- Не верю! - запальчиво воскликнул Сломоухов. - Я не верю! Наука, черт возьми, наука - это все для меня. Непрерывное, ежечасное горение, месяцы раздумья и торжествующий взлет человеческой мысли! Да кто это раз испытал, тот…
- Погодите, - остановил его Пасхин и твердо приказал дочерям: - Ну-ка, бутылочку на стол!
Кюсю поставила бутылочку на стол, и Сломоухов нахмурился.
- Дело серьезное, - сказал он. - Тут пахнет Ганюшкиным.
Кюсю наклонилась к бутылочке и нараспев сказала:
- Афанасий Петрович… Мы вас ждем…
- Да, дело серьезное, - повторил Сломоухоз, когда фигурка Афанасия Петровича появилась внутри пузырька. - Так вот почему я так стремился! Вот почему я не шел, а летел…
Сломоухов протянул руку к пузырьку, но Гамма со словами: "Александр Денисович, спокойко!" - встряхнула содержимое бутылочки. Сломоухов отшатнулся и зажмурился.
- Коварная, - сказал он.
Гамма высокомерно подняла бровь.
- Человеку, сидящему в аптечном пузырьке, не подобает прибегать к резким выражениям, - оказал она. - Просите прощения!
- Сдаюсь, сдаюсь, но, Гаммочка, это потрясающе! Вы понимаете, что можно сделать вот с этим? - Сломоухов показал на пузырек.
- Понимаем, - сказала Гамма. - Вы это намерены изучить, написать об этом научную работу и, конечно, прославиться. Не выйдет! Не вы, а мы будем вас изучать. И при малейшем неповиновении - вот так… Гамма сделала такой жест, будто встряхивает бутылочку, и Сломоухов вновь зажмурился.
- Вы взрослая женщина. Гамма Памфиловна, - сказал он, помолчав. - И вы даже не представляете, что попало в ваши руки. За этим - кровь! - выкрикнул Сломоухов. - Понимаете? Да, да, именно об этом мне рассказывал Ганюшкин. Именно об этом…
- Да о чем же? - нетерпеливо спросил Юрий Васильевич.
- Ну, знаете, это долгий разговор, Юрий Васильевич. Как-чибудь а другой раз.
- Сейчас же рассказывайте, - приказала Гамма, - сейчас же!
- О, нет. Сломоухову никто не может приказать… Никто, кроме вас, дорогая Гамма Памфиловна, вам я повинуюсь.
Началось это в тридцатых годах. Я тогда был мальчишкой у старателей. Родителей я своих не помню, слышал только, что они были из ссыльных аристократов; догадываюсь, что дело заключалось в каком-то дворцовом перевороте на самом высоком уровне. Затем ссылка в глушь. Не приспособленные к полудикому образу жизни мои родители умирают, а я остаюсь один как перст в каком-то якутском чуме, где меня подбирают старатели. По-видимому, я произвел на них впечатление прирожденной смышленостью.
Идет время, и постепенно я начинаю кое-что понимать в старательском ремесле. Золото-то в этих местах кочковатое, жильное - редкость. Промышленная разработка только-только начиналась, тут и простор смекалке, простор интуиции, я бы сказал, интеллекту. И стал я приносить нашей ватажке удачу, да какую! Говорят старики: идем на Вилюй, а я ни а какую, я говорю: "Вот сюда, да повыше, и будет, черт возьми". И раз, и два угадал, да что угадал! С этого часа - беспрекословный авторитет, в рог смотрят. Пошучу - с ног падают со смеху, бровь изломаю - в ножки кланяются. Да что там говорить, с четырнадцати лет Денисычем, величали, вот как! Народ, понимать надо…
Сломоухов разделил бороду на два кудрявых рожка и вновь задумался.
- И вот, - продолжал он, - и вот, попадаю я к некоей мамке, Редозубова по фамилии. Вы знаете, что такое старательская мамка? Нет, этого понять нельзя, невозможно! Это не женщина, это тигрица, да, тигрица, но с сердцем нежной лани. Вы понимаете? В артели старательской десять, двадцать парней, кругом на тысячи верст - никого, и - одна женщина. Она и бельишко починит, и постирает, мне, пардон, сопли утрет, а кому постарше - выволочку сделает, если там напьется не ко времени или что скроет. Совесть и честь старательская, мать родная, единственный лучик гуманности в черной яме нашей жизни бродячей, вот что такое мамка! А сама? Ест, пока кашу пробует, спит бог знает где, кто с удачи обновку купит, тому и спасибо, в общем, как говорили наши предки, вся нага и отверста…
А кругом народ разный. Знали бы вы. Гамма Памфиловна, знали бы вы, очаровательные девицы, и вы, столичный юноша, в каком аду рождался и закалился этот характер…- Сломоухов постучал себе в грудь. - Но нет, вам не дано даже представить эту удивительную атмосферу непрестанного подвига и непрерывного человеческого падения… Нет, не дано… Но мемку тронуть? Этого никому не было позволено.
И вот, бреду я как-то по краю болота, присматриваюсь: вода есть, хоть залейся, а где вода, там держи ухо востро, старатель. И вдруг стон, тихий такой стон. Подхожу ближе и за кустом можжевельника вижу сапог. Обыкновенный сапог, истрепанный в клочья и чуть так шевелится. Я еще ближе… Мать честная - человек! Весь в крови, и голова и руки, да кровь засохла корой, не разобрать лица. Я назад. Подбегаю к нашему, с позволения сказать, биваку, а там одна Редозубиха. "Мамка! - кричу, - мамка! Человека нашел". Притащили мы вместе с ней этого человека, а он и в память не приходит. Вот собрались к вечеру наши молодцы. Кто такой, спрашивают, а мы и не знаем. Долго он у нас лежал, очень долго, не мамка, погиб бы. Вот так я и нашел Ганюшкина. Стали его расспрашивать, как да что, потому что видели - человек этот не нашего, не старательского звания. Что бродяга, видно, но не старатель. А он помалкивает. "Медведь, говорит, порвал и все".
Сломоухов быстрым движением взял кусок сахара и со словами: "Удивительно укрепляет сердечную мышцу, не так ли, Памфил Орестович?" захрустел им на всю комнату.
- Вот тогда, - продолжал Сломоухов, расправляясь с сахаром, - и рассказал он мне удивительную историю. Было это году в тридцать втором. Да, не раньше. Нарвались мы на Коробейникова. Памфил Орестович, вероятно, помнит эту фамилию? Грабитель, негодяй, и - никакой романтики. Он как раз с Алдана улепетывал и старателей обирал, да и вообще всех, кто под руку попадется. Ну мы и попались. Зайцев Аполлон до сих пор под стол ныряет, если кто крикнет "Коробейников идет!" Что с нами делали, рассказ не для ушей цивилизованного человека.
Однако в живых остался: потому что спешил атаман, спешилСидим мы это у костра, греемся. На душе противно-противно. Труд, можно сказать, целого лета впустую. Да и так, кто без тулупа, а кто и вовсе, но это опять-таки не для цивилизованных ушей… И говорит мне Ганюшкин: "Ты, Шуренок, того, субтильного, приметил в бекеше, что меня обезьяной назвал?" "Приметил, говорю, а что?" "Знавал я его. Видно, медведь меня так умял, что и не узнал он меня, да оно и к лучшему. Дурной человек, хоть и звания благородного…" Ну, я его уговаривать, расскажи, мол, что да как. Бог ты мой, ну словно сейчас костер перед глазами… Вот точно так, как вы от меня. Гамма Памфиловна, сидел Ганюшкин, пардон, неглиже. А Зайцев все зубами стучал, которые ему Коробейников по доброте душевной оставил.
- А у вас и дверь нараспашку? - раздался вдруг с порога голос Афанасия Петровича. - Стоял он в пальто, держа шапкуушанку в покрасневших на морозе руках.
Кюсю испуганно взглянула на бутылочку и первой бросилась к Афанасию Петровичу. Все задвигали стульями, освобождая место для нового гостя.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
- А мы тут Сломоухова слушаем, - сказала Кюсю, когда Афанасий Петрович уселся за столом. - Он нам такие интересные вещи рассказывает!..
- Врет все, небось, - равнодушно обронил Афанасий Петрович. - Известно, слономуховщина, на бобах разведенная.
- Не успел отогреться, а уже заокал тут, Афоня-великомученик, - добродушно отшутился Сломоухов. - На бобах, на бобах. - передразнил он произношение Афанасия Петровича, и все засмеялись. - Где тут пузырек? А ну-ка, взболтни его разок, Кюсю, чтобы змея, невежа, как вести себя в присутствии дам.
Кюсю накрыла пузырек салфеткой и, замотав головой, нетерпеливо приказала:
- Да рассказывайте ж, Александр Денисович, мы слушаем.
- Так, говорит мне Ганюшкин, вот этот в бекеше - из белых офицеров, и в больших чинах был, подлец. Но однажды предложили ему возглавить секретную экспедицию самого странного свойства. Будто бы где-то в тайге имеется селение, забытое богом и людьми. И есть в этом селении человек, дажа не решаюсь вот так просто сказать, - с крыльями человек. Да, да с большими мохнатыми крыльями. И живет давно, лет сто или больше, так что все население этой деревушки его потомки. С крыльями никто больше не рождался, но с этакими реликтовыми наростами попадались. И будто посулили тому офицеру золотые горы. Ну, что душа пожелает, то и требуй. Секта какая-то богатейшая, ламы не ламы, но узкая-то ниточка в один из Тибетский монастырей вела. И задание было такое: либо самого летающего человека поймать, либо кого из его потомства, а не выйдет, так срезать эти самые наросты, законсервировать особым образом и доставить в тот самый монастырь.
Подобрал офицер из беглых белогвардейцев и забайкальских казаков отряд человек в семь, пошел… Шли звериными тропами, зимой, потому что селение это окружено было непроходимыми болотами и нужно было успеть все сделать до зимы, пока солнце не растопило ледяную корку над болотами.
Верст за сто от деревни на тропе нашли они первый самородок прямо на снегу, потом - второй. Потом такой, что одному и унести невозможно, с телячью голову. И тут отряд взбунтовался. Сумма-то выходила больше обещанной им, а настоящая награда ждала только того офицера в бекеше. Он их и так и сяк уговаривать - ни в какую. Требуют, чтобы назад их вел, оружием грозят, народишко тоже отпетый. А тут стал появляться летающий человек. Идут, идут, и вдруг на ветках… сидит… Но на выстрел не подпускал. Закричит по-звериному, с дерева снимется - и дальше. А на снегу опять самородок.
- Охота, как назло, стада из рук вон плоха. "Веришь. - говорит он мне, - Шуренок, зайца днями не видали, не говоря уже об олене или сохагом. Как будто кто отводил дичь от этих мест". И вдруг прибегает на стоянку этот, что в бекеше, и кричит; "Сохатого убил! Вот тут неподалеку!". Ну, двое, кто покрепче, пошли с ним. И не вернулись. Опять приходит офицер, говорит, помочь нести нужно, люди, мол. ослабли, И опять никто не возвращается.
И вот те, что на стоянке осталась, расслышали выстрелы, будто пистолетные. Прошли сторонкой и видят: лежит на снегу сохатый, рядом все четверо, а начальник в бекеше пистолет осматривает, видно, заело в нем что-то, когда тех, вторых кончил. Ну, эти трое потихоньку - назад, да в разные стороны. Тут уж не яо самородков. Думали, что и тот, в бекеше, погиб, в он, вот он, к Коробейникову пристал.
- Александр Денисович, - не выдержал Юрий Васильевич. - Вы же сами встречались в тайге с летающим человеком! Вы рассказывали.
- Запомнил, - удовлетворенно сказал Сломоухов. - Да, было депо…
- Расскажите, расскажите, Александр Денисович, - раздалось со всех сторон, но Сломоухов отрицательно покачал головой.
- Нет ничего интересного, милые девицы. А вот когда я доставлю этого летягу в город, тогда другое дело, тогда Сломоухов к вашим услугам. Все секреты - долой, но пока молчок. Я человек дела, прежде всего дела. Вот только подобрать смельчаков и - в тайгу.
- Простите, - сказал Пасхин, - а ваши академические обязанности позволят вам отлучиться среди года?
- Игра стоит свеч, Памфил Орестович. Вот боюсь, с деньгами будет трудновато… Нужно будет нам-то уговорить начальство, злмнтересоватъ. Если бы только иметь хоть малейшее свидетельство какого-нибудь биолога или путешественника, тогда - другое дело.
- А вы искали? - спросил Памфил Орестович и встал из-за стола.
- Папа, ты в кладовку? - строго спросила Гамма. - Но помни, не больше одной книги!
- Искали! - воскликнул Сломоухов. - Да разве можно искать то, чего заведомо нет и быть не может.
- Мне кажется, вы слишком регламентируете вашего отца…начал было Юрий Васильевич.
- Наши действия не обсуждаются в этих стенах! - отрезала Кюсю.
- Простите, но ведь Памфил Орестович пока наш милый папочка, наш! И мы никому не позволим обсуждать наши воспитательные мероприятия, - заявила Гамма.
- Забываетесь, Юрий Васильевич, - строго сказала Муза.Ой, встряхну пузырек, ой, встряхну!
- Нет, Юрий Васильевич, вы уж не сердите дам, - сказал Сломоухов. - Это небезопасно, смею вас уверить. Вот вы лучше скажите мне, мог бы я надеяться затащить вас в тайгу? Вы представляете, конечно, какое обилие приключений нас ожидает там?
- А меня как-то не привлекает ваша цель, Александр Денисович, - сказал Юрий Васильевич. - Поймать удивительного зверя, это интересно, но зверь, судя по всему, - человек.
- Ну, и что же? - ответил Сломоухов. - Ну и что же? А если удачный отлов этого существа - праздник для науки, если это удар по всем нашим представлениям? Черт возьми, поставить эволюционное учение с головы на ноги!.. Но я вижу, что не убедил вас. А вот Афанасий Петрович, вероятно, другого мнения, - вкрадчиво сказал Сломоухов, и Юрий Васильевич понял, что разговор с ним был затеян не столько ради него самого, сколько ради Афанасия Петровича. - Вы местный житель, богатырь, как вы можете сидеть в городе…
Сломоухов не договорил, в столовую вошел Памфил Орестович с маленькой зеленой книжкой в руке.
- Вот, я разыскал вам один материал, - сказал Памфил Орестович. - Послушайте…
Памфил Орестович перевернул несколько страниц и медленно начал читать, время от времени поглядывая на Сломоухова: "Дождь перестал совсем, температура воздуха понизилась, и от воды стал подниматься туман. В это время на тропе я увидел след, весьма похожий на человеческий. Альла ощетинилась и заворчала, и вслед за тем кто-то стремительно бросился в сторону, ломая кусты. Однако зверь не убежал, он остановился вблизи и замер. Так простояли мы несколько минут… Тогда я нагнулся, поднял камень и бросил его в сторону, где стоял неведомый зверь. В это время случилось то, чего я вовсе не ожидал. Я услышал хлопанье крыльев. Из тумана выплыла какая-то большая темная масса и полетела над рекой. Через мгновение она скрылась в густых испарениях, которые все выше поднимались от земли. Собака выражала явный страх и все время жалась к моим ногам. Меня окружала таинственная обстановка, какое-то странное сочетание тишины, неумолчного шума воды в реке, всплесков испуганных рыб, шороха травы, колеблемой ветром. В это время с другой стороны послышались крики, похожие на вопли женщины. Так кричит сова в раздраженном состоянии.
Вечером, после ужина я рассказал удэгейцам о виденном в тайге. Они принялись очень оживленно говорить о том, что в зцешних местах живет человек, который может летать по воздуху. Охотники часто видят его следы, которые вдруг неожиданно появляются на земле и так же неожиданно исчезают, что возможно только при условии, если человек опускается сверху на землю и опять поднимается в воздух. Удэхейцы пробовали его выследить, но он каждый раз пугал людей шумом и криками, такими же точно, какие я слышал сегодня…"
Памфил Орестович закрыл книжку и задумчиво добавил:
- Такие же летающие люди встречались и в Китае…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
- Батюшки, вот удача! Ну что за золотой человек! -воскликнул Сломоухов. - Судя по имени собаки, это Арсеньеа! Это его собаку звали Альпа, да и поэтичность описания выдает автора. Ведь сколько раз я слышал и этот плеск испуганных рыб, и шорох трав, и тишину таежной ночи, но чтобы вот так изобразить все вместе и на одном дыхании - никогда. Теперь я кум королю и сват министру. Есть свидетельство, есть! Слово за вами, Афанасий Петрович! Слово за вами! По рукам, что ли!
- Велика честь, Александр Денисович, - сказал Афанасий Петрович и зажмурился. - Где уж нам за вами угнаться.
- Ну, ну, не нужно, Афанасий Петрович. Скромность здесь неуместна. Задачи науки…
- Да какие тут задачи науки? Поймать человека и в клетку посадить, что тут за задачи науки? Зверство одно. Брось, Александр Денисович, пусть его летает…
- Да как вы можете так говорить! - возмутился Сломоухов. Чтобы я отступил? Плохо же вы меня знаете, Афанасий Петрович. Ведь я же его видел, видел! Между прочим, в тот самый день, когда с вами… - Сломоухов на секунду замялся, но остановиться был уже не в состоянии, - когда с вами произошло несчастье.
Афанасий Петрович заметно оживился.
- В тот самый день? - удивленно переспросил он. - А где?
- Ну знаете ли, это не в городе происходило, где бы я мог назвать улицу и номер дома.
- Так где же, где? - настойчиво повторил вопрос Афанасий Петрович.
- Ну, у Ерофеева распадка, если вам это что-нибудь говорит.
- Знаю распадок тот. Там старый кедр стоять должен.
- Правильно, правильно, и он как раз на нем сидел, - с удивлением сказал Сломоухов. - Ну, брат, ты здорово тайгу знаешь.
- А чего же не знать, чай, родился в ней, матушке, - Афанасий Петрович задумчиво улыбнулся и как-то по-особенному тепло сказал: - Дедушка, дедка.
- Кто? Какой дедушка? - не понял Сломоухов.
И вдруг Юрий Васильевич вспомнил: тогда, в тот памятный вечер, когда он вошел в комнату, где на столе лежал Афанасий Петрович, было нечто необыкновенное. Был звук, похожий не то на плач, не то на смех, в когда Федор Никанорович подошел к разбитому окну, снаружи тоже донесся этот же всхлипывающий звук.
- А чей же, как не мой, - помолчав, сказал Афанасий Петрович. - Мой дедка…
- Доказательство! - резко сказал Сломоухов. - Черт возьми, Афанасий, не могу тебя понять. То шуточки, то какая-то раздражительная пассивность, и нате! Величайшая загадка науки - и вдруг его дедушка!
- Он правду сказал, - заметил Памфил Орестович. - Правду. И вы, Александр Денисович, тоже сообщили нам очень много интересного и важного, не так ли, Афанасий Петрович?
- Да, подтвердил Афанасий Петрович. - Конечно. Вот только врал вам Ганюшкин. Не так оно было…
- Что было не так? - поразился Сломоухов. - Все было так, именно так. Вы просто не слышали начала.
- А не так, - упрямо повторил Афанасий Петрович. - Про какую-то бекешу там говорили. Не верно это. Сам Ганюшкин пришел к нам, в деревню нашу, Горбуновку, завлек его дедушка. Про бекешу Ганюшкин говорил для отводу. О себе говорил, змей подколодный. Ну, мы его на цепь посадили… Пока не убег. Дядю моего, Григория, убил и убег. А что своих он побил, так я кости сам видал. Правда это. И выбрось, Денисыч, глупые мысли из головы. Дедушку поймать! Да и за что? Он тебе вред какой сделал! Шишку кедровую опалит, да орешков пощелкает, тем и сыт, зверя не обидит, не то что человека, а ты его ловить… Да и я не дам, нет, не позволю…
Сломоухов наклонил голову и едва слышно спросил:
- А что ты сделаешь?
- А ничего, - оказал Афанасий Петрович и будто в шутку положил свою короткопалую руку на плечо Сломоухова. - Только не нужно!
- Ваш намек понял, уважаемый Афанасий Петрович, - сказал Сломоухов, освобождаясь от прикосновения могучей длани Афанасия Петровича. - Понял, но не согласен! Разве можно забыть, что мировая науке способна изменить свой ход, свое течение при соприкосновении с новым удивительным фактом?
- Пойдемте за мной. - Пасхин взял со стола пузырек и сказал Сломоухову: - Это будет для вас очень полезно.