Завтра, если получится, я позвоню Кингсли; скажу, что я возвращаюсь.
Леди Ирис шевельнулась во сне и снова затихла. Слышно чье-то дыхание. Тихое-тихое. Наверное, это мое дыхание. Может быть, это я дышу, я одна - в этой ночи, что подступает со всех сторон.
* * *
Я достала фотографию Анджелы.
На снимке мы с ней вдвоем. Анджеле тогда было семь. Я хорошо помню мгновение, когда нас засняли. Дочка стоит на переднем плане, смотрит прямо в камеру, слегка наклонив голову. Она не улыбается, но кажется, что сейчас улыбнется. Короткая стрижка под мальчика, чистые глазенки. Один - синий, другой - карий. Прямой и бесхитростный детский взгляд. Я - чуть подальше. Сижу на траве, смотрю в сторону. Разгар лета, тени на лужайке, кошка свернулась клубочком в высокой траве. Все до мельчайших деталей. По памяти. Потому что сейчас я смотрю на снимок и вижу только туманную дымку. Фигуры исчезли. Они потерялись. Солнце включили на полную мощность.
Моя девочка, моя радость.
Что мне делать? Время идет, дни проходят. Столько всего потерялось уже безвозвратно, а дни проходят, время идет, и с каждым прожитым днем я все дальше и дальше от того мгновения, когда я могла бы тебя спасти. И шум, отнявший тебя у меня; даже теперь он не отпускает. Он выжигает твои следы…
Мне нужно заснуть.
* * *
Ты в своей барокамере, в черной воде. Тебя кормят через капельницу, ты уже ничего не увидишь и не услышишь. Тебя оградили от мира звуков и зрительных образов. Теперь твой язык никогда не почувствует вкуса. К тебе не пробьется ни один запах. Я уже и не помню, когда я в последний раз прикасалась к тебе, к твоей коже. Потому что боюсь передать информационный сигнал, который окажется слишком болезненным. Невыносимым.
Колыбель.
Такой была твоя жизнь в самом конце. Под контролем сложной системы жизнеобеспечения. Такая хрупкая. Состояние стабильное. Жизнь, которую я теперь вижу во сне в образе данных, выведенных на экранах.
Мерцающие огоньки в темноте.
И больше ничего.
В глухой изоляции. Даже от любви, самого болезненного из сигналов.
* * *
Я не знаю. Что-то случилось. Только я мало что помню. Кажется, я просыпалась под утро. Да, наверное. В комнате кто-то был. Было очень темно, свечи уже догорели, и поэтому я не могла ничего разглядеть. Но я знала, что это слуга, который нас встретил сегодня вечером. Эдвард. Он стоял рядом с креслом. Головы леди Ирис не было видно. Должно быть, она сползла в кресле, во сне. Он обернулся и посмотрел на меня, Эдвард.
- Что вы тут делаете? - спросила я.
- Выполняю свои обязанности, - сказал он. И больше я ничего не помню.
* * *
Утром, когда я проснулась, леди Ирис не было в комнате. Слуга тоже куда-то делся. Теперь в доме хозяйничали только кошки. Они уже не скрывались, как прежде. Их было так много, что и не сосчитать. И все разных цветов.
Я обыскала весь дом, но телефона так и не нашла.
Запах талька указал мне дорогу обратно, в коридор на втором этаже. Кресло, окно, постель, где я спала, - все было присыпано пудрой. Меня знобило. Деревянный ящик лежал на полу рядом с креслом. Письма и другие бумаги вывалились наружу.
Два шприца. С "Просветом".
Я решила взять их себе. Когда я наклонилась, я увидела книгу. Под креслом. Томик английской поэзии. Под названием книги были какие-то черные точки, в определенном порядке. Шифр. Тайный язык. Я открыла книжку наугад. Прошлась пальцами по одному стихотворению. Всего несколько строк. Жесткие выступы на плотной бумаге.
Азбука Брайля.
2
Мы вышли из дома, и оказалось, что Тапело ждет нас на улице. Она стояла, прислонившись к машине. Такая же чистенькая и аккуратная, как всегда. Шарфик на шее, сумка через плечо. Волосы все так же собраны в узел.
- Как-то вы поздно встаете, - сказала она. - Нам по пути?
- Нет, - отрезала Хендерсон.
- А вам куда?
- В прямо противоположную сторону.
- Ага, мне тоже туда.
- Что вообще за дела? Откуда она узнала, где мы остановились?
- А я доктор? - сказал Павлин.
- Она была с нами в машине, - сказала я, - вчера, когда мы спрашивали дорогу.
- Слушай, Марлин, - сказала Тапело. - Я не знаю, куда вы едете, мне все равно. Но возьмите меня с собой. Только дотуда.
- Это очень далеко.
- Мне все равно. И если что, я могу сесть за руль.
- Сесть за руль? - переспросила Хендерсон. - А тебе сколько годиков, девочка?
- Я умею водить. Я хорошо вожу, правда.
Хендерсон повернулась ко мне.
- Марлин, ты можешь как-нибудь от нее избавиться?
- Да чем она нам помешает?
- Что?
- Да пусть едет, - сказала я.
- Только за руль я ее не пущу, - сказал Павлин.
- Садись в машину, - рявкнула Хендерсон.
- Уже сел.
Павлин уселся на водительское сиденье.
- Ладно, - сказала Хендерсон. - Вот что мы сейчас сделаем. Как можно скорее уедем из этого мрачного места. Найдем кафе где-нибудь у дороги и нормально позавтракаем. Настоящей едой. А потом мы поедем дальше, а девчонка останется там, в кафе. Без разговоров. Да? Марлин?
- Да, хорошо.
- Сама поражаюсь, какая я сегодня добрая. Так начинается день.
* * *
На запад, к лондонской окружной. Солнца почти не видно, оно бледное-бледное, почти такого же цвета, как небо. По-моему, где-то мы повернули не туда. Проехали мимо маленькой деревеньки, которая еще строилась. Стены домов были выкрашены в яркие основные цвета. Там не было ни заборов, ни нормальных садов: только зелень травы и прямые гравийные дорожки. Мы проехали через деревню под объективами камер слежения. Только в демонстрационном доме наблюдались какие-то признаки жизни: молодые родители, двое детишек. Когда мы проезжали мимо, они нам помахали, как старым знакомым.
- И чего они лыбятся, интересно? - спросила Хендерсон.
- Им все обеспечат по полной программе, по последнему слову техники, - сказал Павлин. - Электронный "Просвет", все дела.
- Ты так думаешь?
- Да. Ты глянь, какие у них тут камеры, и спутниковые антенны на каждом доме.
- Ну да. У них все по полной программе, а мы опять в полной жопе.
- Кстати, а где мы?
- А хрен его знает. - Хендерсон пролистала атлас автомобильных дорог. - На картах этого места нет.
- Мы что, заблудились? - спросила Тапело.
- Не знаю.
- Не знаешь?
- Там, где я был, - сказал Павлин, - вообще нету карт. Зато есть дыры в земле.
- И где ты был?
Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.
- А, понятно, - сказала Тапело. - Ты был на войне?
- Ну, недолго.
- Ух ты. Так вот откуда у тебя пистолет.
- Не твоего ума дело.
- И ты убивал людей? Много убил?
- Много, бля. Даже слишком. А теперь помолчи.
- Хорошо.
- А то у меня мозги сводит, - сказала Хендерсон.
- Почему? - спросила Тапело. - Ты разве не приняла "Просвет" утром?
- М-да, хамоватая девочка. Знаю я вашу породу. Целый день жрут колеса и думают, будто им все нипочем.
- Я не такая.
- Опасная практика. Ты когда-нибудь видела человека в черном трансе?
- Я принимаю сколько положено.
- А, ну пусть тебе будет хорошо. Тебе хорошо?
- Я хочу есть. Кажется, мы собирались найти кафе.
- Все вопросы - к штурману, - сказал Павлин.
- Бля. Ты там рулишь, вот и рули по дороге. - Она швырнула атлас через плечо. Он упал на сиденье рядом со мной.
- Может быть, мы никогда уже не позавтракаем, - сказала Тапело. - И не пообедаем, и вообще. Может, мы так и застрянем в этой машине и будем ездить кругами по тем же дорогам, пока не умрем. Без еды и воды. А когда мы умрем в этой машине, она все равно будет ехать. Ну да. Она все равно будет ехать, сама по себе. Наш гроб на колесах. В буквальном смысле.
Хендерсон обернулась к нам. Посмотрела на Тапело, покачала головой и отвернулась.
- Бензин раньше закончится, - сказал Павлин.
Какое-то время мы ехали молча, а потом Тапело достала из сумки какую-то черную коробочку. Там с одного боку была маленькая застежка. Тапело ее расстегнула, и коробка раскрылась, как книга. Это были дорожные шахматы: небольшая доска и фигуры.
- Хочешь, сыграем? - спросила Тапело.
- А толку?
Девочка лишь улыбнулась.
Во время нашего путешествия мы не раз видели, как люди играют в шахматы. Как ни странно, в последнее время шахматы сделались популярными, и особенно среди молодежи. Никто не знает, почему на какие-то вещи шум влияет заметно сильнее, точно так же, как он влияет и на людей: на кого-то больше, на кого-то меньше. Но шахматы чуть ли не в первую очередь утратили всякое ощущение упорядоченности. Часы, зеркала, шахматы…
- А ты можешь играть? Но как?
Девочка пожала плечами, расставила на доске крошечные фигурки и принялась передвигать их, играя сама с собой: и за черных, и за белых. Я так и не поняла, по каким правилам она играет, но какое-то время я все-таки понаблюдала за ней, а потом отвернулась и стала смотреть в окно.
Теперь вдоль дороги тянулся лес. Дорожные знаки и указатели на перекрестках и боковых съездах были практически неразличимы в густой тени листьев, под слоем грязи, и мха, и неразборчивых граффити, за какими-то странными облачками пыли. Многие были затянуты черным брезентом. Мне удалось разглядеть только считанные единицы, но я все равно не смогла ничего прочитать. Мне показалось, что надписи сделаны на иностранном языке. А на каком - непонятно. И еще были пустые знаки. Просто белое поле, цветной ободок, а внутри - ничего. Никаких надписей, никаких значков.
Я была абсолютно уверена, что эту церквушку мы уже проезжали. Хотя, может быть, все деревенские церкви выглядят более или менее одинаково. Собака перебежала дорогу, и Павлину пришлось резко выкрутить руль. Он остановил машину.
- Ты как? Нормально? - спросила Хендерсон.
- Ага. Вот блин, на фиг.
Его трясло, я это видела.
- Хочешь я поведу? - предложила Тапело.
- Нет я, - сказала Хендерсон.
- Я сказал, я в порядке. И хватит уже.
Мы поехали дальше. Но все осталось по-прежнему: куда бы мы ни сворачивали, вокруг был все тот же пейзаж, унылый и тусклый.
Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.
- А вы знаете, - сказала Тапело, - что некоторые места заражены больше, чем все остальные?
- Знаем, - сказала Хендерсон.
- Да я просто сказала.
- Очень вовремя, - заметил Павлин.
- Что там?
- Дома. Похоже, деревня.
- Будем надеяться, там есть кафе.
Но когда мы подъехали ближе, оказалось, что это та же деревня, где мы уже были: всего одна улица, ничем не засаженные участки, ярко раскрашенные дома.
- Тут мы уже проезжали, - сказала Хендерсон.
На этот раз краски на стенах домов казались еще насыщеннее, еще ярче. Воздух вибрировал цветом; у меня в голове гудело.
- Ага, - сказал Павлин, - а вон и демонстрационный дом.
Молодое семейство так и сидело в саду, в полном составе, и они опять помахали нам, когда мы проехали мимо.
- Это не они, - сказала Тапело.
- Что?
- Это другая семья. Смотрите, жена - блондинка. А в прошлый раз была брюнетка.
- Да ладно.
- Это другая деревня.
- Блин, а девчонка права, - сказал Павлин. - Где мы вообще? Что за хрень?
- Всё, мне надоело, - сказала Тапело, закрыла шахматную доску и убрала ее в сумку. При этом она как-то неловко дернула рукой, и часть содержимого вывалилась из сумки. Книжка в мягкой обложке, пара монеток, сигареты и маленькая пластмассовая штуковина. Я сперва даже не поняла, что это было. Плоская прямоугольная штука бледно-зеленого цвета с эмблемой в уголке.
Зеркало.
Маленькое раскладное зеркальце в футляре с крышечкой. С эмблемой известной компании, производившей косметику.
Запрещенная вещь.
Тапело заметила, как я уставилась на ее зеркальце. Глядя мне прямо в глаза, она убрала его в сумку. А потом поднесла палец к губам в безмолвной просьбе не выдавать ее.
- Что там у вас происходит? - спросила Хендерсон.
Девочка посмотрела на меня и покачала головой.
- Ничего, - сказала я.
Тапело улыбнулась на долю секунды, а потом взяла в руки атлас, который Хендерсон зашвырнула к нам, на заднее сиденье. Пролистала, открыла на определенной странице. Потом она пару секунд пристально изучала карту, водя пальцем по линиям дорог. Сопоставила то, что снаружи, и то, что на карте. Закрыла глаза.
- Следующий поворот налево, - сказала она. - А потом второй - направо.
- Что? - сказала Хендерсон.
- Ты уверена? - спросил Павлин.
- Просто делай, как я говорю.
* * *
Лес закончился, мы выехали в более "обжитую" зону. Дорожные знаки вновь обрели смысл. На одной придорожной площадке для остановки автомобилей какая-то пожилая пара устроила маленький рынок. Всего-то два раскладных столика, несколько стульев, брезентовая ширма от ветра.
Женщина продавала цветы.
Мужчина сидел за мольбертом. Рядом стоял большой щит с отпечатанной надписью. Мы притормозили, и Тапело прочитала, что там написано.
- Портреты маслом. Гарантировано сходство с оригиналом.
Тут же стояли образцы работ: кляксы в темных тонах и размашистые мазки более ярких цветов - как следы от порезов.
Я не смогла разглядеть ни одного человеческого лица.
* * *
За соседним столиком сидели двое мальчишек. Они подкалывали друг друга, изощряясь в остроумии, и, похоже, вовсю веселились. Они то и дело поглядывали на Тапело: то один, то другой.
- И чего вы уставились? - спросила Хендерсон. Мальчишки вернулись к своей игре.
Мы все же нашли, где позавтракать. Какую-то грязную забегаловку. Но это все-таки лучше, чем ничего. Тапело, как оказалось, дала правильное направление. А теперь Хендерсон принялась до нее докапываться.
- Ну ладно, девочка, давай прощаться.
- Вы что, правда бросите меня здесь?
- Можешь не сомневаться. Вот, видишь, ребята. Они тебя и покатают. Иди познакомься. Они вроде прикольные. Повеселишься.
- Интересно, - сказал Павлин, - а какой вкус у этой фабричной еды? То есть на самом деле?
Он уже принялся за вторую порцию "сытного завтрака".
- А тебе не все равно? - сказала Хендерсон. - Ешь, насыщайся.
- Слушай, девочка…
- Что? - спросила Тапело.
- Что это, по-твоему? На вкус?
- Господи, - Хендерсон закатила глаза, - на вкус это завтрак.
- Давай попробую, - сказала Тапело.
Павлин подцепил на вилку свою еду и передал вилку Тапело. Она прожевала кусок. Прикрыла глаза, перекатывая пищу во рту. Устроила настоящее представление, изображая великого дегустатора.
- Меня сейчас вырвет, - сказала Хендерсон.
И все это время Тапело смотрела на меня; как будто у нас с ней был общий секрет. Хотя, собственно, так и было.
- На вкус это яичница с беконом, - сказала она.
- Усраться можно, - сказала Хендерсон.
- Прикольно, - сказал Павлин. - А мне кажется, это заварной крем. Не яичница, а сладкий крем.
- А вместо бекона? - спросила Тапело.
- Чернослив. Да, именно так. Заварной крем с черносливом.
Я пошла звонить Кингсли. Мужчина за стойкой сказал, что телефон - в том конце коридора, и пожелал мне удачи. Телефон лежал на полу, у входа в мужскую уборную… Я наклонилась, подняла аппарат, сняла трубку. Треск и помехи на линии. Никакого гудка. Я потыкала пальцем в кнопки. Безрезультатно. А потом я заметила перерезанный провод.
Тогда откуда взялись помехи?
Когда я вернулась за столик, Хендерсон с Тапело снова ругались.
- Когда мы приедем на море, - сказала Тапело.
- Что?
- Можно будет пойти на пляж. Ну, то есть погулять по пляжу.
- Мы, может, и погуляем. Но тебя с нами не будет.
- Но я же вам хорошо помогаю. Вчера вечером…
- Вчера - это было вчера, а сегодня - уже сегодня.
- Ну а сегодня? Если бы не я, вы бы сейчас так и плутали неизвестно где.
- Знаешь что, девочка, бежать уже некуда. Болезнь пожирает весь мир и когда-нибудь доберется и до тебя.
- Я знаю, да.
- А знаешь, в чем главная сложность с такими, как ты? Если твое состояние еще не такое тяжелое, как у всех остальных, это еще не значит…
- Ну, блин. И что я, по-твоему, должна делать?
- Малышка, от шума не скроешься. - Хендерсон отвернулась от Тапело. - Слушайте. Марлин, Павлин. Слушайте, что я скажу. Я хочу, чтобы сегодня все было очень легко и просто. Хочу доехать до места, найти того парня. Как его там?
- Джейми.
Я уже показала им письмо Кингсли.
- Джейми, да. Джейми из театра.
- Вы о чем? - спросила Тапело.
- И я не хочу никаких неприятностей, - сказала Хендерсон.
- Никто не хочет, - сказала я.
- Ну вот, Марлин. Нам не нужны лишние сложности. Павлин? Ты меня слышишь? Павлин? Что ты делаешь?
- Что?
- Что ты делаешь?
- Смотрю на себя.
- Ага. В ложку?
- В ложку, - сказал Павлин. - А что? В ложку - можно. В смысле, нигде не написано, что нельзя. Распоряжений насчет ложек не было.
- Точно, - сказала Тапело.
- Я тихо хуею, - сказала Хендерсон.
Павлин держал ложку перед собой. И смотрелся в нее, как в зеркало.
- И что ты там видишь? - спросила я.
- Ага, что? - сказала Тапело.
Павлин не отрываясь смотрел на свое отражение в ложке. Ну или что он там видел. А мы сидели, таращились на него и ждали, что он скажет. Но он все смотрел и смотрел в эту ложку. И молчал.
- Ну? - не выдержала Хендерсон. - Ты что-нибудь видишь?
Павлин молчал.
- Дай мне, - сказала Хендерсон. Павлин еще крепче вцепился в ложку.
- У тебя есть своя ложка, - сказала Тапело.
- Я хочу эту.
Хендерсон легонько коснулась руки Павлина, и только тогда Павлин выпустил ложку. Хендерсон взяла ложку и заглянула в нее. Она смотрела на свое серебристое отражение в вогнутой части ложки. Долго смотрела. Без слов. А потом она отвернулась от этого крошечного искривленного зеркальца и уставилась в стол. Павлин тоже сидел, опустив глаза. Они так сидели достаточно долго, и Павлин что-то бормотал себе под нос. Очень тихо. Я не могла разобрать слов. А потом он поднял глаза и сказал уже внятно:
- Я не знаю. Я не знаю, какой я теперь, Не знаю.
Он отвернулся.
- Я не знаю. Не знаю.
Тапело тихонько кашлянула, а потом вдруг сказала:
- Хочешь, я расскажу?
- Что? - сказала Хендерсон.
- Я могу рассказать.