– Принц Роума дал мне величайшее наслаждение, равного которому я еще не знала, но он холоден и жесток, и я боюсь его. Моего умершего Летателя я любила сильнее, чем кого-либо до или после него, но он был слаб, а я не хотела бы иметь слабого друга. Ты, Гормон, кажешься мне чужим даже сейчас, и я чувствую, что мне незнакомы ни твое тело, ни твоя душа, и все же, хотя пропасть между нами так велика, только с тобой я согласилась бы проводить свои дни.
Она вынула руку из Уст Правды.
– Хорошо сказано! – воскликнул Гормон, хотя искренность ее слов и ранила его, но и была приятна в равной степени. – Ты вдруг обрела красноречие, когда этого потребовали обстоятельства. Ну, теперь мой черед рисковать рукой.
Он подошел к Устам. Я спросил:
– Ты задал первые два вопроса, не хочешь ли ты довершить начатое и задать третий?
– Да нет, – сказал он. – Свободной рукой он сделал жест, словно отметал это предложение. – Лучше посовещайтесь и задайте общий вопрос.
Мы отошли в сторонку. Она с несвойственной ей горячностью предложила свой вопрос, и, поскольку он совпал с моим, я согласился и сказал, чтобы она спрашивала.
Она спросила:
– Когда мы стояли перед глобусом, Гормон, я попросила показать мне место, где ты родился, и ты сказал, что его невозможно найти на карте. Это очень странно. Скажи мне, тот ли ты, за кого себя выдаешь, действительно ли ты Измененный, скитающийся по Земле?
Он ответил:
– Нет. – Формально он ответил на вопрос в том виде, как сформулировала его Эвлюэлла, но было ясно, что его ответ неравноценен нашим, и он, не вынимая руки из Уст Правды, продолжил:
– Я не показал своей родины, потому что ее нет на этом глобусе, так как я родился под звездой, которую не должен называть. Я не Измененный в вашем смысле этого слова, но в некоторой степени – да, потому что в моем мире у меня другое тело. А здесь я живу десятый год.
– Что ты делаешь на Земле? – спросил я.
– Я обязан отвечать лишь на один вопрос, сказал Гормон, но потом улыбнулся. – И все же отвечу: меня послали на Землю в качестве военного наблюдателя для подготовки вторжения, которого ты ждешь так долго и которое начнется в ближайшие часы.
– Врешь! – вырвалось у меня. – Все врешь!
Гормон расхохотался. И вынул руку из Уст Правды в целости и сохранности.
9
Я ушел от силовой полусферы, ошеломленный и растерянный, толкая перед собой свою тележку, и попал на улицу, неожиданно темную и холодную. Ночь пришла со стремительностью ветра. Было почти девять, близилось время наблюдения.
В моем мозгу гремели слова Гормона. Это он все подстроил, привел нас к Устам Правды, вырвал признание о моем неверии, признание другого сорта у Эвлюэллы, не задумываясь, выдал сведения, которые должен был держать при себе, рассчитывая, что я буду потрясен до глубины души.
А может, Уста Правды – липа? Не мог ли Гормон соврать, ничего не опасаясь?
Никогда с тех пор, как я начал заниматься своим делом, я не наблюдал в неурочный час. Но теперь было время крушения привычного, я не мог ждать, пока будет ровно девять. Присев на продуваемой ветром улице, я раскрыл тележку, подготовил инструменты и с головой, словно в омут, ушел в транс.
Мое усиленное сознание с ревом рванулось к звездам. Я шагал по бесконечности, подобно богу. Я чувствовал давление солнечного ветра, хотя и не был Воздухоплавателем, и оно не могло причинить мне вреда, я взмыл выше этого яростного потока частиц света во тьму на краю солнечных владений. И там я ощутил иное давление.
Звездолеты были совсем рядом. Не туристские лайнеры, везущие зевак, решивших посмотреть на наш раскалывающийся мир. Не торговые транспорты, не скупы, собирающие межзвездное вещество, не корабли-курорты, вращающиеся по гиперболическим орбитам.
Это были военные корабли, черные, чужие, грозные. Не могу даже сказать, сколько их было; я только знал, что они неслись к земле миллионами огней, выбрасывая перед собой конусы отталкивающей энергии, той самой, которую я почувствовал прошлой ночью, которая грохотала в моем мозгу, усиленная инструментами, проходя сквозь меня так же свободно, как солнечный луч сквозь хрусталь.
Всю мою жизнь я наблюдал ради этого. Меня учили распознавать это. Я молился, чтобы мне никогда не увидеть этого, а потом, в своей опустошенности, молился о том, чтобы увидеть это, затем и вовсе перестал в это верить. А потом, по милости Измененного Гормона, я все-таки увидел.
Наблюдая раньше своего часа, скорчившись на холодной улице Роума рядом с Устами Правды.
Наблюдателя учат выходить из транса не раньше, чем его исследования подтвердятся окончательно, и только после этого бить тревогу. Я тщательно проверил себя, перескочив с одного канала на другой, потом на третий, произведя триангуляцию, и всюду находил несомненное присутствие титанической силы, несущейся к Земле с все возрастающей стремительностью.
То ли я заблуждался, то ли Вторжение действительно началось? Я никак не мог стряхнуть оцепенение и объявить тревогу.
Не торопясь, с наслаждением смаковал я это неведомое ощущение. Мне казалось, что прошли часы. Я ласкал инструменты, испытывал через них полнейшее подтверждение веры, которую мне вернуло сегодняшнее наблюдение.
В голове у меня слабо шевелилась мысль, что я теряю драгоценное время, что мой долг – прекратить это бесстыдное заигрывание с судьбой и известить Защитников.
И, наконец, я освободился от транса. Я вернулся в мир, который призван охранять.
Эвлюэлла стояла рядом, растерянная, испуганная, с бессмысленным взглядом. Она кусала кулак, чтобы не расплакаться.
– Наблюдатель! Наблюдатель, ты меня слышишь? Что случилось? Что происходит?
– Вторжение, – сказал я. – Сколько я был в трансе?
– Полминуты. Не знаю, у тебя были закрыты глаза. Я думала, ты умер.
– Гормон сказал правду, оккупанты рядом. Где он? Куда он делся?
– Он исчез, когда мы ушли из того места с Устами, – прошептала Эвлюэлла. – Наблюдатель, мне страшно. Я чувствую, как все сжимается. Я должна лететь… я не могу здесь оставаться!
– Погоди, – сказал я, дотрагиваясь до ее руки, – не сейчас. Сперва я дам тревогу, а потом…
Но она уже начала срывать с себя одежду, Ее обнаженное до пояса тело заблестело в вечернем свете, а мимо нас сновали люди, в полном безразличии к тому, что должно было произойти. Я хотел удержать Эвлюэллу, но пора было давать тревогу, нельзя было больше медлить, и я повернулся к своей тележке.
Словно во сне, порожденном всепоглощающей любовной страстью, я потянулся к переключателю, приводящему в действие систему общепланетной тревоги.
Может, ее уже дали? Может, какой-нибудь другой Наблюдатель увидел то, что увидел и я, менее скованный замешательством и сомнениями, выполняя конечную задачу Наблюдателя?
Нет. Нет. Тогда бы я слышал сейчас завывание сирен с орбитальных станций.
Я коснулся переключателя. Краем глаза я видел Эвлюэллу, освободившуюся от своих облачений, начавшую произносить слова, наполнявшие силой ее слабые крылья. Еще мгновение – и она была бы в воздухе, я не смог бы ее удержать.
Быстрым и уверенным движением я включил сигнал тревоги. В этот момент я увидел коренастую фигуру, торопливо пробирающуюся к нам. Гормон, подумал я и, вскочив на ноги, бросился к нему, чтобы схватить его и задержать. Но тот, кто к нам приближался, не был Гормоном. Это был какой-то важный Слуга с рыхлым лицом, окликнувший Эвлюэллу:
– Не спеши, Летательница, опусти крылья. Принц Роума прислал за тобой.
Он вцепился в нее. Ее маленькие груди приподнялись, глаза сверкнули гневом.
– Отойди от меня! Я готовлюсь лететь!
– Принц Роума зовет тебя, – повторил Слуга, заключая ее в свои тяжелые объятия.
– У Принца Роума в эту ночь будут другие заботы, – сказал я. – Она будет ему не нужна. Одновременно с моими словами в небе взвыли сирены.
Слуга выпустил ее. Его рот беззвучно шевелился, он сделал один из предохраняющих жестов Воли и взглянул на небо, бормоча:
– Тревога! Кто дал тревогу? Ты, старик? На улице заметались обезумевшие люди. Эвлюэлла, освободившись, спряталась за меня – лететь она не могла, ибо крылья ее расправились едва наполовину – и была мгновенно поглощена людским прибоем. Заглушая устрашающий вой сирен, гремели громкоговорители всеобщего оповещения, инструктируя людей о способах спасения. Долговязый человек со знаком союза Защитников на щеке летел прямо на меня, выкрикивая слова, слишком маловразумительные, чтобы их можно было понять, пронесся мимо и исчез в толпе. Мир, казалось, сошел с ума.
Один я оставался спокойным. Я поднял голову, ожидая увидеть в небе парящие над Роумом черные корабли завоевателей. Но не увидел ничего, кроме парящих ночных огней и других предметов, которые всегда висят над головой.
– Гормон! – позвал я. – Эвлюэлла! – Я был один. Странная опустошенность наполняла меня. Я дал тревогу. Завоеватели близко; я лишился своего занятия. В Наблюдателях больше не было нужды.
Почти с любовью я дотронулся до усталой тележки, бывшей моей спутницей столько лет. Я пробежал пальцами по испещренным пятнами и вмятинами инструментам; потом отвернулся, и оставляя ее, зашагал по улице: без тележки, без ноши, человек, чья жизнь обрела и утратила смысл в один и тот же момент. А вокруг меня царил хаос.
10
Понятно, что в случае наступления последней битвы Земли мобилизуют все союзы, кроме Наблюдателей. Нам, которые столько времени стерегли все подступы, не было места в стратегии боя; мы автоматически распускались после подтверждения тревоги. Теперь пришло время показать свое умение союзу Защитников. В течение половины Цикла они строили планы, что им делать во время войны. К какому из них они прибегнут сейчас? Какие действия предпримут?
Я собирался устроиться в каком-нибудь общежитии и переждать кризис.
Было безнадежно думать о том, чтобы найти Эвлюэллу, и я клял себя за то, что позволил ей удрать вот так, без одежды, без защиты в такое смутное время. Куда она пойдет? Кто ее защитит?
Молоденький Наблюдатель, несшийся сломя голову, со своей тележкой, чуть не налетел на меня.
– Осторожно! – завопил я. Он поднял голову. Вид его был такой, словно его чем-то ударили.
– Это правда? – спросил он. – Тревога?
– А ты не слышишь?
– Но она настоящая? – Я показал на его тележку. – Ты знаешь, как это проверить. – Говорят, что человек, который дал тревогу, – пьяный старый дурак, которого вчера завернули из гостиницы?
– И такое может быть, – согласился я.
– Но, если тревога настоящая…
Я сказал ему, улыбнувшись:
– Если это так, то все мы можем отдохнуть. Хороший день для всех нас, Наблюдателей.
– Твоя тележка! Где твоя тележка? – закричал он.
Но я уже не обращал на него внимания, шел к ровной каменной колонне напоминании об императорском Роуме. На этой колонне были вырезаны изображения: битвы и победы, монархи других стран, бредущие в позорных оковах по улицам Роума, торжествующие орлы, знаменующие процветание империи. Я стоял в странном спокойствии перед этой колонной, любуясь тонкой работой мастеров. В мою сторону неслась знакомая фигура: Летописец Бэзил. Я окликнул его, сказав:
– Ты появился вовремя. Не согласишься ли объяснить мне эти изображения, Летописец? Они очаровывают меня, мое любопытство растет.
– Ты ненормальный. Разве ты не слышишь? Тревога!
– Это я ее дал, Летописец.
– Тогда беги! Завоеватели рядом! Мы должны драться!
– Только не я, Бэзил. Мое время кончилось. Расскажи мне про эти изображения. Про побежденных королей, потерпевших крах императоров. Все равно человек твоих лет не может участвовать в битве.
– Все сейчас мобилизованы!
– Все, кроме Наблюдателей, – сказал я. – Погоди минутку. У меня появилось влечение к прошлому. Гормон исчез; будь моим проводником в этих прошедших циклах.
Летописец дико затряс головой и шарахнулся в сторону, чтобы удрать. Я бросился к нему, намереваясь схватить за костлявую руку и притащить к интересующему меня месту, но он ускользнул от меня, а я схватил лишь его темную шаль, которая неожиданно легко осталась в моих руках. Он бросился прочь, молотя воздух руками, и скрылся из виду.
Я пожал плечами и стал разглядывать шаль, которой так неожиданно завладел. Она была пронизана блестящими металлическими нитями, образующими запутанные узоры, утомляющими глаз. Каждая нить исчезала в ткани, чтобы появиться в самом неожиданном месте, словно ветка какой-нибудь династии, неожиданно обнаруживающаяся в каком-то далеком городе. Искусство ткача было выше всяких похвал. Я набросил шаль на плечи.
Я побрел дальше. Мои ноги, которые отказывали утром, теперь легко несли меня. Молодость вернулась ко мне, и я шел сквозь городской хаос, не затрудняя себя выбором пути. Я дошел до реки, перешел ее там, на дальнем берегу Тивера, и увидел дворец Принца. Тьма сгущалась, и все больше огней загоралось под приказами о мобилизации. Время от времени слышались гулкие удары: взрывы экранирующих бомб, выбрасывающих облака дыма, скрывавшего город от взглядов Завоевателей. Пешеходов на улицах становилось все меньше. Сирены все еще завывали. На крышах зданий поспешно приводились в действие защитные установки. Я услышал писк отражателей, раскачивающихся из стороны в сторону, чтобы обеспечить максимальный захват. Не оставалось сомнений, что вторжение действительно началось. Мои инструменты могли ошибиться из-за какой-нибудь помехи, но дело не зашло бы так далеко, если бы первоначальное донесение не подтвердилось известиями сотен других членов моего союза.
Я пошел в направлении дворца, и передо мной возникла пара запыхавшихся Летописцев. Они окликнули меня, но я не понял их слов. Это был язык их союза, и я вспомнил, что на мне шаль Бэзила. Я не ответил, и они перешли на обычную речь.
– Что с тобой? Сейчас же на место! Мы должны записывать! Мы должны комментировать! Мы должны все видеть!
– Вы приняли меня за другого, – ответил я им негромко. – Я несу эту шаль вашему брату Бэзилу, который вверил ее моим заботам. Мне нет места в этой битве.
– Наблюдатель! – воскликнули они в ужасе, обругали меня каждый по отдельности и бросились дальше. Я улыбнулся и пошел ко дворцу.
Ворота были распахнуты. Ньютеры, охранявшие портал, сбежали, сбежали и два Указателя, которые раньше стояли за дверьми. Нищие, запрудившие широкую площадь перед дворцом, прокладывали теперь себе путь в само здание, чтобы найти там убежище. Это пробудило ярость наследных обладателей лицензий, чье пребывание в этой части здания было закреплено законом, и они обрушились на пришельцев с ненавистью и неожиданной силой.
Я видел калек, орудующих костылями, словно дубинками; я видел слепых, бьющих с удивительной точностью; кротких послушников, пользующихся всеми видами оружия от стилетов до звуковых пистолетов. Я обошел стороной это бесстыдное зрелище и вошел во дворец, разглядывая часовни, где Пилигримы просили благословение Воли, а Связисты отчаянно выпрашивали наставление свыше, как им избежать грядущего столпотворения.
Неожиданно я услышал звук труб и выкрики:
– Дорогу! Дорогу! По дворцу шла шеренга суровых Слуг, направляясь к комнатам Принца. Двое из них тащили извивающуюся разъяренную фигуру с полураскрытыми крыльями. Эвлюэлла! Я закричал, но голос мой утонул в шуме.
Не смог я и пробиться к ней. Слуги отшвырнули меня в сторону. Процессия исчезла в комнатах Принца. Я перехватил последний взгляд маленькой Летательницы, бледной и хрупкой, окруженной охранниками, и она снова скрылась от меня.
Я схватил за рукав бурчащего что-то Ньютера, бредущего мимо с безразличным видом.
– Это Летательница! Зачем ее привели сюда?
– Он… он… они…
– Скажи мне!
– Принц… его женщина… в его колеснице… он… он… они… завоеватели…
Я оттолкнул это лепечущее существо и бросился к дверям. Передо мной встала медная стена раз в десять выше моего роста. Я со всего маху ударил ее.
– Эвлюэлла! – крикнул я хрипло. – Эв-лю-эл-ла! Меня не отогнали и не пропустили. На меня не обратили внимания. Бедлам, царящий у западных дверей, охватывал все помещение, и, поскольку ко мне уже бежали разъяренные нищие, я развернулся и бросился к ближайшему выходу.
Я стоял во дворике, ведущем к королевскому приюту, пассивный и ко всему безразличный. В воздухе потрескивало электричество. Я решил, что это излучение одной из защитных установок Роума, приведенной в действие, чтобы противостоять нападению. И в тот же момент до меня дошло, что это означает непосредственную близость врагов.
В небе сверкнули звездолеты. Когда я заметил их во время наблюдения, они казались черными на фоне черноты бесконечности, но теперь пылали яркостью солнц. Поток сияющих, тяжелых, подобных драгоценностям сфер заполнил все небо. Они повисли бок о бок, растянувшись с востока на запад непрерывным слоем, покрывая весь небосвод, и, когда звездолеты так одновременно возникли, мне послышался грохот и звон невидимого оркестра, возвещающего появление завоевателей Земли.
Не могу сказать, далеко ли были звездолеты, много ли их парило над головой, какова была их конструкция. Я только знал, что они были тут, в своем подавляющем величии. Если бы я был Защитником, душа моя затрепетала бы только от одного их вида.
Небо перечеркнули лучи всевозможных оттенков. Битва началась. Я не мог понять действия наших Защитников, так же загадочных для меня, как маневры тех, кто пришел испытать возможности нашей планеты с громким прошлым, но со скромным настоящим. К моему стыду, я чувствовал себя не только в стороне от битвы, но и выше битвы, словно не было причин для беспокойства. Я бы хотел, чтобы рядом была Эвлюэлла, а она была где-то в глубине дворца Принца Роума. Кому бы сейчас было по-настоящему хорошо, так это Гормону, Гормону-Измененному, Гормону-шпиону, Гормону – чудовищному предателю нашего мира!
– Дорогу Принцу Роума! Принц Роума ведет Защитников в бой за землю отцов!
Из дворца появилась сверкающая машина в форме слезы, с широким обзорным стеклом, что позволяло всем видеть Законодателя, чье присутствие должно было поднимать боевой дух воинов. У рычагов управления, гордо выпрямившись, стоял Принц Роума. Его жестокие юношеские черты застыли в суровой решимости; а рядом с ним, одетая, словно императрица, сидела Летательница Эвлюэлла. Она, казалось, пребывала в трансе.
Королевская колесница взмыла в небо и исчезла в темноте.
Мне показалось, что появился еще один аппарат и устремился следом за первым, а колесница Принца появилась снова, и что они закружились по сужающейся спирали, готовясь к схватке. Рой голубых искр окутал их, а потом аппараты метнулись вверх, вдаль и скрылись за одним из холмов Роума…