Я написал ректору отчаянное письмо. Но не получил ответа. В те времена нашим юношам и девушкам было нелегко найти достойное применение своим способностям и усердию. Единственным занятием многих безработных было хождение по тротуарам в тщетной надежде найти хоть мелкую монету, но деньги не валялись на улицах городов. Это казалось тогда все-таки более вероятным, чем найти работу через контору по найму.
Я придумывал всевозможные комбинации, как бы устроиться. Раз пришло в голову, что Эд мог бы попросить старика Орфи взять меня в аптеку мыть бутылки. Но смешно дипломированному дижанцу сделаться аптечной судомойкой. Самое же главное препятствие к получению места у Орфи заключалось в том, что Эд мыл бутылки в аптеке своего отца. Он так усердно возился за аптечными шкафами, что вряд ли потерпел бы конкурента в своей микстурной кухне.
Мысли не давали мне покоя.
"Что я могу найти в этом городишке? Прожить здесь всю жизнь с Орфи, Бриджем, доктором Флитом, с красноносым дядюшкой?" В уме я перебирал местных почтенных граждан. Викарий - преподобный Иеремия, сладкогласный проповедник, известный любитель вкусно покушать. Одноглазый почтмейстер Колли, обремененный многочисленным семейством. Судья Уислей, приятель стряпчего Сэйтона. Полковник Фредсон, прозванный "неутомимым поглотителем рома". Галерея эшуорфских типов проходила передо мной. Целая толпа почтмейстеров, аптекарей вылезала из камина, заполняла комнату. Они обступали меня, подмигивали и что-то насмешливо бормотали.
Мне сделалось страшно. Я очнулся.
Помню, подбежав к окну, я распахнул его. Темнело.
В домиках Эшуорфа зажигались огни. Рядом в палисаднике миссис Уинтер громко кричала:
- Мери!.. Куда ты девалась, мерзкая девчонка? Где Эдит?
Послышался плаксивый голосок Мери:
- Я не зна-аю…
Единственное, что тогда удерживало меня в Эшуорфе, надо сознаться, была Эдит Уинтер.
Их домик стоял рядом с нашим. Отец Эдит служил на почте под начальством мистера Колли. Он страдал болезнью сердца и почти не показывался на людях. Изредка я видел его в садике при доме. Он сидел в плетеном кресле, уронив на колени худые руки, и печально смотрел на полоску океана, которая виднелась вдали. Эд рассказывал, что старый Уинтер копит деньги, чтобы уехать куда-то далеко на юг.
Помнится, однажды в воскресенье Оливия взяла меня в церковь. После обедни моя няня на церковном дворе разговорилась с женщинами. Все они почтительно замолчали, когда из церкви вышел настоятель отец Иеремия.
Он шел вместе с миссис Уинтер и худенькой девочкой в круглой соломенной шляпе с двумя ленточками.
- Не падайте духом, дорогая миссис Уинтер, - мягко сказал настоятель. - Надо надеяться, что ваш муж поправится. Я уже сказал, чтобы доктор Флит обратил особое внимание на этого пациента. И вы не беспокойтесь о гонораре. Община возьмет все расходы на себя.
- Благодарю вас, отец настоятель, - прошептала растроганная миссис Уинтер. - Мне бывает так тяжело… Ведь у меня двое детей…
- Знаю. Долг наш - заботиться о детях. Мужайтесь.
Оливия потом сказала мне:
- Сэм, поздоровайся с Эдит. Разве ты не узнал ее?
Мы возвращались домой вчетвером. Оливия утешала миссис Уинтер, а я шел с Эдит впереди. Я понял, что ее отец лежит больной, и мне было ужасно жаль девочку.
Я видел, что Эдит очень любит отца и тяжело переживает его нездоровье.
В тот день Оливия приготовила очень хороший обед и поручила мне отнести Уинтерам что-то вкусное.
- Ты - сделаешь доброе дело, Сэм, если навестишь больного, - наставительно сказала Оливия, завязывая в салфетку блюда с кушаньями.
Я отправился к Уинтерам, и с этого дня началась моя дружба с ними, более тесная, нежели простое соседское знакомство. В тот день Эдит проводила меня до калитки и сказала:
- Вы такой добрый, Сэм! Я никогда, никогда этого не забуду.
Я ничего не ответил. Я был слишком растроган тем, что меня назвали добрым.
Мы часто играли на площадке в крокет. Мне доставляло удовольствие проигрывать Эдит, и я радовался, когда она хлопала в ладоши, торжествуя победу. Мне нравился приятный характер этой кудрявой девочки. В прошлом году, приехав в Эшуорф, я не сразу узнал Эдит. Она выросла, выпрямилась, как-то по-особенному стала причесывать свои густые волосы, в глазах ее появился новый, чуть притаенный блеск, и это меня очаровало. Однажды, гуляя с Эдит, я попросил позволения писать ей. Она разрешила. Я написал из Дижана. Она ответила так мило, что я выучил это письмо наизусть и долго хранил его.
Теперь Эдит стала настоящей красавицей. Ее улыбка покоряла меня, и я часто ловил себя на том, что теряюсь перед этой тонколицей грациозной девочкой, не зная, что сказать.
Вот что удерживало меня в Эшуорфе. К этому следует добавить, что совсем недавно я услышал слова дядюшки, когда он разговаривал на кухне с Оливией.
- Что касается меня, - ораторствовал дядюшка, - то я бы не стал мешать нашему парню расстаться на время с Эшуорфом. Надо рассуждать практически, как любит выражаться Том. Бридж. Если на руках нет козырей, надо ходить с маленькой. Пусть Сэм побродит по белу свету. Смотришь, нападет на золотоносную жилу и вернется не с пустыми руками. Вот тогда, Оливия, и попируем на свадебке…
- Скажете тоже, мистер Бранд, - возразила Оливия.
- А я серьезно, - ответил дядюшка, и слышно было, как он ожесточенно выколачивает свою бразильскую трубку о край кирпичного очага. - Чем кудрявая Эдит не невеста для нашего малыша? Через три года ей стукнет восемнадцать. К этому сроку малыш должен заработать деньги, и тогда им можно будет подумать о семейном гнездышке. Ох, Оливия, не успеем мы и оглянуться, как придется нам нянчить внучат!..
Дядюшка залился добродушным смехом.
Дальнейшего разговора я не слыхал, но слова дядюшки глубоко запали в мою душу. Они были мне приятны!
Сейчас я вспомнил эти слова и отвлекся от тяжелых мыслей.
Вошла Оливия.
- Тебе письмо, Сэм.
Я разорвал конверт. В полусвете вечерней зари, стоя у окна, я прочитал строчки, написанные жестким почерком моего друга Роберта, и уронил на пол тяжелый, с золотым обрезом листок. Роберт писал:
"Уважаемый мистер Пингль! После всего, что стало известным относительно лица, которое покровительствовало вам, я полагаю, вы сами поймете, что следует пересмотреть некоторые личные отношения. Мои друзья также полагают, что вряд ли вам будет удобно впредь встречаться с нами в стенах нашего колледжа. Понятным должно стать и то, что предполагаемая наша совместная поездка окончательно расстраивается. Примите уверения и пр.
Р. Смолл"
Боже мой, как корректно!
Лицо мое горело, как от пощечины. Они не хотят иметь со мною ничего общего? Мое присутствие шокировало бы их? Тем лучше. Ах, как прав в своем возмущении дядюшка!
V
Эдит сидела рядом со мною в сквере у спуска Кинг-стрит к порту. Перед нашей скамьей в рамке зелени на клумбе дремали чахлые флоксы. Кусочек туманного океана виднелся внизу над выступами кирпичных домов с острыми черепичными крышами. Среди них возвышалось громоздкое здание эшуорфской конторы столичного банка "Мей энд Литтл Юнион", служить в которой было мечтой многих эшуорфцев.
- Знаешь, Эдит, я уеду из Эшуорфа, - сказал я.
Я впервые сказал своей подруге "ты" и ждал, как она мне ответит.
- Это очень хорошо, Сэм, - ответила девочка и отвернулась. Губы ее задрожали, но голос оставался ровным. - Ты увидишь, как живут люди. Папа всегда говорил, что путешествия - самое интересное на свете. Если бы он был здоров, он бы уехал в Австралию… Ты выберешь, Сэм, самое лучшее для себя, - договорила Эдит.
- И для тебя, Эдит, - тихо добавил я.
Она посмотрела мне прямо в глаза.
- Знаю, но пока лучше об этом не говорить. Ты такой хороший, Сэм! Мне сейчас очень-очень грустно, а без тебя будет еще грустней. Но делай, как лучше для тебя, Сэм, и, пожалуйста, не думай обо мне, не принимай меня в расчет. Дядюшка Реджи говорил, что надо воевать с жизнью. А ты сильный, Сэм. Ты сумеешь победить… Да, да, Сэм, поверь мне. Я знаю тебя лучше, чем ты сам! - Эдит мягко улыбнулась. - Хочешь знать, о чем я думаю?
- Очень хочу, разумеется.
Она сказала серьезно:
- Я думаю, что дружба помогает людям в жизни. Это я прочитала вчера в одной книге, и это очень верно…
Потом мы спустились по Кинг-стрит к молу и долго смотрели на залив. Красивые парусные яхты мчались к мысу Джен и там ловко поворачивали, ловя ветер. Одна из них обогнала все остальные. Ее паруса блестели в лучах заходящего солнца.
- Как ловко управляется с парусами парень, - заметила Эдит, кивая на яхту, где чернела фигура толстого человека, сидевшего на корме.
- Это Боб, - отозвался я.
- Ну да, Боб Бердворф, - подтвердила Эдит. - Он скоро получит наследство, говорят.
Мне не понравилось, что Эдит так много внимания обращает на суденышко этого Боба, племянника господина Сэйтона. Но действительно его яхта была прелестна.
- Может быть, мы вернемся домой? - предложил я Эдит.
- Да, Сэм. Здесь свежо, - покорно согласилась со мною она, хотя на берегу совсем не было свежо.
Когда я пришел домой, отец ужинал. На его безмолвный вопрос я мог только опустить голову.
- Ничего утешительного.
- Ешь, если голоден, - сказал отец.
После ужина он позвал меня в кабинет, где каждая мелочь, начиная с каминных щипцов в виде широких когтистых лап и кончая громадной пепельницей из панциря гвинейской черепахи, была мне знакома с детства. Я видел блестящую седину на висках отца и добрый взгляд его усталых выцветающих глаз. Милый отец! Из старинного секретера он вынул два банковых билета и сказал тихим голосом, в котором звучала печаль:
- Дорогой малыш! Ты получил образование, как хотела твоя покойная мать… - При этих словах отец посмотрел на висевший в простенке большой портрет своей жены, так безвременно покинувшей нас, и приложил носовой платок к повлажневшим глазам.
Растроганный, я молчал. В эти минуты я памятью оживлял нежные черты мамы. Она так любила меня.
- Сын мой, тяжело говорить, но скажу, - продолжал отец, смотря на меня из-под густых седых бровей. У него был торжественный вид, и выражался он несколько старомодно. - От бывшего нашего лорда нет никаких вестей, и не исключена возможность, что его уже нет в живых. Но не смею осуждать судьбу, ибо знаю строгую мудрость законов земли и неба. Если тебе не суждено закончить образование, пусть будет так. Но мы все - и я, и дядюшка Реджи, и наша добрая Оливия - хотим, чтобы ты нашел свое счастье. Сегодня я имел долгую беседу с наставником нашим отцом Иеремией. Досточтимый служитель церкви вполне согласен с тем, что советовал раньше дядюшка Реджи…
- Знаю, - произнес я, опуская голову.
- Очень хорошо, что ты сознаешь наше положение, - вздохнул отец. - Ты сам должен отыскать свою судьбу. У моего малыша Сэма крепкие руки и светлая голова, напичканная разными премудростями, а сердце такое же доброе, как у его покойной матери…
Мы оба снова посмотрели на портрет с грустью и благодарностью.
- У тебя, Сэм, есть желание работать, - продолжал отец. - Мы с Реджинальдом видели, как старался ты устроиться здесь, и решили… - С этими словами отец вручил мне два банковых билета. - Возьми, малыш. Эти деньги - все, что я имею, скудные остатки моих сбережений. Постарайся истратить их так, чтобы потом с благодарностью вспомнить о своих родителях. Помни, что родители всегда любят своих детей. Знай, что над бумагами лорда Паклингтона в конторе я просиживал по четыре часа лишних ежедневно, а твоя добрая мать экономила по мелочам. Мы трудились, чтобы скопить хоть что-нибудь для тебя. - Отец взволнованно затряс головой и протянул мне руки: - Дорогой мой!..
Будучи не в силах говорить, я только склонился на грудь отца, долго целовал его сухие, запачканные чернилами руки и орошал их благодарными слезами.
- Ну, ну, малыш…
Отец ласково потрепал меня по плечу.
- Спрячь деньги… Свет велик, во владениях короля не заходит солнце, и Нептун покровительствует нашему флагу на морях. Устраивайся! А вернешься, будь уверен, ты найдешь в Эшуорфе по-прежнему любящих тебя людей.
Чуть прищурившись, отец покосился на окно, через которое виднелся домик Уинтеров, и я понял, что отец знает о моей тайне.
Отец проговорил со мною до полуночи, сидя в кресле у любимого камина. В юности он путешествовал, и мне пришлось лишний раз выслушать историю, как в Новой Гвинее охотятся за черепахами.
Милый неудачник! До сих пор помню его ласковый взгляд, когда он поднимался по узкой винтовой лестнице к себе в спальню. На ступеньках он приостановился со свечой в руках. Из кухни несло сыростью. Свеча оплывала, и стеариновые сосульки падали на тяжелый медный подсвечник, дрожавший в руке отца. Перегнувшись через перила, отец кивнул мне.
- Не проспи, малыш. Старый Орфи поедет за скипидаром ровно в шесть и согласен захватить тебя. Ты попадешь в Уэсли на поезд семь семнадцать. Спокойной ночи.
Я плохо спал. Решено. Утром я уеду из Эшуорфа потихоньку, чтобы никто и не заметил этого. Эдит я буду присылать письма…
Мне показалось, что за окнами начинается шторм. Но это только возвратился дядюшка Реджи. Он бурно спорил о чем-то с Оливией, но внезапно смолк. У Оливии была своя манера управляться с нарушителями спокойствия в ее кухонном царстве. И вскоре я услышал смиренные шаги дядюшки и осторожный скрип двери его комнаты…
Утро сияло осенним очарованием.
Черепичные крыши эшуорфских домов, умытые свежей росой, ярко и разноцветно блистали на солнце. В туманной лиловой дали под пышным пологом розовых облаков еще дремал величественный океан. Шоссе медленно извивалось вокруг холма. Старый Орфи не очень торопился, сидя в повозке, где глухо позвякивали оплетенные соломой аптечные бутылки. Костлявая лошадь мужественно преодолевала подъем на верхнем - шоссе. Эшуорф медленно опускался. Зелень придорожных кустов ласкала мои взоры.
Я мысленно прощался со всем, что мне было дорого здесь. Вот и поворот у моста.
Неожиданно я увидел Эдит. Она стояла на берегу ручья и махала мне рукой. Орфи предупредительно натянул вожжи, и девочка подбежала к остановившейся повозке, из которой я выпрыгнул.
- О, Эдит!
Мы пошли вперед по шоссе. Эдит протянула мне маленький букет горных фиалок:
- Счастливого пути, Сэм.
Глаза Эдит были похожи на темные влажные фиалки.
Я растроганно прошептал:
- Как хорошо, что ты пришла, Эдит!
- Мне хотелось пожать тебе руку на прощанье. Вот и все, - сказала она.
- До свидания, Эди. Ты не забудешь меня?
- До свидания, Сэм. Возвращайся!.. Я буду ждать…
Копыта лошади гулко простучали по деревянному мосту. Повозка завернула за холм, и я уже не видел Эдит. Аптекарь меланхолично пошевелил вожжами.
- Не знал я раньше, что маленькая Уинтер любит утренние прогулки.
Я промолчал, дожидаясь, когда мысли старого Орфи перестанут касаться чужих дел, а потом равнодушно заметил:
- Какая теплая погода!
Но аптекарь был упрямцем и любил соваться не в свои дела. Он долго ворчал:
- Не мог старина Пингль придумать чего-нибудь получше, чем отпускать парня от себя. Хм… Вот я… дальше Уэсли не ездил и Эда никуда не пущу. Доктор Флит прав: даже в раю должна понадобиться аптека. И на наш век хватит…
В непонятном раздражении аптекарь вдруг больно хлестнул лошадь, крикнув:
- Ну ты, инфузория!
Четвероногая "инфузория" нервно взмахнула хвостом и сразу прибавила рыси.
Эшуорф остался позади.
ВТОРАЯ ТЕТРАДЬ
I
Если подробно рассказать обо всех бедах, которые обрушивались на меня с того памятного очаровательного утра, когда я покинул Эшуорф в поисках постоянного куска хлеба, то понадобится чрезвычайно много времени, трудов и бумаги. Скажу только, что неудачи преследовали меня, знаменуя безнадежность моей судьбы на этой планете. Казалось, весь свет сговорился доставлять мне лишь одни неприятности. Отцовские деньги таяли в моих руках, как снег на раскаленной плите. Мечты также превращались в пар. Я бежал от одних неудач и наталкивался на другие, еще более жестокие.
О порядках в конторах по найму я мог написать целую монографию - так хорошо я ознакомился с бесконечным ожиданием предложения и бешеным бегом по указанному адресу. А когда я влетал в какой-нибудь магазин, где требовался лифтер или посыльный, то заставал там или толпу таких же, как я, или ответ: "Место только что занято".
Однажды мне как будто посчастливилось. Управляющему какого-то герцога требовалось пятнадцать молодых парней на один день. Об этом было напечатано объявление. Работа, как я узнал после, заключалась в том, что парни, обряженные в рыцарские доспехи четырнадцатого столетия, стояли на площадках парадной лестницы во время вечернего раута и отдавали честь приглашенным гостям. Нас собралось около тысячи. Давка была страшная.
Сначала отобрали триста человек. Я нырнул в толпу и проскользнул во двор герцога триста первым. Вышел дворецкий и еще какие-то люди и выгнали обратно на улицу примерно две трети. Осталась сотня кандидатов в счастливцы, в том числе и я. Мы выстроились, как солдаты на смотру, в две линии. Все старались держаться бодро, выпячивали грудь и держали руки по швам. Дворецкий прошел мимо один раз, всматриваясь в наши лица, и ничего не сказал. Потом прошел вторично, вглядываясь в каждого человека, как бы оценивая его, и время от времени, слегка ткнув пальцем, говорил:
- Да.
Мимо меня он прошел равнодушно, как мимо уличной урны для окурков. Я видел холодное бритое лицо с пунцовым носом и навсегда запомнил его.
Пятнадцать счастливцев пошли в контору за дворецким, а остальных вежливо попросили убраться.
Отчаявшись найти работу по газетным объявлениям, я решил заходить во все подряд магазины, конторы, меняльные лавки, парикмахерские, мясные, зеленные и предлагать свои услуги. Предъявляемый диплом не производил на хозяев впечатления, и мне отказывали. Впрочем, владелец табачной лавочки на углу Брайт-стрит и площади Пальмерстона, чистенький старичок в очках и старомодном жилете, заинтересовался моей особой, когда я представился ему и предъявил диплом.
- Очень рад, молодой человек, - произнес он, с любопытством рассматривая львиную голову на печати Дижанского колледжа. - А знаете, лев мне не очень нравится. Нет в нем, я бы сказал, свирепости. А? Дижан? Очень хорошо…
Старичок был глух, и я кричал ему на ухо:
- Мне надо устроиться!..
Старичок испуганно посмотрел на меня.
- Устроиться? А ваша фамилия Пингль?
- Да. Я не мог продолжать образование…
- Постойте… - Тут старичок начал задумчиво чесать себе переносицу. - Ведь я где-то читал про вас… Вы тот самый?
- Простите, не понимаю…
Глазки старичка сияли любопытством.