Преданный рыцарь Ее Величества Фантастики - так с полным правом можно назвать Георгия Иосифовича Гуревича (1917 - 1998), человека, отдавшего служению отечественной научной фантастике пятьдесят лет жизни. Пятьдесят лет, за которые он опубликовал двадцать шесть книг, названия самых известных из которых - начиная с дебютной повести 1947 г. "Человек-ракета" - известны ВСЕМ настоящим ценителям отечественной научной фантастики.
Романы "Рождение шестого океана" - и "В Зените"...
Сборник рассказов и повестей "Пленники астероида" и "Мы - с переднего края", но прежде всего, конечно, - роман-утопия "Мы - из Солнечной системы"!
В данный том вошли наиболее известные произведения Г.И. Гуревича - роман "Мы - из Солнечной системы" и полные романтики научного поиска рассказы 1960-х гг.
Содержание:
От составителей 1
МЫ - ИЗ СОЛНЕЧНОЙ СИСТЕМЫ 1
ПРОХОЖДЕНИЕ НЕМЕЗИДЫ 81
ЛУННЫЕ БУДНИ 93
ПЛЕННИКИ АСТЕРОИДА 97
ИНФРА ДРАКОНА 109
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ 115
МЫ - С ПЕРЕДНЕГО КРАЯ 124
А У НАС НА ЗЕМЛЕ 132
ЛОЦИЯ БУДУЩИХ ОТКРЫТИЙ 139
Приложение - АТЛАС ПРИРОДЫ 176
Приложение - ТАБЛИЦЫ 179
Примечания 179
КЛАССИКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ФАНТАСТИКИ
Георгий ГУРЕВИЧ
Мы - из Солнечной системы
От составителей
Пятьдесят лет жизни были безраздельно отданы Георгием Иосифовичем Гуревичем Его Величеству Фантастике. За это время было издано 26 его книг, в том числе 4 крупных романа, множество научно-фантастических повестей и рассказов, а также литературоведческих и научно-популярных статей.
Будучи ярчайшим представителем Второй волны отечественной фантастики, Г. Гуревич отдал должное так называемой фантастике ближнего прицела. Начиная с дебютной повести "Человек - ракета" (1947) (в соавторстве с Г. Ясным) и вплоть до романа "Рождение шестого океана" (1960), он неизменно придерживался неписаных правил, характерных для этого направления. Однако если его "коллеги" в основном пропагандировали полезное народному хозяйству изобретательство, то Г. Гуревич в своих произведениях преследовал несколько иные цели. О чем бы он ни писал: о методах выведения быстрорастущих деревьев, изобретении нетающего льда, регулировании тектонической деятельности или открытии беспроводного электричества - в центре его внимания неизменно находился человек. Фантастическая идея была лишь средством.
При Таком подходе к литературе было совершенно естественным присоединение Г. Гуревича к плеяде авторов-шестидесятников, творения которых и составляют ныне классику отечественной фантастики. Повести и рассказы "Прохождение Немезиды" (1958), "Пленники астероида" (1960), "Мы - с переднего края" (1962) открыли новый период в творчестве писателя, центральное место в котором, несомненно, принадлежит утопии "Мы - из Солнечной системы" (1965), самому, наверное, недооцененному роману советской НФ. А между тем масштабное повествование о коммунистическом будущем человечества если и уступает в чем-то "Туманности Андромеды" И. Ефремова или "Полдню" А. и Б. Стругацких, то лишь незначительно.
В начале 70-х годов интересы Г. Гуревича все более склоняются в сторону гуманитарных наук. Перспективы развития общества, психология героев, обладающих сверхспособностями, составляют основное содержание сборников тех лет. Эти идеи автор развивает в повестях "Месторождение времени" (1970), "Опрятность ума" (1970) и "Когда выбирается "я" (1972). Наибольшей же концентрации они достигают в романе "В Зените" (1972, дополн. 1985) и примыкающем к нему рассказе "Глотайте хирурга", герой которых совершает путешествие к центру галактики.
"Умирать обязательно, стареть обязательно, горевать обязательно и обязательно подчиняться времени". Но что же делать, если осталось еще много нереализованных идей? Г. Гуревич нашел выход. И фантастический и реальный. Фантастический - в повести "Делается открытие" (1978) и романе "Темпоград" (1980). Их персонажи живут и работают в ускоренном сконцентрированном времени. Реальный - в книге "Древо тем" (1991), написанной в уникальной форме "НФ-конспекга", целиком состоящей из оригинальных проектов, которые писатель не успел реализовать в виде художественных произведений.
Кроме собственно литературной деятельности Г. Гуревич занимался еще и активной пропагандой фантастики. Его книги "Карта Страны Фантазии" (1967) и "Беседы о научной фантастике" (1983) до сих пор считаются эталоном жанрового литературоведения. Нельзя также не отметить научно-философскую работу "Лоция будущих открытий" (1990). "Постоянный глубокий интерес к науке, умение обобщать ее факты и изложить их доступно и увлекательно привели автора к созданию "Лоции". Книга необычная, в ней чувствуются огромные возможности человеческого ума, она будит мысль, интерес к познанию мира".
В нынешнем 2002 году Георгию Иосифовичу Гуревичу исполнилось бы 85 лет. Его мемуары носят название "Приключения мысли".
А. Синицын, Д. Байкалов
МЫ - ИЗ СОЛНЕЧНОЙ СИСТЕМЫ
ПРОЛОГ
Смотрите вверх! Выше! Еще выше! Как называете вы тот треугольник ярких звезд? У нас-то для него нет имени, на нашем небе нет такого созвездия. Так вот, в нижнем углу треугольника есть небольшая звездочка спектрального класса G2. Не ищите: она не различима простым глазом. Это наше Солнце. Возле него система спутников. Мы оттуда, мы - из Солнечной системы.
Такая беседа будет завтра, для Кима "завтра". На Земле-то пройдет сто четырнадцать лет, но послы человечества их пропустят. Полет намечен с выключением жизни. Ким закроет в Москве веки… и откроет их там, под иным небом, среди космических чужаков, среди вселенцев. И, глядя любопытными глазами (если у них есть глаза), жестами, словами, сигналами звуковыми, механическими, электрическими, волновыми (есть же у них какие-нибудь сигналы!) вселенцы спросят:
- Вы откуда?
- Мы - из Солнечной системы.
То-завтра, а сегодня-последний день дома. Ким прощается и не может проститься, глядит не наглядится. Он распрощался уже с морем, окунулся последний раз в соленые волны. Простился с величавыми горами, постоял на слезящемся леднике в последний раз. В джунгли и к полюсу не успел слетать: часов осталось мало. Весь день метался над землей и под землей на посвистывающих глайсерах, монотонных монохордах, гудящих траках всех семи горизонтов и рокочущих гезенках, их соeдиняющих. Метался, метался и устал от свиста, гула, рокота, от мерцающих стрел и хрипящих напоминателей, понял, что не с транспортом хочет проститься, не мельканием заполнить последний свой день.
Он еще побывал в акустионе, послушал невидимую оперу с голосом НЛ-246 в главной роли. Композитор Нелла нарисовала этот голос только месяц назад; ценители хвалили его безудержно. В ратостоловой заказал автомату ужин из двенадцати блюд - всех, которые любил. Выпил большой стакан глена, чтобы не спать всю ночь, последнюю земную. В последний раз пошел в пена-кино, заказал программу пострашнее, из тех, что детям и слабо-сердечным ощущать не рекомендуется; в тесной кабине какбудтора упал со скалы в океан, захлебнулся пеной, увернулся от скользкого спрута, на ракете вонзился в ослепительный протуберанец… Когда же вселенцы с фасеточными глазами окружили его, Ким с усмешкой вышел из какбудтора. Необыкновенным его не удивишь-самое фантастическое станет явью завтра. Сегодня он хочет земного, обычного, обыденного. Сегодня его последний обыденный день.
Не траками и не на крыльях-пешком двинулся он в свой прощальный обход. Вечерело. Плотные рои окончивших дневную смену вырисовывали точные клеверные листки над перекрестками. Грузы-под землю, люди-в воздух, а улицы, отданные старикам и детишкам, были пустынны в этот послезакатный час. От памятника Пушкину Ким спустился к Кремлю. На что он смотрел?
На траву - обыкновеннейшую. На зеленые листочки простенькие и узорные, одинарные и тройные, на узенькие зеленые сабельки, на шерсть земли, на ту зеленую щетину, которую дети изображают такой лохматой, чиркая карандашом как попало.
Будут ли травы там? И зеленые ли?
Парковыми аллеями спустился он к Кремлю-к Всемирному Музею Революций. Башни, сложенные из обожженных глиняных брикетов, казались внушительными, если смотреть на них от подножия, не с пассажирской высоты, превращающей все сооружения человека в игрушки. Башни навевали мысли о старине: они видели казни стрельцов и праздники первых космонавтов. Ким припомнил, что в первом веке коммунистического летосчисления два раза в год здесь грохотали военные машины. А в самые первые дни первого года пушки стреляли в эти башни. Стоявших у пушек Ким представил себе суровыми, полными решимости, злыми на прошлое. А тех, кто прятался за стеной, представить не мог. Как это можно-отстреливаться от справедливости?
На пути к братству народов стояла стена. Космические парсеки-тоже стена на пути к межзвездному братству. Что-то есть в этом символическое: перед идущими вперед обязательно стена.
О стенах придется рассказывать. Там.
Небесная синева выцвела, на бледно-сиреневое небо ползли с запада сизые тучи. В домах зажигались огни.
Окна как бы прозревали, открывали веки, во все глаза глядели на Кима. Рой вингеров редел, клеверные листки распались, растворились правильные дуги и спирали. Солидные люди, повесив крылья в стенной шкаф, пили чай с гленом на балконе, слушали радио-вести о завтрашнем старте в космос. Только неуемная молодежь носилась в опустевшем небе, водила хороводы, играла в салки, разбивалась на пары и собиралась в кучки точь-в-точь толкунцы над сонным прудом. А вот одна пара, отделившись, стремглав несется вниз, прямо к башне, в тени которой стоит задумавшись Ким. Авария? Да нет, молодечество. Затормозили, спружинили, улыбаются. Не Киму-друг другу. Кима не замечают, хотя он в двух шагах. Собой заняты. Он и она. У него синие крылья, у нее в полоску. Высвободили руки, закинули крыло на крыло, превратили их в плащи, синий и полосатый. Он стряхнул свой шлем, протянул ладони, снял ее прозрачный наголовник. Девушка подняла лицо - Ким увидел глаза.
Бездонно-темные, бархатно-мягкие, влажно-блестящие…
Счастливые!
Ким, отбывающий, затаив дыхание, смотрел в это сияние, не для него зажженное. Запоминал. Потом кашлянул осторожно. Девушка вздрогнула, заметив третьего лишнего. Глаза ее стали раздраженно-выжидательными. Ким ушел смутившись. Хотел сказать: "Простите, девушка. Я только хотел унести ваш взгляд".
Завтра, через сто четырнадцать лет, те незнакомые спросят его нетерпеливо:
- Ну и что у вас в Солнечной системе?
Он покажет им снимки (если у них есть глаза), объяснит словами, жестами; знаками (есть же у них какие-нибудь сигналы!). А если вселенцы уже изобрели пси-трансляторы, читающие мысли, конечно, они попросят:
- Разрешите посмотреть ваш мозг?
Увидят впечатления последнего дня: травы, стены, глаза… и всех предыдущих дней Кима, всей его жизни, с первых лет.
А что у Кима в мозгу, что он помнит, что покажет?
Мы, хозяева Солнечной системы, существа сухопутные, уроженцы твердой планеты, живем на границе твердой и газообразной оболочек. Но даже наша родная планета на две трети залита водой, наши поселения окружает жидкая синяя пустыня, и еще две трети суши отнимают у нас желтые сухие пустыни, зеленые - влажно-болотистые, белые - слишком холодные, серо-коричневые-слишком крутые. Последние века-всю сознательную эпоху мы заняты были борьбой с этими пустынями, старались их потеснить. Эта работа была в самом разгаре, когда появился джинн из бутылки.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДЖИНН ИЗ БУТЫЛКИ
Мы, хозяева Солнечной системы, существа сухопутные, мы, уроженцы твердой планеты, живем на границе твердой и газообразной оболочек. Но даже наша родная планета на две трети залита водой, наши поселения окружает жидкая синяя пустыня, и еще две трети суши отнимают у нас желтые сухие пустыни, зеленые - влажно-болотистые, белые - слишком холодные, серо-коричневые - слишком крутые. Последние века - всю сознательную эпоху мы заняты были борьбой с этими пустынями, старались их потеснить. Эта работа была в самом разгаре, когда появился джинн из бутылки.
ГЛАВА 1
НАСЛЕДНИКИ ПРИНИМАЮТ НАСЛЕДСТВО
Где-то на самом дне памяти воспоминание детства, едва ли не первое.
Держась за теплую руку мамы, он входит в незнакомый дом.
На стенах интересные картинки, на ступеньках лестницы картинки, на дверцах низеньких шкафчиков картинки, а наверху, в большой желто-оранжевой комнате, стрекоча, жужжа, квакая и попискивая, скачут механические зверьки.
- Можно я поиграю, ма?
- Это не для детей,-говорит мама.-Для тебя тоже.
Комната радостная, желто-оранжевая, вся пронизанная солнцем. Одна стена совсем прозрачная, даже упасть страшно, и за ней юфоквя река. Вздымая радужную пену, скользят настоящие суда, а в хатончиках, поросших белыми лилиями, взявшись за руки, танцуют взрослые девочки.
- Мама, можно там гулять, где кораблики!
И вдруг выясняется, что мама уходит совcем… навсегда. Ким плачет навзрыд, уткнувшись лицом в шелковистый комбинезон.
И мама кривит рот, кусает губы.
- Долгие проводы - лишние слезы,- говорит чужая тетя.
- Он у меня такой впечатлительный, такой чувствительный, - всхлипывает мама,-Он совеем не похож на других детей. Я не успела закалить его характер. Может, отложим на год, как вы посоветуете! (Интересно, что память сохранила все слова, даже непомятые.)
Чужая тетя смотрит сурово:
- Пусть идет в коллектив, пусть будет как все, а потом уж проявляет характер.
Характер у Кима проявился еще в младшей школе…
Мягкий.
Он оказался послушным ребенком, малоподвижным, но отнюдь не болезненным, крупным, щекастым, большим любителем покушать. Товарищей никогда не обижал, но и не жаловался на обиды. В играх был уступчив, бегать и шуметь не любил, предпочитал возиться с маленькими. Анна Инныльгин, директор, забеспокоилась: не трус ли растет? Внимательно присматривалась, испытывала смелость питомца, потом записала в Дневнике воспитателей (выпускникам перед прощанием со школой давали читать эти записи):
"Ким не трус. Ровесники его боятся. Он тяжелее и много сильнее их. Однако превосходством не пользуется, никого не задевает. Должно быть, самому сильному неинтересно проявлять силу; испытывать незачем, сомнений нет. Ким уступчив, и это тоже признак силы. Ему всякая игра легка, он везде себя покажет. Сильные люди добры, Ким тоже добрый. Злыми, хитрыми и плаксивыми, как я замечала, бывают слабенькие, беспомощные, неспособные жить самостоятельно. Недаром так много злых в книгах прошлого тысячелетия. Это все хищники или паразиты. Злостью, хитростью или слезами они заставляли других кормить себя. Сейчас доброты больше, легче жить, ни от кого не завися. Впрочем, я человек нового времени, возможно, мои рассуждения о предках наивны и неуважительны…"
Ко всему миру Ким относился ровно и благодушно, к слабым - с особенным вниманием. Именно эта готовность прийти на помощь и подарила ему друга на всю жизнь-Всеволода Шумского, Севу.
Сева был из "маменькиных сынков". Так называли ребята новичков, живших в семье лет до восьми или позже. И тут в спаявшуюся группу пришел избалованный, хвастливый и слабосильный мальчик, не умеющий ни прыгать в воду с вышки, ни кувыркаться, ни бороться, ни просить по школьным правилам пощады.
И неумение его, и хвастовство, и слабость, и плаксивость вызывали смех. Злее всех дразнили новичка самые слабые из старожилов, радовались, что не они последние. Звереныш, еще не вытравленный из детей воспитанием, жаждал доказать свое превосходство. Но превосходство Кима и так было признано. И он взял Севу под защиту. Защитить от нападок целого класса было труднее, чем довести новичка до слез.
Потом к ним присоединился Антон Хижняк, по прозвищу Анти или же Наперекор,- азартный и упрямый спорщик. Делом чести он считал настоять на своем. И здесь он тоже пошел наперекор товарищам: все дразнят,- значит, он будет дружить.
Тройка оказалась прочной, в ней каждый нашел свое место. Сева был затейником: загорался, восхищался, придумывал, предлагал. Анти решал - обычно наперекор Севе,-составлял план действий, не всегда дозволенных, и командовал. Ким выполнял, попадался… и, как исполнитель, получал наказание-неделю без экскурсий. Впрочем, друзья, даже не попавшись, самоотверженно отказывались от удовольствия-сидели с Кимом вместе.
Конечно, они называли себя трилистником, и треугольником (Ким был основанием, Анти - вершиной, Сева-медианой), и тремя мушкетерами (Ким был Портосом-по комплекции). Сева, самый общительный, пытался время от времени присоединить Д'Артаньяна, причем начиная с шестого класса Д'Артаньянами чаще бывали девочки. Но сам же, разочаровавшись, через некоторое время голосовал за отставку Д'Артаньяна, "за чистоту тройки", как он выражался.
Так и прошли они втроем школу, набирая знания и Принимая постепенно наследство, ведь все они были равноправными наследниками ста миллиардов людей.
Введение в наследство проходило по этапам. Ежегодно после перехода в следующий класс выдавалась какая-то доля на руки. Этот "день большого подарка" школьники считали лучшим в году.
Например, при переходе из третьего класса в четвертый ребятам надевали на руки часы. Это называлось "дарить время". И директор произносил небольшую речь о том, что ты, юный гражданин, получаешь время в свое распоряжение-двадцать четыре часа в сутки; береги его, не трать попусту, следи за минутами, распределяй их разумно, так, чтобы хватило на все: на игру, на чтение, на гулянье, на дело. И как же гордились ребята своим новым тикающим наставником, как любовно смотрели на правую руку, сколько раз на дню сверяли время, какие составляли подробные планы дня, чтобы по минутам следить за выполнением! И многие на всю жизнь сохранили вкус к бережливому расходованию времени.
При переходе в пятый класс школьнику "дарили эфир"- на левую руку надевали радиобраслет. Передатчик-то был у них и раньше, но не браслет, а медальон - бессловесная мигалка ("радиоплач"), вызывающая только маму или воспитательницу. По ней всегда можно было запеленговать заблудившегося ребенка. Вот -эта мигалка в день подарка снималась с шеи пятиклассника, а взамен надевался на руку браслет с круглым экранчиком и диском-цифровым или буквенным. Любого человека Земли можно было пригласить теперь к себе на экран. Обладатель браслета получал позывные. Киму достались НВЛ Киме 46-19. НВЛ означало Нижне-Волжский радиорайон; эти буквы менялись при переезде. А Кимсом 46-19 Ким стал уже на всю жизнь, как бы получил еще и радиоимя. Иногда это второе имя даже вытесняло первое. И девушки, знакомясь, сразу же называли позывные: МОС Валя 02-02. А космонавты многозначительно говорили: "Без позывных", потому что за пределами Земли всеобщей связи не было.