнилой участок, то обвалилась бы вся лестница.
Или вот случай в автобусе. Едва мы сели и отъехали, забарахлил мотор, водитель откатил автобус к обочине. Навстречу нам по шоссе мчался какой-то автомобиль, и только мы остановились, как у него лопнула передняя шина. Его занесло юзом в кювет. Если бы наш автобус не остановился в тот миг, мы столкнулись бы лбами. А так никто не пострадал.
Мистер Генчард не чувствовал себя одиноким; днем он, видимо, куда-то уходил, а вечерами по большей части сидел в своей комнате у окна. Мы, конечно, стучались, когда надо было у него убрать, и он иногда отвечал: "Минуточку". Раздавался торопливый шорох - это наш жилец набрасывал кретоновый чехол на. птичью клетку. Мы ломали себе голову, какая там птица, и прикидывали, насколько вероятно, что это феникс. Во всяком случае, птица никогда не пела. Зато издавала звуки. Тихие, странные, не всегда похожие на птичьи. Когда мы возвращались домой с работы, мистер Генчард неизменно сидел у себя в комнате. Он оставался там, пока мы убирали. По субботам и воскресеньям никуда не уходил.
А что до клетки…
Как-то вечером мистер Генчард вышел из своей комнаты, вставил сигарету в мундштук и смерил нас с Джеки взглядом.
- Пф-ф, - сказал мистер Генчард. - Слушайте, у меня на севере кое-какое имущество и мне надо отлучиться по делам на неделю или около того. Комнату я буду оплачивать по-прежнему.
- Да что вы, - возразила Джеки. - Мы можем…
- Пустое, - проворчал он - Комната моя. Хочу - оставляю за собой. Что скажете, а?
Мы согласились, и он с одной затяжки искурил сигарету ровно наполовину.
- М-м-м… Ну, ладно, вот что. Раньше у меня была своя машина. Я всегда брал клетку с собой. Теперь я еду автобусом и не могу взять клетку. Вы славные люди - не подглядываете, не любопытствуете. Вам не откажешь в здравом смысле. Я оставлю клетку здесь, но не смейте трогать чехол!
- А канарейка?… - захлебнулась Джеки. - Она же помрет с голоду.
- Канарейка, вот оно что… - Мистер Генчард покосился на нее маленьким блестящим недобрым глазом. - Не беспокойтесь. Канарейке я оставил много корму и воды. Держите руки подальше. Если хотите, можете убирать в комнате, но не смейте прикасаться к клетке. Что скажете?
- По рукам, - ответил я.
- Только учтите то, что я вам говорил, - буркнул он.
На другой вечер, когда мы пришли домой, мистера Генчарда уже не было. Мы вошли в его комнату и увидели, что к кретоновому чехлу приколота записка: "Учтите!" Внутри клетки что-то шуршало и жужжало. Потом раздался слабый хлопок.
- Черт с ней, - сказал я. - Ты первая принимаешь душ?
- Да, - ответила Джеки.
"В-ж-ж", - донеслось из клетки. Но это были не крылья. "Бах!".
На третий вечер я сказал:
- Корму там, может быть, и хватит, но вода кончится.
- Эдди! - воскликнула Джеки.
- Ладно, ты права, я любопытен. Но не могу же я допустить, чтобы птица погибла от жажды.
- Мистер Генчард сказал…
- Ты опять права. Пойдем-ка к Терри, выясним, как у него с отбивными.
На третий вечер… Да что там говорить. Мы сняли чехол. Мне и сейчас кажется, что нас грызло не столько любопытство, сколько тревога.
Джеки твердила, будто она знает одного типа, который истязал свою канарейку.
- Наверное, бедняжка закована в цепь, - заметила Джеки, махнув тряпкой по подоконнику за клеткой. Я выключил пылесос. "У-и-ш-ш… топ-топ-топ", - донеслось из-за кретона.
- Н-да, - сказал я. - Слушай, Джеки. Мистер Генчард - неплохой человек, но малость тронутый. Может, пташка пить хочет. Я погляжу.
- Нет. То есть, - да. Мы оба поглядим, Эдди. Разделим ответственность пополам.
Я потянулся к чехлу. А Джеки нырнула ко мне под локоть и положила свою руку на мою.
Тут мы приподняли краешек скатерти. Раньше в клетке что-то шуршало, но стоило нам коснуться кретона, как все стихло. Я-то хотел одним глазком поглядеть. Но вот беда - рука поднимала чехол все выше и выше. Я видел, как движется моя рука и не мог ее остановить. Я был слишком занят - смотрел внутрь клетки.
Внутри оказался такой… ну, словом, домик. По виду он в точности походил на настоящий, вплоть до последней мелочи. Крохотный домик, выбеленный известкой, с зелеными ставнями - декоративными, их никто и не думал закрывать. Коттедж был строго современный. Как раз такие дома, комфортабельные, добротные, всегда видишь в пригородах. Крохотные оконца были задернуты ситцевыми занавесками; на первом этаже горел свет. Как только мы приподняли скатерть, огоньки во всех окнах внезапно исчезли. Света никто не гасил, просто раздраженно хлопнули жалюзи. Это произошло мгновенно. Ни я, ни Джеки не разглядели, кто (или что) опускал жалюзи.
Я выцустил чехол из рук, отошел в сторону и потянул за собой Джеки.
- К-кукольный домик, Эдди!
- И там внутри куклы?
Я смотрел мимо нее, на закрытую клетку.
- Как ты думаешь, можно выучить канарейку опускать жалюзи?
- О, Господи! Эдди, слушай.
Из клетки доносились тихие звуки. Шорохи, почти неслышный хлопок. Потом царапанье.
Я подошел к клетке и снял кретоновую скатерть. На этот раз я был начеку и наблюдал за окнами. Но не успел глазом моргнуть, как жалюзи опустились.
Джеки тронула меня за руку и указала куда-то пальцем.
На шатровой крыше возвышалась миниатюрная кирпичная труба. Из нее валили клубочки бледного дыма. Дым все шел да шел, но такой слабый, что я даже не чувствовал запаха.
- К-канарейки г-готовят обед, - пролепетала Джеки.
Мы постояли еще немного, ожидая чего угодно. Если бы из-за двери выскочил зеленый человечек и пообещал нам исполнить любые три желания, мы бы нисколько не удивились. Но только ничего не произошло.
Теперь из малюсенького домика, заключенного в птичью клетку, не слышалось ни звука.