- Ничего, - ответил я, и мой голос загрохотал и гулко разнесся в комнате, потому что мой двойник поставил громкоговоритель на наибольшую громкость. - Ничего, - повторил я тихо. И еще сказал: - Из меня мало-помалу уходит человек. Я делаюсь тупым и равнодушным, действует автомат-успокоитель. Я становлюсь машиной, очень хочу подольше остаться человеком. Может быть, отключить автомат-успокоитель?
- Нет, - сказал Петров, - без него у вас немедленно начнется безумие, как в опыте Люше.
- Я хочу остаться человеком, - сказал я.
- Как это сделать, сегодня никто не знает.
- Никто, - повторил я, - ни вы, ни я, ни мой двойник. Никто...
- Сегодня никто... Пока... Не надо падать духом...
Петров сидел сгорбившись, с закрытыми глазами, прижав лоб к ладони. Минуты через три он встал и твердо сказал:
- Так вот. Я думаю, что задача обратного перевода вашей памяти в память вашего оригинала все же принципиально разрешима. Здесь теперь будет разрабатываться методика этой операции. Ради ускорения дела я организую исследовательскую группу из толковых людей. Потом выполним обратный перевод. Ваш двойник будет взят под стражу. И над ним будет суд. А вас я сейчас выключу - чтобы не рисковать дальше вашей психикой. Все.
Я сижу перед открытым окном. Дует ветер. Треплет на столе исписанные листы бумаги. И за окном полощутся зеленые кроны. Это хорошо. Я очень люблю ветер.
Изменение настроения
После работы мне почему-то захотелось пойти к Сене Озорнову. Помню, что тогда у меня было плохое настроение. Такое плохое, что дальше прямо некуда. Мысли копошились мутными обрывками - о том, что вот уже полгода я не вылезаю из провала в своей теории праполя (наверное, вся теория полетит кувырком), о том, что ничего хорошего не выходит с Илой. Она меня не любит. И я ее не люблю. И о том, что нет во мне моей прежней целеустремленности. Я мысленно взглянул на себя сбоку. Идет, нагнув голову, сутулая фигура. Сутулая. И нет в ней сил распрямиться. Да и желания такого нет.
Я пешком взобрался на третий этаж. Дверь была распахнута.
- Отлично! - сказал Сеня. - Привет.
- Здравствуй, - уныло сказал я и подумал про себя, что непонятно, зачем я сюда забрел.
Он потащил меня в свой маленький кабинет. Сразу было видно, что здесь живет изобретатель. Везде светились лампы, что-то гудело. В окно торчали кронштейны лазерных антенн. Он усадил меня и сказал:
- Ну, выкладывай в темпе.
Я произнес первое, что пришло в голову:
- Намерен полечиться у тебя от меланхолии.
- Естественно, - сказал он.
- Почему естественно?
- Я и впрямь хочу тебя вылечить.
- О! Чудак-человек.
- Говори!
Что ж, я непрочь был поплакаться. Потянулся в карман за папиросами, но Сеня сказал:
- Пожалуйста, не кури, потерпи.
"Ладно, - решил я. - Не курить, так не курить". Я в последнее время со многим легко соглашался.
- Так что же стряслось? - поторопил Сеня.
Я начал с того, что тяжело в тридцать лет провожать молодость, и потом в течение пяти минут звучала моя скорбная исповедь. Не дожидаясь ее конца, Сеня стал расшнуровывать мои ботинки.
- Зачем? - спросил я.
- Так надо, - ответил Сеня и стянул с меня правый ботинок. - Говори.
Левый ботинок снял я сам. И одновременно продолжал исповедываться.
- Носки! - скомандовал он. Я понял, что надо снять носки и послушно сделал это, говоря:
- ...ибо мир стал для меня чужим, ибо я не увлечен жизнью, ибо я чувствую себя беспросветно ничтожным. Вот так. - Это были последние слова моей исповеди.
- Все ясно. И очень трогательно. - Сеня подсунул под мои босые ноги алюминиевые пластинки, от которых шли проволочки к усилителю, надел мне на руки маленькие блестящие кандалы, на голову накинул легкий латунный венец и сказал:
- Ты просто забыл кое-какие слова, у тебя в мозгу стерлись некоторые знаки и связи между ними. В общем, надо чуть-чуть подправить твою модель мира.
- Валяй! - сказал я. - Подправляй. Делай, что хочешь.
Он принялся крутить ручки на пульте в углу, и на его бледных щеках появились признаки румянца. Комната, со всем ее ненарядным убранством, обрела неуловимый дух уюта. Стены из фиолетовых сделались сиреневыми.
- Электрические розовые очки? - спросил я, чувствуя легкое пьянящее головокружение.
- Вроде того. Как фамилия твоей Илы?
Головокружение утихло.
- Такая же как моя. А что?
- Нет, девичья. Ты ведь ее приводил ко мне, будучи еще свободным человеком.
- Да, - сказал я, вздохнув, - Круглова. А что?
- Ничего.
Я подумал, что хорошая была пора, когда Ила была Круглова. И еще мне пришло в голову, что Ила, все-таки, до мозга костей Круглова. Конечно, Круглова, и только Круглова. Веселая, взбалмошная Круглова. Мне очень отчетливо вспомнилось, как давно-давно мы с ней приходили сюда, к Сене, как тут было славно, и как Сеня, провожая нас, спросил у Илы ее фамилию - тогда было непонятно, зачем. Пока я размышлял, он придвинул к стенному шкафу библиотечную лесенку и полез вверх. Это выглядело комично, потому что Сеня был довольно толстый.
- Полки защекочут твой живот и ты упадешь! - крикнул я ему. В таком духе я острил в дни своей юности.
- Никогда! - бодро отозвался Сеня, протянул руку, достал сверху какую-то коробочку и неуклюже, но лихо спрыгнул.
- Вот она, - сказал он, показывая мне вынутую из шкафа коробочку.
- Кто она?
- Твоя жена.
- Почему? - глупо спросил я.
- Здесь ее модель мира пятилетней давности. Но это хорошо, что она такая старая. В ней - сплошная молодость.
- Вот оно что! - Во мне зашевелился червячок ревности.
"Какого черта!" - подумал я, ибо вот уже два года ни разу ни к кому не ревновал Илу. Даже к Зяблику.
- Когда ты приводил ее ко мне, я ее незаметно списал. Помнишь, она надевала игрушечный кокошник и вертелась перед зеркалом? Это был хитрый кокошник. От него шли провода вот сюда...
- Ты, по-моему, врешь, - прервал я Сеню и тотчас успокоился, ибо подумал, что скрытный Сеня имеет обыкновение говорить чистую правду. И вспомнил, что я тоже от нечего делать примерял этот самый кокошник.
Тем временем Сеня открыл коробочку, вынул серебристую лепешку с записью Илиной модели мира, тщательно завернутую в прозрачную пленку, и стал аккуратно разворачивать ее.
- Осторожнее! - сказал я.
- Не бойся. - Он взял развернутую лепешку за края и вставил ее в черную штуку, похожую на почтовый ящик, на котором вместо таблички с объявлением о часах выемки писем находился черный стеклянный экранчик. Тотчас на экранчике запрыгали светящиеся точки и линии.
- Это двумерная развертка спирального обхода ее модели мира, - сказал Сеня. Он повернул что-то сбоку почтового ящика, и линии понеслись с космической скоростью, сливаясь в сплошное световое месиво, как в испорченном телевизоре. - Конечно, тут не вся ее память, но главное есть. Скорость развертки я поставил самую удобную для восприятия.
- Забавно, - сказал я и, опасаясь, что он пустится в объяснения, спросил: - ты понимаешь, что означает эта свистопляска?
- Нет. Никакой расшифровки пока нет.
"Вот и хорошо", - подумал я. Но Сеня продолжал:
- Впрочем, иногда достаточно эмпирического анализа. Кое-что, например интегральные гиперзнаки настроений, можно выделять, усиливать и даже передавать по радио, - он ткнул рукой в антенны, выставленные за окно. - Ты знаешь, что человек слышит кое-какие радиочастоты?
- Ну-ну, - отозвался я неопределенно, потому что ничего такого не знал. И тут мне показалось, что происходящее смахивает на вивисекцию, причем я и копия памяти Илы - подопытные кролики. Но я почему-то не злился, а, наоборот, испытывал благодушное настроение.
В самом деле, смешно: босой, орошаемый какими-то импульсами, в кандалах и венце, я сижу и смотрю, как бессмысленными пятнами мелькают передо мной моя жена, ее память, ее мир, разложенный на дискретные части, скопированная и расчлененная на эти самые интегральные знаки душа ее - душа той самой женщины, с которой я неделю тому назад расстался из-за идиотской ссоры. А рядом хлопочет трудолюбивый Сеня Озорнов - устроитель водевиля.
- Слушай Сеня, - сказал я, - объясни, пожалуйста, зачем идет этот дурацкий кинофильм. И вообще, почему я одет в эти доспехи.
- Так надо. Я же лечу тебя от меланхолии.
- Не вылечишь! - сказал я весело.
- Вылечу. Ты уже отрегулирован по отличному образчику себя самого пятилетней давности. - Он снял с меня венец, сдернул с рук кандалы и ногой пододвинул ботинки. - Обувайся!
Я обулся. Дырочки в ботинках лукаво подмигивали мне.
- А теперь - вниз. Там где-то должна бродить твоя Ила. Я ее приманиваю телепатическим вызывателем. - Он похлопал рукой по почтовому ящику, где что-то пульсировало и гудело. - В данной ситуации это лучше, чем телефон. Я ведь и тебя так вызвал, потому что Зяблик сказал, что ты впал в хандру.
- Ладно, - сказал я. - Пока. Спасибо. - И быстро пожал ему руку.
Когда я спускался, он крикнул сверху:
- Послушай!
Я остановился.
- Если она будет там, ты мне позвони... И это... - он запнулся, - может, вместе поужинаем где-нибудь? Я бы рассказал... Ты понимаешь, кажется, я чему-то научился. Тут, видишь ли, электромагнитная реставрация прежних моделей мира... Разумеется, если есть копии... Это, видимо, очень здорово совмещается с накопленным опытом...
- Ладно! - крикнул я, потеряв терпение, - Скоро поговорим, я позвоню в любом случае! - И вылетел на улицу.
...Был легкий морозец, пухлые снежные коврики, утоптанные тротуары. Народу было мало. Илы не было. Я быстро прошел к ближнему скверу, в котором мы сидели пять лет тому назад, прежде чем подняться к Сене Озорнову. Тогда мы были втроем: Ила, я и Зяблик. И как раз в тот вечер получилось так, что Ила предпочла меня Зяблику... Да...
А сейчас в сквере было пусто. Ни души. Я вымел перчаткой скамью и сел. И подумал, что Сеня, со своим ящиком-вызывателем, наверное, подшутил надо мной. Впрочем, такое было совсем не в его характере. Может быть, он просто не в себе? Уж больно нелепой казалась мне теперь вся эта его прикладная электронная мистика с раздеванием.
Я автоматически потянулся за папироской. Но взяв ее, помял в пальцах и бросил. Курить не хотелось. Бросил папиросу и подумал, что напрасно я начал курить. Держался до тридцати лет и вдруг начал.
Все-таки я не уходил. Никак не мог отделаться от ощущения ожидания. Начертил на снегу свое функциональное уравнение и несколько минут созерцал его. Пришло в голову, что, пожалуй, стоит воспользоваться идеей Колодина о дискретности четвертой производной. Стоп!... И решать методом Брука!... Мысль моя заработала остро и четко. Именно Брука! Все это можно сделать потом, важно не забыть. Я вынул записную книжку и вывел на обложке большими буквами: "Колодин - дискретность - Брук". И прикинул в уме первые выкладки - чуяло мое сердце, там не будет этой проклятой бесконечности, которая завела в тупик мою идею... Жизнь!..
...Ила приехала на такси. Хлопнула дверца, машина укатила. Она стояла возле сквера. Я побежал к ней, схватил ее, закружил. А потом был, конечно, поцелуй. А потом Ила, не отрываясь, смотрела на меня, тянулась ко мне, гладила мое лицо...
- Я почему-то знала, что ты здесь, - это было первое, что она сказала. Тихо-тихо. И еще тише: - Мне захотелось прийти сюда, как тогда... Помнишь?..
...Утром я вспомнил, что так и позабыл позвонить Сене Озорнову.
Двойная петля
Двое, склонясь над столами, писали что-то на листах бумаги. Курили, перебрасывались короткими фразами: "Дай-ка линейку...", "Вот собачий интеграл...". Третий сидел рядом и ждал. Сидел и смотрел на работающих. На маленького с розовым рямянцем Юру Бригге. Тот, задумавшись, жевал во рту спичку, тер безымянным пальцем переносицу, с сердитым вопросом "Монография Ермакова есть у нас?" бросался к книжному шкафу. И на невозмутимого Сашу Гречишникова, который спокойно низал бусины математических символов в строки вычислений. Иногда Саша переставал писать и думал, оперев голову на руку. И снова писал, и листал тетрадку, на обложке которой было выведено: "М. Рубцов. Волны бытия. Теория и принцип эксперимента".
Это длилось уже с час, а то и больше. А до этого было бурное объяснение: Юра Бригге и Саша Гречишников никак не могли согласиться с выводом Мая Рубцова о реальной осуществимости эффекта виртуальной петли и умножения тел. Теперь они собственноручно пересчитывали, проверяли, повторяли шаг за шагом всю цепочку рассуждении Рубцова. Это было интересно и важно, ибо близко примыкало к теме собственной их работы. По достигнутой договоренности Маю надлежало молчать.
Юра поднялся, объявил физкультпаузу и начал подпрыгивать, высоко закидывая пятки. Саша сказал:
- Не мешай, ты трясешь мне мозги.
- Было бы что трясти... - пробурчал Бригге, но прыгать перестал. Это был обычный стиль их общения.
Май вспомнил Юру в другой обстановке, на университетских соревнованиях по плаванию. Перед заплывом он точно так же прыгал, самоуверенно обещал сдать на первый разряд, но не дотянул на стометровке брассом двух секунд. Было грустно видеть его огорченным и надутым. Он уверял тогда, что "неровно начал и совсем не устал".
- Слушай-ка, кузнечик, - сказал Саша Юре, - ты не помнишь ответа Малышева на третье возражение Саде?
- Он нормировал функцию бытия и доказал, что интеграл обобщенной причинности не расходится, а сходится.
- К чему?
- Кажется, к двум пи-тета.
- К пи-тета, - поправил Май.
- Ты обязан молчать, - сказал Саша.
- Именно, - подтвердил Бригге.
- Ладно, действуйте. - Май покорно умолк.
Саша писал свои круглые буквы и чуть-чуть улыбался. Май вспомнил, что он всегда улыбался, углубляясь в работу. Вот так же он пять лет назад готовился в читалке к семинару. Там, в читалке, к Саше однажды подошла милая девушка оказалось, это его двоюродная сестра Лита, она училась на факультете журналистики, на первом курсе... Май с досадой подумал, что вот уже две недели он не виделся с Литой и даже позволял себе хамски отвечать на ее звонки. Последний раз они были вместе на новоселье у Бригге. Было славно - пили пиво, ели какие-то замысловатые слоеные пироги. Лита все время касалась Мая локтем... Немного захмелевший Бригге по обыкновению много болтал о всякой всячине, в том числе почему-то о пророческом даре, приведя в пример какого-то старичка-дальневосточника, предсказавшего день и час падения Сихоте-Алиньского метеорита. За это старичка будто посадили как паникера, но потом, после падения метеорита, выпустили. И якобы теперь старичок работает сторожем в магазине, предсказывает дни ревизий, за что директор его весьма ценит.
Отчетливо вспомнилось, как Саша тогда изрек: "Это по твоей части, Май встречные потоки времени". А Лита сказала: "Ну, понесли!" и обещала написать о них фельетон "Мракобесы в тоге ученых", и еще заявила, что их надо "вовремя остановить и поправить", а то они "совсем оторвались от сегодняшнего дня".
Он, Май, на это мечтательно ответил, что и вправду хотел бы оторваться от сегодняшнего дня... Оторваться от сегодняшнего дня... В общем, хороший был вечер... А после него сразу пришла в голову идея петли и умножения. И началась эта жуткая круглосуточная работа. И вот ее итог - тетрадка, которой, разумеется, не верит Барклай. Да и не только Барклай, а и Бригге, и Гречишников тоже. Впрочем, у Мая есть уже и кое-что сверх тетрадки...
- Кажется, все, - сказал Саша. - У тебя как, Юрий Львович?
- У меня давно все, - сказал Бригге, - вернее, почти ничего не осталось...
- Подождем. - Саша закурил и шагнул к окну.
Бригге доделал оставшиеся преобразования, засунул в рот спичку и чуть было не зажег ее вместо папиросы. Быстро отдернул поднесенный огонек от торчащей у самого рта спичечной головки:
- Фу ты, чорт! - И выплюнул спичку.
- Ну? - спросил Саша.
- Я пока не нашел ошибок. Надо повнимательнее посмотреть дома.
- Ошибок нет, - сказал Май.
- Я тоже не нашел, - сказал Саша. - Выходит, ты гений. Или где-нибудь все-таки есть ошибка.
- Я, наверное, гений, - сказал Май. - Вместе с вами.
- Может быть, - задумчиво сказал Саша. - Во всяком случае, здорово! Тебе надо переходить сюда, в Институт пространства.
- Рано, - сказал Май.
- Лютиков тебя с радостью возьмет, - сказал Бригге. - Он любит этакие упражнения, я ему кое-что рассказывал.
- Рано, - повторил Май.
- Смотри, Барклай ведь затопчет и спасибо не скажет.
- Не затопчет... - Май вытащил из нагрудного кармана и положил на стол двадцатикопеечную монету. - Ребята, вот этот двуривенный вчера раздваивался.
- Врешь! - в один голос воскликнули Саша и Юра.- Документировал?
- Не успел. Я этого не ожидал. И вышло всего на полчаса. Я только закончил генератор сопровождающего поля...
Осторожно брали друг у друга монету, рассматривали, Бригге неизвестно зачем прикусил ее.
- Настоящая, - усмехнулся Май. - Никель как никель.
В лицах было недоверие и внимание. Саша осторожно спросил:
- Ты не разыгрываешь нас. Май Сергеич?
- Нет.
- А если была галлюцинация? - спросил Бригге.
- Нет, - сказал Май. - Это была правда.
Саша чуть исподлобья, с задумчивой пристальностью смотрел на Мая, Бригге выглядел растерянным, жевал очередную спичку.
- Не верите, - сказал Май. - Ну и леший с вами. Я все равно сумасшедший от радости. Ребята, у меня же огромная камера! Пропадает два кубометра... - Опять было молчание... - Ну, пора на работу. Надо ведь, чтобы вы поверили... - Он пожал им руки и они ответили рукопожатиями, в которых он почувствовал настороженное доброжелательное замешательство: им было неловко не доверять ему. Появляется Двойник
К себе, в Институт пустоты Май явился в неплохом настроении. Насвистывая, поднялся по лестнице. В лаборатории сидели вычислитель Климов и инженер-монтажник Иосс. Май, впервые за последние две недели, посмотрел на них приветливо и сказал:
- Привет пустоведам!
Иосс улыбнулся и кивнул, а Климов сидел с непроницаемым лицом.
- Вы не поняли, как я смешно сострил, Климов? - спросил Май. - А ведь это здорово: пустоведы. Рифмуется с "дармоеды". Я только что догадался, что мы все пустоведы, а не структурные вакуумщики. Отличное слово...
- Трепло, - обиженно сказал Климов, когда Май ушел в свой кабинетик, - что это его прорвало?
- Нет, ничего, - сказал Иосс. - "пустоведы", это ничего.
Потом где-то что-то стукнуло, и дверь в кабинетик Рубцова приоткрылась.
- Хулиганство! - заорал оттуда Май. - Опять распахнули дверь! Я же прошу...
Иосс встал, прикрыл дверь и сказал:
- Рубцов стал совсем психопат, бедняга. То угрюмый, то веселый, то бешеный.
- Да, - согласился Климов и шопотом добавил. - Пора его убирать с этой работы.
- Так уж и убирать, - проворчал Иосс. - Кажется, он что-то придумал и работает, как вол.