Не против ли этого и предостерегали меня как раз Онеска и Тарроусен? Не этой ли, или - в любом случае - такой же тишины боялся Марто? Не из нее ли родом были те… животные, по которым стрелял человек, несший передо мной вахту?
Птицы. Пение их доносилось как бы издалека. Я прикрыл глаза и попытался различить отдельные голоса. Безуспешно. Я задержал дыхание и тогда во второй раз услышал колокола.
Молчание пространства является для пилота иллюзорным. Его мозг и тело связаны информационными каналами с каждым из электронных или фотонных нервов ракеты. Следя за светляками сотен индикаторов он воспринимает их подмигивания как только ему одному понятный язык. Глядя на точки звезд, он видит близкие вспышки протуберанцев, слышит протяжный грохот плазменного огня. За исключением фонограмм, сигналов, отмечающих время, в кабинах порой сутками не раздается ни одного слова. Самый тихий звек не отвлекает внимания пилота. Но ни одному из нас ни разу не пришло бы в голову назвать это тишиной.
Мне сделалось холодно. Следующая за солнцем тень добралась до того места, где я лежал.
Пространство, окружающее этот холм с венчающей его фальшивой грудой камней, не молчит. Трава, листья, вода, деревья, даже воздух - полны жизни. И все же это - тишина.
И еще одно. Тот якобы мертвый мир нам чужд. И остается чужим даже после многих лет службы. Трудно говорить о тишине в пространстве, которое способно в миллиардную долю секунды, без предупреждения, нанести смертельный удар кораблю и его экипажу. Удар, который не в состоянии предвидеть даже наиболее тщательно запрограммированные автоматы.
Тут же Земля. С ее несколькими десятками миллиардов обитателей, каждый из которых расходует столько энергии, сколько еще триста лет назад приходилось на средней величины европейский город. Земля, без клочка свободного пространства, с точностью до сантиметра разграниченная на промышленные и жилые комплексы, дороги и резервации. Ну и на пригородные защитые пояса, вроде этого, который в честь первых фотоников баз назван "Парком Огней".
Сейчас города и в самом деле молчат. Если коснуться ногой этой Земли, то можно услышать только шум деревьев, голоса птиц, гудение насекомых, шорох мелкой живности, ищущей пропитание, то есть - тишину. Такую, какая до этой поры могла разве чтош присниться, или же померещиться пилоту, несущему службу на одной из планетарных баз. Не таит ли она в себе неожиданный удар?
У меня перед глазами замаячило лицо профессора Марто. Услышал его голос. Вроде бы ехидный, но скрывающий угрозу. Зазвучали в ушах слова Онески: "Ты не знаешь, что такое тишина… на Земле. Никто этого не знает…"
Человек, двадцатилетний период жизни которого я пробежал вчера за несколько часов, охотился на зверей? Зверей?
Снова что-то зашелестело. На этот раз словно бы ближе. Я не повернулся. Только приподнялся на локтях. По телу пробежала дрожь. Трава сделалась влажной. Деревья уже заслонили собой солнце, и только на противоположной стороне поляны еще светились верхушки высоких буков.
Я поднялся, вернулся к тому месту, где оставил ботинки и комбинезон, оделся и неторопливо двинулся в направлении базы. На этот раз я обошел болото с другой стороны.
У входа я задержался и какое-то время прислушивался.
Да. Это всего-лишь тишина.
* * *
На следующий день, с утра, я влез в вакуум-скафандр со всей его аппаратурой и решил отправиться в город. Отошел на несколько метров, остановился и задумался. Потом, пожав плечами, вернулся, чтобы взять с собой переносной анализатор и излучатель.
Когда после двух часов беспрерывной борьбы с колючей преградой подлеска я выбрался наконец-то на равнину, мое одеяние было мокрым от пота. Липкие струйки стекали по плечам, животу и соединялись где-то в районе ног. Я не мог избавиться от впечатления, что все слои скафандра, в котором человек может безнаказанно покидать корабль и передвигаться по поверхности планет с аммиачной атмосферой, пропитались влагой словно губка.
Двадцать лет назад от этого места и до первых зданий города тянулся луг, темнеющий проплешинами голого грунта. Двадцать лет. Для меня это значило - позавчера.
Подлесок был здесь низеньким и негустым. Между редко разбросанными молодыми березками и тополями проглядывали участки как бы коротко подстриженной травы. Я задержался на первой же от края поляне, снял скафандр и пристроил его на ветку, чтобы тот малость просох. Побродил между деревьями, пока мое дыхание не пришло в нормальный ритм. Теперь я понял значение выражения "девственная чаща". И почему по сей день говорится о труде первопроходцев, с которых началось заселение бассейна Амазонки.
Не снимая скафандра с ветки, я включил передатчик. Вызвал универсальный автомат и распорядился, чтобы он расчистил тропку от дверей базы и до того места, где я стоял. Проверил направление и переключил передатчик на прием.
Город был в нескольких шагах от меня. Сквозь деревья я замечал стеклистое поблескивание стен, а также участок белой полосы первой воздушной эстакады. Оттуда не доносилось ни одного, даже самого тихого звука.
К счастью, искать мне там нечего. В худшем случае, могу лишь учинить переполох среди консервирующих автоматов. Наверно, в их программах была предусмотрена встреча с человеком. Правда, это зависит от того, чего именно опасались составители этих программ. Ни один из них не смог бы сказать, на кто он конкретно рассчитывает. Или же - не хотел.
Так или иначе, в город я схожу попозже. Сперва окину взглядом то сокровище, которое охраняю, словно престарелая индийская кобра.
Я демонтировал передатчик и положил его под дерево. Натянул еще влажный и холодный как лед скафандр и тронулся в путь. По меньшей мере, километров восемь марша. Успею согреться.
Воздух дрожал, словно над раскаленной пустыней. Порой мне казалось, что под ногами я ощущал слабые подрагивания грунта. Я находился уже во внешней зоне активности главного силового поля.
Горизонт заслонило голубоватое, матовое облако. Оно висело низко над землей, словно упираясь в невидимые холмы. Я сделал еще несколько шагов и остановился.
Облако было полупрозрачным. У его основания повисла горизонтальная пластина, находящаяся в нескольких десятках сантиметров над поверхностью земли. Я напряг зрение и разглядел маячащие в глубине, образующие террасы контуры.
Прямо передо мной начиналась полоса голого, безжизненного грунта. Ее покрывал толстый слой пыли. Скорее даже - тончайшего мела, словно базальт перемололи в мощнейших шаровых мельницах. Это не было иллюзией - то едва заметное колыхание почвы. Тут в глубине проходили тысячи нитей, связывающих воедино генераторы и головки стимуляторов поля. Пустынная полоса тянулась влево и вправо на десятки километров, сливаясь со всеобъемлющим голубоватым туманом.
Очень медленно, готовый в любое мгновение отпрыгнуть назад, я сделал еще один шаг. Поднял ногу и носком ботинка коснулся того места, где дерн, как бы обрезанный ножом, сменялся мельчайшим песком.
Первый, наружный барьер. Предохраняющий. Иначе говоря, такой же, как то, из чего "строили" теперь корпуса наземных аппаратов. Ощущение было точно таким же, как и тогда, когда по дороге из космопорта я коснулся пальцем невидимой преграды, окружающей наш лодкообразный экипаж.
Пояс превращенной в порошок земли имел в ширину не более двухсот метров. Дальше вырастало грязно-голубое облако, отсюда ничем не похожее на купол. Я не был уверен, имеют ли едва различимые тени внутри какую-то связь с тем, что там на самом деле находится, или это только игра света.
Мне сообщили, какой объем занимает центральный гибернатор. Но одно дело знать, и совсем другое - увидеть собственными глазами. В таких-то вот голубоватых облаках почивает сейчас земное человечество. Моя раса. Столько их, подобных мест на планете? Сто? Тысяча? Не суть важно. Сколько бы их не было, они занимают многократно меньше места, чем кладбища в одной солнечной системе. А именно - в нашей системе.
Передо мной, на расстоянии пятисот метров, или, может, пяти километров, находится Авия. Мои родные, близкие.
Авия. Какое-то время я пытался представить выражение ее лица, мнимо мертвого, уснувшего на одну-единственную восьмидесятилетнюю ночь. Ничего не вышло. Ее лицо получалось чужим. Я попробовал сообразить, почему так выходит, и вспомнил ее глаза. Их мне сейчас и не хватало. Ее лицо было слепым. Но и это не все. Чем больше я думал о нем, тем больше оно сливалось с бесконечным рядом других лиц, столь же мертвых и безмолвных. Они плавали в голубоватом, непрозрачном тумане и все были - как одно.
Я повернулся и пошел в направлении города. Преодолел несколько десятков метров, остановился и глубоко вздохнул. Поднял глаза к блестящим на солнце магистралям, к виднеющимся над ними домам. Что-то в окружающем изменилось. Я задержал дыхание.
И тут меня обрушила тишина. Та самая, с которой я сжился еще со вчерашнего дня. Это неважно, что сейчас не было в ней щебета птиц, шума листьев, даже движения воздуха. Я знал эту тишину и чувствовал себя в ней в безопасности. Так я, по крайней мере, думал.
И все же это было ударом. По моей спине забегали мурашки. Мне казалось, что позади меня накренилась, готовая упасть, вся громада гибенратора, что что-то надвигается на меня с нарастающей скоростью, но не мог сделать и движения, чтобы оглянуться. Именно так, и не иначе, пространство дает порой почувствовать пилоту, что пустота его - пустота иллюзорная.
Шли минуты. Я стоял, словно парализованный, уставившись на белеющий посреди низины город, напоминающий выстроенный из кубиков макет. Дошло до того, что я подумал даже о стимуляторе.
Эта мысль привела меня в чувство. Я ужаснулся и двинулся вперед ровными, размеренными шагами, направляясь прямо в сторону построек. Я пересек подъездное шоссе, потом другое, полосы магнитной дороги и шнуры фотонных направляющих индивидуального движения, и наконец вступил в тень, радующую от плоскости тахострады. Виднеющиеся на горизонте холмы, со скрытой на вершине самого высокого из них базой, казались удаленными в лучшем случае на несколько сотен метров. Такое же бывает в городах перед дождем. Значительную часть Парка Огней теперь заслонили опоясывающие город высокие подъездные магистрали.
Я вышел на свободное пространство, залитое солнцем, и задержался. На мгновение закрыл глаза. Это мне ничего не дало. Я помотал головой. И посмотрел еще раз.
На расстоянии каких-нибудь пятидесяти метров виднелся круг свежевыжженной земли.
Какое-то время я простоял как окаменевший, потом очнулся и обшарил глазами многоэтажные городские монолиты.
Мне пришлось изрядно задирать голову, чтобы разглядеть крыши зданий третьего уровня. Я скользнул глазами по слепым, поблескивающим фасадам, разделенным голубыми полосами пустоты, по плоским крышам, увенчанным дисками антенн. Ничего. На террасах стартовых площадок - ровные ряды разноцветных точек, застывших в холодном безмолвии без следа жизни, без малейшего звука.
Ниже - точно такая же мертвизна. Спокойствие угасших планет, с которых улетучился воздух. Глядя на белые, обвалившиеся обломки скал никто не в состоянии сказать, скатились ли они миллионы лет или только секунду назад.
Даже ветви деревьев, отделяющих узким поясом нижний уровень города от верхних, коммуникационных этажей, не шевелило самое легкое дуновение.
Больше не осматриваясь, я подошел ближе.
Стебли травы были выжжены в радиусе нескольких метров. Выглядело это так, словно они были слизнуты огнем, распространяющимся прямо по поверхности. Сухие, желтые былинки переходили дальше в глубокую, матовую черноту. В центре виднелся небольшой бугорок, словно недогоревшие остатки толстых корней или же покрытые копотью камни.
Кострище. Достаточно характерно. Я в жизни не видел кострища, после которого оставался более черный, чем смола, пепел. Это могло означать многое. Если бы я увидел такой круг вне зоны ближайших планет, я бы знал, что о нем думать.
Здесь же, однако, была Земля. Временно лишившаяся обитателей. И сон их оберегают автоматы, и такие, как я.
Я понял, что почувствовал Робинзон, обнаружив след босой человеческой ноги. Никто не имел права разжигать здесь костров. Кроме меня здесь не может быть существа, взгляд которого ощупывал бы сейчас эти пространства. Одна мысль о ком-то еще граничит с безумием.
Я наклонился и растер в пальцах щепотку пепла. Он был жирный как сажа. Он не давал сдуть себя и оставлял на коже черно-бурые полосы.
Я покопался в пожарище, разглядывая виднеющуюся в пожаре кучку. От прикосновения она рассыпалась в пыль. Не осталось ни следа дерева, или какого-нибудь другого материала, ничего, что позволило бы определить, чем воспользовались, разжигая огонь. Только одно не вывыло сомнений. Это произошло не двадцать лет назад.
Я встал. Отошел на несколько метров и старательно вытер ладони о траву. Мне не удалось полностью избавиться от следов жирной копоти. Я невольно потянулся к поясу, где обычно держал запасные вакуум-перчатки. Я снова был пилотом.
Я огляделся. В том месте, где начиналось силовое поле гибернатора, теперь была видна лишь полукруглая стена неопределенного цвета. Величиной с гору. В окружающем ее пространстве ничего не изменилось. Точно так же, как и на всей необозримой взглядом территории с сверкающим городом в центре.
Единственное, что я мог сделать, это идти дальше. Я повернулся и направился к ближайшему эскалатору, ведущему на следующий уровень. По дороге инстинктивно потянулся к излучателю и поправил его на плече, передвинув округлую рукоять несколько вперед. Так, словно бы патрулируя по незнакомой планете, намеревался покинуть зону посадки.
Перевалило за полдень. Если я намерен до наступления сумерек закрыть за собой двери базы, то следует взять себя в руки. Глядя прямо перед собой, я быстрыми шагами проделал последний участок дороги. Через пять минут поставил ногу на пороге длинной, слегка пологой эстакады.
Зазвенело. Сверху ответило эхо. Что-то пробудилось. Словно мои шаги взвали сотрясения всей конструкции. Я не останавливался. На ходу посильнее стукнул ногой, раз и еще раз. Звучный, глубокий тон. Забавно. Никогда не думал, что эти газолитовые плиты могут быть такими эластичными. А ведь именно из них выстроено все это. В любом случае, поверхности, образующие различные уровни, и их несущие конструкции. А также фундаменты всех крупных зданий. Тех, что опираются в материковую скалу, крыши которых уходят в голубизну подлинного неба. Без посредства головидения.
На втором уровне я покинул эстакаду и пошел между домами. Улицы и тротуары на всех этажах выглядели так, словно их недавно полили водой, а после вычистили. Мои недавние размышления насчет встречи с автоматами оказались лишенными смысла. Что было предусмотрено их программами, они выполняли ночью. Тщательно и несуетливо.
Такими же свежими выглядели скверы и цветники. Было невозможно отыскать на пересекающих их тропах хотя бы клочок фольги. Выходы поглотителей блестели как отполированные. Проходя мимо одного из них, я провел пальцем по поверхности широко распахнутой пасти. Почувствовал слабую дрожь под пальцами. Словно в добрые старые времена, - невольно усмехнулся я. Электростатический заряд, отличающийся от заряда улиц. Я подумал, почему не установить такой же поглотитель на моей базе на холме. Очевидно, решили, что я не стану мусорить. Хотя бы потому, что мне не грозило распаковывать консервы. Или выбрасывать отходы с кухни.
Я все дальше погружался в молчаливые, стерильные улицы, подныривающие под коммуникационные трассы или уже крутыми дугами возносящиеся к более высоким горизонтам. Тротуары и эскалаторы поблескивали стеклянными поручнями. Казалось, стоило подойти и коснуться их ногой, чтобы они взялись за свою работу, двинулись вверх, вниз, во всех направлениях.
Не знаю, когда я оказался в центре города. Обычно дорога с окраин занимала полтора часа. Еще несколько десятков метров - и я остановился перед полукруглым фасадом Информационного Банка. Если посмотреть вверх, то тут можно было разглядеть кусочек чистого неба. Верхние уровни огибали здание, соединяясь с ним лишь вытянутыми руками воздушных тротуаров.
Я подошел поближе и прочитал виднеющуюся на дверях белую, старомодную вывеску. Эта часть Банка была доступна для любого желающего. Еще ребенком я не один раз заглядывал сюда вместе с дедом, чтобы спросить о разрешении какой-либо задачи, о рейсах на Австралию, о погоде в тибетском заповеднике или о чем-то столь же необходимом. Я рассуждал следующим образом: раз я выказываю интерес к подобным вопросам, это означает, что именно этого требует ситуация. И следовательно - я взрослый.
Каждый из более высоких этажей Банка был отведен для все более узкой группы избранных. На верхний имели доступ только члены Академии и Научного Совета Правительства. Операции там сводились к обслуживанию суммирующих блоков всемирной компьютерной сети. Вопросы, которые там задавались, могли касаться разве что оптимальных вариантов генеральных проблем.
Я постоял немного перед таблицей-указателем и отправился дальше. Поднялся на самый верхний уровень и направился в сторону парка, окружающего здания Центра.
Ворота, через которые я проходил три дня назад, стояли распахнутыми настежь. Это могло показаться странным, поскольку даже в нормальное время возле них днем и ночью дежурили два специально запрограммированные автомата. Мое внимание привлекли цветочные газоны, окружающие подъездной путь к центральному павильону. Они были чахлыми и запущенными.
Не лучше выглядела обширная площадка, на которой парковались машины и фотолеты служб связи. Аппараты стояли тесными рядами, вплотную друг к другу, но между ними валялось множество старых банок, обрывок фольги, упаковок от разнообразнейших концентратов.
Я обогнул два тщательно запертых павильона и направился в сторону здания, в котором произошла моя последняя перед отправкой на базу беседа с профессором Онеской. И здесь двери оказались распахнутыми, словно внутри кто-то поджидал меня. Кто-то, пришедший в условное время, и не выразивший удовольствия, когда убедился, что я запаздываю.
Я не стал вызывать лифт. Взобрался по крутой лестнице на самый верх, туда, где обычно можно было застать Тарроусена.
Я оказался на узком помосте, напоминающем трап люка обитаемой орбитальной станции, и прошел по нему до конца коридора. И неожиданно увидел на полу узкий клин света. Дверь кабинета шефа Централи была приоткрыта. Внутри горели все лампы.
Пальцы мои скользнули к рукояти излучателя. Я прижался к стене и застыл. Выждал минуту, может, две. В тишине раздавались удары моего собственного сердца. Снизу донесся какой-то протяжный шорох. Стих.
Я подумал, что кто-то запер ворота. Затаил дыхание. Ничего. Ни малейшего звука. Так же, как из-за полуоткрытой двери освещенного кабинета.
Я начинал злиться. Неважно, намеревались ли отрезать мне путь к отступлению, и кто мог это сделать. Я знал одно. С этим "кем-то" я не намерен играть в кошки-мышки.
Я оторвался от стены и несколькими бросками добрался до двери. Ударил по ним локтем и замер. Внутреннее крыло двери, словно вдавленное внутрь, лежало в добрых трех метрах от порога. Сразу же за ним громоздились перевернутый стол и раскрученные барабаны приставки памяти компьютера. Обрывки ленты валялись буквально повсюду.