В дыму курений улыбался позолоченный мальчик, а бронзовые цапли на черепахах, как символ счастья и вечности, стояли перед алтарем. С того дня бонза больше не говорил с Вемом об учении Будды. Он показал ему карту Вьетнама: "Это родина. Вверху плодородная дельта Красной реки, на юге - мощное разветвление Меконга. Не правда ли, похоже на две корзины, наполненные рисом десятого месяца? А вот и "гань" - бамбуковое коромысло, на котором они висят. Это долгий хребет Лонгшона. Но меч чужеземцев отсек корзины от коромысла. Для меня, вьетнамца, Кохинхина - другая страна. Я не смею поехать в Сайгон без разрешения чужеземцев. А в Далате сидит император-марионетка, которого французы привезли из Парижа и вертят им как хотят. Разве такими были наши древние императоры? Изображение Бао Дая никогда не поставят в поминальном храме. Народ вычеркнет его из своей памяти". - "Рассказывают, что он прошел выучку у тэев?" - робко осведомился Вем. "Всякое учение достойно, - ответил бонза. - И тэи - такие же люди, как все. Не в том их вина, что они с запада. А в том, что завоеватели. Захватчики, которые столько раз вторгались к нам с севера, разве были лучше? Запомни, Вем, что люди, которые говорят о белой коже, - или очень глупые, или враги. Нашей родине грозит новая беда, на этот раз с востока. Когда я слышу шепот о том, что вся буддистская Азия должна собраться под одной крышей, мне мерещатся убийцы, которые под чужой личиной стремятся проникнуть в дом, чтобы, когда все уснут, перерезать хозяину горло".
Вем неторопливо потягивает крутой дым черного лаосского табака, и в бамбуковом кальяне хрипло рокочет вода. Он смотрит на крестьян, которые по колено в воде трудятся на рисовом поле, и размышляет о судьбе человека. Дано ли ему вкусить плоды труда своего? Вем знает, что пришло время жесточайших тайфунов. Поэтому как бы ни был обилен разлив и благоприятны приметы, никто не может сказать, каков будет урожай десятого месяца.
Но о чем бы ни подумал сегодня старый Вем, он постоянно возвращается мыслью к монаху из пагоды на горе. Да и чему тут удивляться, если этот самый монах находится сейчас на сампане? Пока Вем покуривает на свежем воздухе, а внучка стирает на мостках праздничную блузу, монах сидит внизу за чашкой чая, беседуя с приятелями. Вем, конечно, догадывается, о чем говорят в тесной, разделенной висячими циновками каюте. Не впервой принимает он у себя ученого гостя. Высокая честь! И его городских друзей он тоже уже хорошо знает. Один из них студент, другой - монтер из "Сентраль Электрик". Он сам так сказал. Вем знает правила вежливости. Потому и сидит на корме, что не хочет мешать умным людям обсуждать их важные дела. Так оно спокойнее. И чужой врасплох не застанет, если забредет ненароком на старый сампан.
Прохладой и миром дышат вечерние дали. Над мачтой, на которой бессильно повис выцветший буддийский флажок, уже чертит стремительные фигуры летучая мышь. В свайных домиках у берега горят золотые звездочки. Такая же крохотная керосиновая лампочка теплится перед Вемом. Света она почти не дает, зато радует сердце и отгоняет демонов ночи. Над ней приятно согреть кусок сушеной каракатицы или просто прикурить сигарету.
- А почему бы вам, дедушка, не послушать городские новости? - спросил, улыбаясь, монтер, выглянув из люка. - Они и вас касаются.
- Кому нужен неграмотный старик? - махнул рукой Вем. - Не хочется вас стеснять.
- Вы нам совсем не помешаете, - все так же с улыбкой, но настойчиво возразил парень. - Белый нефрит, - позвал он негромко. - Можно вас на минуту?
Девушка с готовностью поспешила на зов. Даже про белье забыла. Но на полдороге спохватилась и вернулась назад. Так, с тазом на голове, стройная и смеющаяся, она взошла на сампан. Белый с горьким дыханием цветок был приколот к ее волосам. "И впрямь как тайская царевна", - залюбовался старик.
- Вы звали меня, братец Дык?
- Побудьте, пожалуйста, тут, наверху, прекрасная Хоанг Тхи Кхюе, пока дедушка Вем будет пить чай.
"Они знают друг друга по имени, и он назвал ее прекрасной", - дрогнуло сердце у старого Вема. Но старик ничего не сказал и покорно спустился вслед за парнем в синей спецовке. Поклонившись гостям, он присел на циновку в самом темном углу, но монах жестом пригласил его подвинуться ближе. На низком столике горела лампа "летучая мышь", на глиняной подставке стояли жестяной чайник с носиком в виде дракона и крохотные старинные чашки. Вем доставал их только по торжественным случаям. В обычные дни они с внучкой пользовались половинками кокоса. Семена лотоса и приторно-сладкую массу в банановых листьях принесли гости.
Монах пришел в простой крестьянской одежде. Только по бритой голове можно было догадаться, что он посвятил себя богу. И еще глаза, увеличенные стеклами сильных очков, открывали самоуглубленное спокойствие ученого человека. Как хозяин и старший по возрасту, Вем, преодолевая смущение, наполнил чашки.
- Вы говорили, что отец девочки умер? - В доме Вема монах держал себя иначе, чем в пагоде. Иной становилась форма обращения к хозяину, менялся и весь стиль речи.
- Мы так решили с внучкой. С того дня, как его отправили на Пулокондор, от него не было вестей. Я справлялся в полицейском управлении, и мне сказали там, что он, наверное, умер.
Монах обменялся со студентом быстрым взглядом.
- Значит, полной уверенности у вас нет? - поинтересовался студент.
Вем только улыбнулся в ответ. Странный вопрос. В чем может быть полностью уверен человек на земле?
- Взгляните на эту карточку. - Студент вынул из бумажника пожелтевшую, в сетке трещин, фотографию.
Монтер услужливо придвинул лампу.
- Конечно, это он, - прошептал Вем, не выпуская из рук фотографию, на которой в полный рост был изображен крепкий мужчина с винтовкой в руках.
- Тогда мы можем поздравить вас с большой радостью! - хлопнул в ладоши студент.
- Разрешите сказать Белому нефриту! - нетерпеливо вскочил на ноги монтер.
- Погоди, Дык, - задержал его монах. - Лучше споткнуться ногой, чем языком. Пусть скажет папаша Вем. Неожиданная радость подобна слишком сильному солнцу. Девочку надо подготовить.
- Отдайте ей карточку, дедушка, - кивнул студент и положил на столик небольшой узелок. - Тут немного денег, товарищ Лыонг откладывал их по пиастру. Он просил вас купить Хоанг самый красивый наряд…
- Это и вправду большая радость! - Вем потрогал куцую седую бородку. - Не знаю, как вас благодарить. Значит, жив… И свободен. Как же это? - он беспомощно опустил задрожавшие руки.
- Ему помогли бежать с Пулокондора, - пояснил студент.
- А люди говорили, что оттуда не убежишь. - Он осуждающе покачал головой. - От дракона рождается дракон, от болтуна - болтун.
- Пулокондор и вправду страшное место, - сказал монах. - Но нет тюрем, из которых нельзя убежать.
- Значит, так, товарищи, - сказал студент, когда старик ушел. - Необходимо точно выяснить, что обещали японцам французы… А мы все гадаем: отзовут Катру или нет?
- Так люди говорят, - пожал плечами монтер Дык.
- "Люди"! - передразнил студент. - Факты нужны… Конечно, один губернатор вполне стоит другого. Катру - беспощадный и крутой человек, притом убежденный антикоммунист, но он не из тех, кто будет выслуживаться перед японцами. Поэтому его отставка, если это не выдумки, очень плохой признак.
- Не нам сожалеть о нем! - упрямо нахмурился Дык. - Не успел Даладье запретить компартию во Франции, как твой Катру позакрывал все наши газеты и клубы.
- Он такой же мой, как и твой, - спокойно возразил студент, пригладив рукой коротко подстриженные волосы. - Скажу даже больше. Власти начали наступление на демократические организации еще до начала войны в Европе, не дожидаясь директив. Только в одном Сайгоне закрыли четырнадцать газет.
- Тогда о чем разговор? - Дык раздраженно выплеснул остывший чай в таз. - Кто, как не Катру, подписал указ о конфискации всего имущества партии и профсоюзов? Пускай катится, пока цел!
- Не горячись, юноша, - подал голос монах. - Как ни жесток, как ни отвратителен империализм, откровенный фашизм много хуже. И если на смену администрации Катру придут люди из японского кэмпэйтай1, для Вьетнама наступят поистине ужасные времена.
1 Тайная полиция по охране "японского образа жизни".
- Вот и я о том же! - Студент мимолетной улыбкой поблагодарил за поддержку. - Надо как можно скорее узнать о намерениях врага, чтобы попытаться сорвать возможную провокацию. Теперь ты наконец понял? - он обернулся к Дыку.
- Я-то понял, - вздохнул монтер. - Только что мы можем? Откуда силы найдем? Тысячи товарищей гниют в тюрьмах! Да и полиция совсем остервенела. Ты хоть знаешь, что в Ханое открыли четырнадцать новых участков? А принудительный набор в армию? На строительство дорог, аэродромов…
- Скажи, Дык, - монах одобряюще потрепал юношу по плечу, - больше ничего не удалось выяснить?
- Пока нет. - Дык огорченно закусил губу. - Никто, по-моему, ничего определенного не знает. Можно лишь гадать о том, с чем прибыл из метрополии этот офицер. Одно достоверно - он не фельдкурьер.
- Уже кое-что… - Монах убавил свет в лампе. - Необходимо все же выяснить, что это за птица. Простого майора во дворец не позовут. А теперь пора расходиться, друзья.
- Ты в город, Дык? - спросил, вставая, студент. - Пойдем вместе.
- Вместе? - замялся Дык. - Но я хотел помочь дедушке Вему…
- Тогда тебе действительно лучше задержаться, - предупредил недоуменный вопрос студента монах.
Один за другим поднялись они по скрипучему трапу и, простившись с хозяином, тихо сошли на берег.
- Вы плачете, Белый нефрит? - тихо спросил Дык, когда рубашка студента, мелькнув голубоватым отблеском, исчезла за поворотом дороги.
- Отдайте мне ваш цветок. Расстаньтесь с последней капелькой горечи.
* * *
Фюмроль понемногу свыкался с жизнью в тропиках. Он приучил себя не торопиться и избегать волнений, обрел бесценную способность часами смотреть в потолок.
"Течение мыслей должно стать медлительным и бесцельным, как круговорот жизни в глазах аскетов", - разъяснил ему Жаламбе, которого прозвали господин Второе бюро1.
1 Второе бюро генштаба занималось контрразведкой.
Сняв особняк напротив пагоды, олицетворявшей спокойствие лотоса среди моря скорби, он не спешил с переездом. Утомившись после утренней прогулки, возвращался в "Метрополь" и молча садился за свободный столик в холле. Цедя зеленый абсент или ледяную анисовку, тихо дремал, пугаясь и вздрагивая, когда кто-нибудь пытался заговорить с ним. Потом поднимался в номер и, постояв под душем, весь мокрый валился на постель. Незаметно приходил вечер. Фюмроль надевал к ужину белый смокинг и спускался в ресторан. Ослепленный блеском люстр и сверканием обнаженных плеч, медленно напивался под рыдание скрипок. Уже оглушенный, он тяжело падал на скрипучее сиденье и резко бросал машину вперед.
Куда он мчался по темным улочкам, наводя ужас на велорикш? Зачем рисковал, ухитряясь в последний момент разминуться с таким же, как он, безумцем, неожиданно вынырнувшим из-за угла?
Фюмроль не думал о том, что и без того уже преуспел в неосознанном стремлении обрести нирвану. Разве не была его нынешняя жизнь столь же бесцельной и праздной? Разве воспоминание о прошлом, которое все еще не отпускало его, не казалось похожим на запутанные, видения задремавшего после сытного обеда жуира? Он не отдавал себе отчета в том, что бежит не от нынешнего полусонного существования, а от подлинных снов, тиранящих его по ночам.
Лицо Колет он забыл окончательно и уже не пытался воссоздать его из отдельных клочков. Однако она все еще снилась ему, принимая самые неожиданные облики, и он плакал по-детски, навзрыд, забывая к утру обо всем.
В часы ежевечерних поездок он изъездил город от южных ворот до северных, но так и не понял его. На улице Персикового цвета, где жили красильщики, пытался купить опиум, в Серебряном ряду искал холодное пиво. В очаровательных тупичках Восточной стены он пропорол камеру и вынужден был оставить автомобиль до утра. Потом вся ханойская полиция искала безымянную улицу, на которой Фюмролю запомнился лишь каменный фонарь. Именно тогда он и услышал впервые пленительные названия: Барабанный ряд, улица Вееров и улица Золотых рыбок.
…Стремительно накатывали сумерки, пробуждая в душе Фюмроля тревожную тоску. Неожиданно ему мучительно захотелось увидеть лицо Колет. Спрыгнув с постели, на которую еще не был опущен марлевый полог, он нашарил ногой плетеные подошвы с веревочной петлей для большого пальца. Долго сосредоточенно вспоминал, где может находиться портрет.
Рабочий стол, заваленный газетами и грудами нераспечатанной корреспонденции, стоял в углу у окна. Выдвинув один за другим несколько ящиков, Фюмроль, к своему удивлению, обнаружил, что там кто-то основательно поработал. Бумаги, в том числе и те, которые полагалось хранить в сейфе, были сложены аккуратной стопкой. И это поразило его больше всего. Он хорошо помнил, что кое-как распихивал их по ящикам, едва успев пробежать глазами Но этого мало! Он мог поклясться, что некоторые письма он видел впервые в жизни. Взять хотя бы это, напечатанное на бланке с японскими иероглифами. Откуда оно?
Фюмроль включил настольную лампу, но тут же пересел в кресло, выставив ноги на свет, чтобы не жрало комарье. Иероглифы читались совершенно однозначно: "Японская контрольная комиссия". Французский перевод чуть ниже означал то же самое. Но что это за комиссия и с каких пор она находится в Тонкине, Фюмроль понятия не имел. Тщательно пролистав бумаги в столе, Фюмроль обнаружил еще два таких же бланка с грифом японской контрольной комиссии. При всем своем равнодушии и полной безалаберности, он просто не мог не обратить внимания на такой документ. Хотя бы один из трех. Последнее письмо, подписанное неким генералом Нисихарой, было отправлено вчера. Встряхнув корзину с макулатурой, Фюмроль нашел желтый конверт. Он был аккуратно разрезан сбоку. Это снимало последние сомнения. Фюмроль обычно надрывал уголок и небрежно вспарывал конверт пальцем. И вообще он еще не просматривал корреспонденцию за вчерашний день. Как, впрочем, и за позавчерашний. Фюмроль спрятал конверт и принялся изучать письмо.
Японский генерал на плохом французском языке и со множеством ошибок настоятельно предлагал "офицеру связи господину майору Валери де Фюмролю незамедлительно прибыть для встречи, которая состоится в помещении миссии на улице Гамбетта"… Фюмроль взял с подоконника недавно установленный полевой телефон, поставил его себе на колени, медленно снял трубку и вдруг понял, что оживает. В нем проснулось извечное любопытство охотника.
- Послушай, Жаламбе, - нарочито бесцветным голосом спросил он. - С каких это пор в Ханое находится японская миссия?
- А черт ее знает, - с тем же безразличием отозвался Жаламбе. - По-моему, с конца июня. Что-то в этом роде.
- И чем она занимается?
- Ты когда проснулся? - Жаламбе укоризненно вздохнул. - Облейся водой, и через двадцать минут встретимся внизу.
- Ладно, встретимся, - согласился Фюмроль. - Но только ответь на мой вопрос, Шарль. Это серьезно.
- Ты что, в самом деле ничего не знаешь про миссию?
- Так оно и есть. Господин генерал-губернатор, видимо, забыл ввести меня в курс дела. Это военная миссия?
- Разумеется. Японцы в категорической форме потребовали от нас полностью закрыть границу с Китаем и прислали инспекцию. Очень просто.
- В Париже… В Виши об этом знают?
- Должны знать. Впрочем, мы, кажется, поставили их в известность уже постфактум. Катру, как ты понимаешь, вынужден был согласиться. На рейде Хайфона болтался японский крейсер… Почему ты молчишь, мой мальчик?
- Соображаю, а это очень трудный процесс.
- Плюнь на все, Валери. - По некоторой замедленности речи можно было догадаться, что Жаламбе порядком нагрузился. - Пока вы подписывали капитуляцию там, мы подписали ее здесь. Так-то… Притом, кажется, на более выгодных условиях.
- Понятно. - Фюмроль поставил тяжелый, выкрашенный в защитный цвет аппарат на пол и, прижав трубку плечом, раскрыл карту. - Где находятся контрольные посты?
- Ты слишком многого от меня хочешь, красавчик. - Жаламбе рассмеялся. - Ну да ладно, попробую тебе помочь… Записываешь? - спросил он после длительной паузы.
- Давай. - Фюмроль взял красный карандаш и приготовился нанести на карту первый крестик.
- Значит, так… Монгкай, Лангшон, Каобанг, Хазянг, Лаокай и, как ты понимаешь, Хайфон.
Картина вырисовывалась довольно неприглядная: японцы взяли под контроль все основные шоссейные и железные дороги, ведущие на север.
- У меня такое впечатление, что мы кувыркаемся в аквариуме.
- Что ты хочешь этим сказать? - В голосе Жаламбе проскользнуло недоумение. - Какой еще аквариум?
- Все видно, Шарль. Сегодня наблюдают, завтра начнут шарить сачком… Кто такой Нисихара?
- Бр-р-р! Настоящее чудовище. Он чего-нибудь от тебя хочет?
- Я нашел у себя на столе три письма. Точнее - повестки, в которых мне предлагают немедленно прибыть для переговоров.
- Целых три? - растроганно спросил Жаламбе. - Тогда ты железный парень, маркиз. Преклоняюсь. Я бы не выдержал уже на втором.
- Что ты мне посоветуешь? - Фюмроль инстинктивно предпочел умолчать об истории с письмами.
- Поезжай. Не надо дергать тигра за усы. Нам всем это может дорого обойтись. Тебе от него еще не звонили?
- Насколько я знаю, нет.
- Значит, они просто накапливают документальный материал. Заметь, одно только твое молчание уже дает повод обвинить нас в нелояльности. Тебе не кажется странным, что шпик дает урок дипломатии?
- Шутки в сторону, Шарль. Ты уже имел дело с этим Нисихарой?
- Как тебе сказать? Этот самурай потребовал от нас копии картотеки. Как ты понимаешь, его интересуют прежде всего коммунисты. Своих людей они, естественно, знают лучше нас.
- И как ты смотришь на подобное нарушение суверенитета?
- Все ведь зависит от точки зрения. В нашем положении это лучше называть дружеской просьбой.
- Ты в самом деле так считаешь?
- А почему бы и нет? Если они хотят помочь мне выловить агентов Коминтерна, я не против. В конце концов, мы делаем общее дело. Вместе будет даже удобнее.
- И чем же это удобнее?
- Во-первых, можно будет дотянуться до тех, кто окопался на китайской территории. Я давно на них зубы точу.
- Ты имеешь в виду принца Кыонг Де, который призывает вьетнамский народ вышвырнуть заморских дьяволов?
- Иронизируешь? - хмыкнул в трубку Жаламбе. - Ну, давай-давай. Не знаю, как ты, а лично я благодарен судьбе, что застрял в этой забытой богом дыре. По крайней мере, от меня не требуют ловить для гестапо французов. Понял? А если азиаты хотят жрать азиатов, я не вмешиваюсь. Они ведь все такие одинаковые… Значит, увидимся в холле?!
Фюмроль задумчиво опустил трубку. Ему ли было осуждать Жаламбе? Вспомнился день накануне исхода, начавшийся телефонным звонком из канцелярии премьера. Фюмроль примчался в резиденцию в тот самый момент, когда Поль Рейно говорил по прямому проводу с Лондоном. Секретарь приложил палец к губам и показал глазами на дверь. Не успел Фюмроль присесть, как дверь распахнулась, и маленький премьер стремительным шагом пересек приемную. "Французские войска выступили",
- бросил он на ходу. Он был бледен, и руки его дрожали.