Тем временем девицы наши чуть-чуть охолонули от потрясения. И тут же закатили истерику. Не все, две из трех. Третья у стеночки сидела тише мыши, с глазами выпученными. Очкарик ее за руку держал, говорил что-то тихонько, но она, похоже, не слышала. Не знаю уж, вместе эта парочка на похороны заявилась или только сейчас познакомились… Да и без разницы.
А две других девицы феминистками оказались. Футболки на них одинаковые, но сами вполне могли бы комический дуэт составить – на контрасте играя, на противоположности. Одна жирнющая, втроем не обхватишь, вторая как спичка, за шваброй спрятаться может…
В общем, феминистки на нас с Лариосиком наезжать начали, громко и визгливо: да как же так, отчего мы, два здоровых мужика при оружии, их драгоценные жизни не спасаем? Отчего в нору забились, с зомбями не воюем?
Вот стервы…
Сами ведь только что с плакатиками стояли, за толерантное отношение к инфицированным ратовали. Ну и вышли бы наружу, и проявили бы толерантность…
Но они на нас отчего-то ополчились, вопят в два голоса. Лариосик миндальничать не стал. Подошел к жирной, говорит: заткнись. Куда там… Он ей в рожу заехал на полуслове. От души, не символически, а так, как мужиков бьют, – эмансипация так уж эмансипация. Морду лица неплохо раскроил, пару зубов вынес.
Отлетела к стене, как кегля. Лежит, кровью хлюпает, но молчит. И подтощалая мигом смолкла, прониклась. Лариосик ей спокойно говорит: раздевайся, мол, снимай футболку.
Она еще вякать пыталась, но уже на полтона ниже. Зачем, мол, да что за произвол… Он ПМ достал, чуть не к переносице ей приставил. И, я думаю, выстрелить был готов, лицо характерное стало… Затем, говорит, что ты сейчас на коленки встанешь и отсосешь у меня со всем прилежанием. Считаю до одного.
И ведь сняла футболку! И на коленки бухнулась! И к ширинке его потянулась!
Но Лариосик всего лишь пошутил. Я уже говорил, что юмор у него слегка чернушный… Он ее осмотреть хотел, футболка вся окровавленная, надо было глянуть, нет ли укусов…
Бюстгальтер тощая не носила. Ввиду полного отсутствия того, что бюстгальтеру прикрывать и поддерживать полагается. Повертели ее так и сяк, осмотрели – нет ни укусов, ни других ран. Чужой кровь оказалась… Короче, одевайся, не свети тут мощами.
Она свою футболку, липкую и окровавленную, не надела, побрезговала. Но ее ботаник выручил, ветровкой поделился. Честно говоря, я не очень понимал тогда, зачем Лариосик эту четверку из недавней мясорубки вытащил… Никакой от них помощи, одна обуза. Потом-то понял, конечно…
А Лариосик стал план прорыва излагать, громко, всем пятерым. Очкарик спрашивает очень вежливо: зачем и куда прорываться? Тут хоть какое-то, но все же убежище.
Лариосик так же вежливо ему про окна и про запах растолковал. И дальше продолжает: на открытом месте нас точно схарчат, и быстро. Но видел он невдалеке, метрах в ста от склепа, люк ливневой канализации… По ней, по трубе, и уйдем. Там, если зомбяки внутрь сунутся, по крайней мере со всех сторон не набросятся, можно по одному расстреливать. Но они не сунутся, если мы люк быстренько обратно поставим и вот этим ломом его заклиним.
Так себе план… И насчет лома я очень сомневался. Но сам ничего лучшего предложить не мог.
А Лариосик бетонный пол кончиком ножа царапает, диспозицию изображает и план действий. Ну прямо Бонапарт под Ватерлоо…
Рисует, где тот люк находится, и предлагает дождаться, когда зомбяков между склепом и люком не будет. В общем, реально: они по кладбищу бессистемно шатались, к тому же какая-то часть схлынула уже. Да только ведь как вылезем наружу, со всех сторон набегут, за нами кинутся… Высказал я свои сомнения, а он говорит: не дрейфь, пробьемся. Женщины и дети, дескать, вперед быстрым аллюром, а мы вдвоем в арьергарде, погоню расстреливая. Секунд на двадцать-тридцать беглого огня патронов хватит, а дольше и не надо.
Приготовились к старту, ждем… Лариосик в каждом витраже по одной стекляшке выдавил, расхаживает между ними, поглядывает, момент выбирает… Потом говорит: пора, мертвяки большей частью к лавре потянулись, видать, кого-то живого и затаившегося учуяли.
Выскочили… Путь и в самом деле свободен, но относительно – то там, то тут одиночные мертвецы виднеются и небольшие группы, голов по пять-шесть. Есть все шансы прорваться.
Наши подопечные рванули с высокого старта, я за ними намылился, но Лариосик цап меня за рукав. Шипит: куда?! Нам в другую сторону, но не сразу, чуть погодя.
Я не понял, он рукой показал… С другой стороны, тоже метрах примерно в ста, грузовик стоял, песком груженный. Рабочие кладбищенские что-то там подсыпали и разравнивали… Как заваруха началась, уехать не успели. Может, водитель ушел куда-то с ключами, или по другой причине, не знаю. Но не уехали…
А люк как же, спрашиваю. Лариосик усмешку скривил: какой, на хрен, люк, нет там никакого люка…
Понимаете, да? Он эту четверку специально туда заслал, чтобы зомбяков на себя оттянули… А они, дурачки, галопом несутся, думают, мы им спину прикрываем.
Лариосик подождал, пока они полпути одолеют, – и к машине. Я за ним.
Пару раз выстрелить пришлось, но те бедолаги свою работу на пять с плюсом выполнили, без них так лихо мы бы не проскочили.
Не знаю уж, добрались они до места, где якобы люк был, или раньше наше отсутствие обнаружили… Я не оглядывался. Вопль с той стороны слышал – женский, истошный. Кажется, тощая феминистка орала. А может быть, молчаливая девушка… Симпатичная, кстати, была. Но тут уж дело такое, каждый за себя.
Добежали. Дверца распахнута, из кабины труп в спецовке свисает, половины лица нет, выгрызена, лохмотьями болтается. Но нормальный труп, лежит и лежит, встать не пробует. Лариосик его одним рывком из кабины спровадил, залезли, двери заблокировали. Но толку-то… Этим тварям стекла выдавить, как мне стакан воды выпить. Только скорость, только движение помочь могли… Не заведемся – и капут.
Думал, Лариосик провода закорачивать начнет. Но у него какая-то хитрая отмычка случилась, не иначе как из арсенала автоворов позаимствованная… Запасливый, гад.
Даже в самый черный день может в чем-то повезти. Повезло и нам: бензина в ЗИЛе оказалось три четверти бака.
Поехали… и очень вовремя, зомбяки уже совсем близко подобрались. Трех или четырех сбили, один на подножку запрыгнул, пришлось мне стрелять, прямо через стекло ему башку разнес.
Скорость набрали, по дорожке к служебным воротом подкатили, к запертым, – и на таран их. В общем, с Никольского выбрались…
Куда теперь, спрашиваю. Лариосик отвечает в том смысле, что в городе ловить нечего, сейчас весь город как это кладбище. Так что выбираться надо к окраинам, чем дальше от метро, тем меньше зомби должно быть. Ну а там посмотрим по обстановке. Будет возможность, в паре магазинов отоваримся. По кредитным карточкам калибра 9 миллиметров. Не удастся – налегке из города рванем. В общем, он сейчас попытается через мост просочиться, а затем по набережным правого берега Невы…
Ладно, пусть рулит, думаю, он город лучше меня знает… Но потом надо при первой оказии Лариосика застрелить. Он людьми, как пешками, жертвует, и все бы ничего, но пешка у него одна-единственная осталась… Проще говоря, я.
Ничего личного, всего лишь забота о собственной безопасности.
6
Не всякий человек с бензопилой – лесоруб
Заречье казалось вымершим. Вернее, звали это место Заречьем по привычке.
Заречная улица Кингисеппа когда-то именовалась деревней Заречье – и по виду осталась деревней до сих пор, несмотря на смену статуса. Деревянные дома, вытянувшиеся в одну линию вдоль берега Луги, сады-огороды, срубы колодцев, поленницы, железные ящики с газовыми баллонами… От городской окраины улица-деревня отделялась Лугой, и шагать туда приходилось через пешеходный мост, вернее, через два моста: река здесь разделялась на два рукава. С другой стороны к Заречью вплотную примыкал лес.
Николка кое-как дотащил мешок с рыбой через первый мост, длинный, передохнул на острове, затем прошел по второму мосту, небольшому, перекинутому через протоку.
Думал, встретит кого из знакомых, пособят. Не встретил никого, вообще ни одного человека не было видно на длинной улице. Ладно хоть старик Рукавишин жил невдалеке от моста.
Жить-то жил, но и его дом казался вымершим. Хотя старый из дома отлучался редко, сидел, как паук в паутине, поджидая клиентов. За оградой надрывался Бес, нечистокровный эрдельтерьер (редкая порода для дворовой собаки). Николка терпеливо ждал у калитки – разглядел движение за занавеской, есть живые в доме.
Наконец показался Рукавишин, унял собаку, похромал к калитке. На Николку и его мешок дед смотрел как-то странно, словно не понимал: что за рыба? зачем? для чего?
Николка попытался было рассказать об утреннем происшествии, но старик не слушал, перебил на полуслове:
– У вас в Лесобирже ящик-то сегодня кажет?
Николка не знал. Вчера все было в порядке, а сегодня выехали затемно, какой уж тут телевизор… Так и объяснил.
– Хреноту какую-то про Питер показывали… – задумчиво сказал Рукавишин. – И не первое апреля вроде… А теперь вообще только шум по всем каналам.
Он затащил внутрь мешок, захлопнул дверь, не попрощавшись.
Николке все меньше нравилось происходившее… Что-то назревало, что-то невидимое, но тяжелое висело в воздухе. Николка гнал от себя мысли, что у них случится нечто вроде диких событий в индийском городе… Название города он запамятовал, но без разницы – где мы и где Индия?
Нехорошие мысли, как он их ни гнал, все равно лезли в голову. Больно уж страшные кадры передавали из того городка в послеполуночных новостях, предупредив, чтобы непременно убрали припозднившихся детей от экранов.
Николка решил сходить в Дворянское Гнездо. Благо недалеко, пара километров по берегу… Сам перед собой оправдываясь тем, что надо позвонить, узнать, что с отцом. Но здесь все как вымерли, а у Ларисы мобильник по-любому есть. На самом деле Николке было очень тревожно. И он хотел увидеть Лариску, убедиться, что с той все в порядке.
Решено – сделано. Пошагал, сначала по длинной улице-деревне, затем дорога несколько сотен метров тянулась лесом, отделявшим Заречье от садоводства. Николка понятия не имел, зачем и отчего прозвали Дворянским Гнездом садоводство, основанное за пятнадцать лет до появления Парамонова-младшего на свет. В бумагах и на карте, разумеется, стояло иное название, но в жизни все говорили только так, Николка слышал народный топоним сызмальства, и необычным он не казался. Да и какая разница? Главное, что там жила Лариса.
Лариса была его единственной и большой любовью. Причем пока платонической… Николка надеялся, что лишь пока. Целовались, потискались как-то разок под хорошее ее настроение, не более того.
Он рассчитывал, что все у них впереди… Думал, что скопил достаточно денег на проклятой отцовской рыбе, чтобы заплатить репетиторам, – из их-то школы только в какое-нибудь заборостроительное училище прямой и светлый путь открывается. Но он скопил, и поступать в институт они с Ларисой будут вместе. И он поступит, хоть треснет, хоть сдохнет ночами над учебниками, но поступит на бюджетное отделение.
Как отнесется отец к намерениям отпрыска, Николка не задумывался, все равно ничего хорошего тут не надумать. Утрясется все как-нибудь…
С такими мыслями он дошагал до Дворянского. От родной Лесобиржи каких-то две сотни метров – по воде, через Лугу. Чуть подальше садоводством пройти – можно крышу собственного дома разглядеть сквозь зелень деревьев. Отец и не догадывался, отчего сын зачастил на рыбалку и часами на реке пропадает, но лодку давал без разговоров – дело доброе, смена достойная подрастает. Николка рыбную ловлю тихо ненавидел. Но толк в ней понимал…
В Дворянском Гнезде та же пустота – давящая, тревожная. В июне тут самое оживление по выходным, а в рабочие дни сидят на дачах старые да малые. Иное дело в июле, в августе, когда многие здешние садоводы стараются в отпуска уходить. Но все равно – ни на одном участке ни одного человека не видать, небывалое дело…
Планировка здесь была иная, чем в вытянувшемся в линию Заречье. Две главных, но нешироких улицы – одна вдоль реки, другая параллельно лесной опушке, и множество улочек-проулочков между ними, совсем уж узких, двум машинам не разъехаться. Лариса жила на дальнем конце садоводства, там, где две главные магистрали сходились вместе.
Николка на развилке свернул направо, пошел вдоль леса – хоть чуть-чуть, но ближе шагать. Шел, поглядывал по сторонам. Никого… И звуков привычных нет: не слышно, чтобы где-нибудь фырчал мотоблок или натужно визжала электропила, вгрызаясь в дерево… Николка уж и удивляться перестал.
Потом все-таки удивился – отмахав почти половину улицы и увидев кота. Или кошку, он не сильно их различал.
Кошак стоял на пути, подковой изогнув спину. Шипел громко-громко, пожалуй, Николка никогда не слышал таких звуков от домашних кошек…
Пялилась животина в густые и высоченные заросли бурьяна. Забора вокруг ближайшего участка не было – стояли они тут не у всех, некоторые обходились низенькими живыми изгородями, а некоторые и их не имели. По слухам, в советские годы в таких вот шестисоточных садоводствах заборы возводить запрещалось.
Бурьян, куда пялился кот, рос прямо на участке – на полузаброшенном, из тех, куда хозяева вырываются раз в год и пытаются за три-четыре недели лихорадочно наверстать упущенное…
Николка подозрительно присмотрелся к разрывам в стене зеленых стеблей. Зверек какой-то? Или змея?
Металлический блеск, и что-то краснеет… Николка пригляделся и понял, что видит. Легонько шуганул кота, развел тут панику, понимаешь. Кот умчался стрелой, словно только и ждал, когда можно будет переложить ответственность за находку на другого.
А Николка вытащил из бурьяна бензопилу. Новенькую, в работе не бывавшую. Неужели из тех самых? Похоже на то… Размер, цвет, надпись "Hitachi" – все совпадает.
Три дня назад Николка видел, как здесь, в поселке, продавали такие пилы таджики или не таджики, просто восточные люди, поди их различи… Торговлю вели три или четыре молодых парня – невысокие, чем-то схожие, каждый с бензопилой в руках. Заходили на участки, останавливали прохожих, предлагали свой товар, причем задешево, за полцены. Всем желающим рассказывали, что они работали на стройке в Кингисеппе, ее заморозили непонятно почему, а последнюю зарплату выдали инструментом… И очень нужны деньги, чтобы добраться до дома. Хватали за рукав, предлагали завести и опробовать, сулили совсем уж баснословные скидки – Николка с трудом отделался от назойливого продавца. Прочие тоже в очередь не выстраивались, хотя бензопила – вещь в дачном хозяйстве нужная. Наверное, отпугивала удивительная дешевизна – купишь, а следом придут: верни-ка краденое…
И вот теперь бесхозная пила обнаружилась в бурьяне. Словно таджик, отчаявшись продать, зашвырнул ее туда и пешедралом, налегке, двинул на родину.
Николка стоял с пилой в руках посреди дороги и чувствовал себя глуповато. Взять себе? Как-то оно… все же не рубль, найденный на улице… Сунуть обратно в бурьян? Ну и подберет кто-то другой, без комплексов, и будет он с пилой, а Николка в дураках… Дилемма.
Решил ее Николка так: пилу забрать, а на здешний щит с объявлениями повесить бумажку: кто потерял пилу, звоните. А какая именно пила, не писать. И пила в хозяйстве, и совесть чиста, и владелец едва ли отыщется.
За его плечом, в глубине бурьяновых джунглей, послышался шорох, тотчас же сменившийся треском ломавшихся стеблей. Николка обернулся и понял, что владельца пилы искать не придется. Владелец нашелся сам.
Тот самый таджик или другой из их кампании… Тот, да не тот. Одежда та же, и щуплая фигура, и волосы – только теперь спутанные, очень грязные, с приставшим сором.
А вот глаза – не прежние щелочки, но здоровенные круглые блямбы, издалека заметные на лице. Казалось, глазные яблоки увеличились раза в полтора и норовили выпасть из глазниц. Мутные, затянутые какой-то пленкой, зрачки сквозь эту муть почти не видны. Цвет кожи гастарбайтера изменился со смуглого на серо-коричневатый.
Николка понял все. И сам удивился своему спокойствию.
Все-таки утреннее происшествие даром не прошло, неплохо подготовило к новой встрече.
Надо действовать, как Свиридыч, – спокойно, уверенно, без нервов. Бить первому и наповал. Это не человек. Это куча агрессивного дохлого мяса.
Мертвый таджик ломился сквозь бурьян. Прямо к Николке.
Николка был хоть и младше, но выше и шире в плечах – и в обычной драке мог бы рассчитывать на победу. Но теперь вся надежда на пилу… До чего же удачно сложилось, самый подходящий инструмент для дохлой публики оказался под рукой.
Он дернул шнур стартера – точно так, как отец учил заводить лодочный мотор: потянул сильно, но равномерно, без резкого рывка. Пила пофыркала, но не завелась. Даже, как это называют, "не схватилась".
Ничего… Все в порядке… Бывает… В ней есть бензин, обязательно есть бензин, они ведь предлагали завести и опробовать…
Вторая попытка. Пила не завелась. Таджик выдрался из бурьяна. И попер на Николку.
Вот тогда он запаниковал… Третий рывок – уже неправильный, слишком резкий. Результат тот же.
В четвертый раз он попытался, уже не веря, что случится чудо, что пила заработает.
Чудо не случилось. Пила не завелась.
Он отмахнулся от напирающего зомбяка неработающим инструментом, как мечом. Как неудобным, тяжеленным и громоздким мечом. Зубья зацепили грудь гастарбайтера, разодрали одежду. Может, задели и тело, но кровь не текла, или что там у них вместо крови…
Отмахнулся еще раз, на этот раз не попав толком, отскочил, увеличив дистанцию. Долго так продолжаться не могло, слишком тяжелая дурында, руки быстро уставали… На всякий случай он дернул шнур еще разок, использовав крохотную паузу. Глухо… Остается одно: швырнуть агрегат в голову твари и рвать когти. Героический борец с живыми трупами из него не получился. Надо постараться не стать мертвым борцом.
Выстрел грянул, когда он все взвесил, решил и изготовился к броску и бегству. Грохнуло совсем рядом, и Николка подумал – в него, и удивился, что совсем не больно…
Заблуждение долго не продлилось. Зомби стоял на ногах, но головы у него практически не осталось – из лохмотьев шеи торчал позвонок, словно кочерыжка, только и уцелевшая от кочна капусты…
Не жакан, подумал Николка. В охоте он тоже неплохо разбирался… Картечь или крупная дробь.
Он не оборачивался, хотя очень хотел узнать, кто же произвел спасительный выстрел. Глупо подставляться именно сейчас. Кусаться зомбяку, допустим, уже нечем, но вдруг напоследок оцарапает…
Но нет, все закончилось. Ноги трупа – теперь уже окончательно мертвого – подогнулись, он медленно, словно неохотно, оплыл на выщербленный асфальт.
Николка обернулся и наконец увидел стрелявшего.
Лицо знакомое, встречались, но имя не вспомнить, а может, и не знал никогда. Никогда и ни о чем они не разговаривали с этим высоким костистым мужиком, на вид ровесником отца. А вот лицо не позабудешь: пятно ожога сползает с виска к подбородку, шрам стянул кожу, и кажется, что человек постоянно ухмыляется – едва заметно и ехидно, одним углом рта.
В руке знакомый незнакомец держал охотничье ружье. Так себе ружьишко, по мнению Николки, – старая, видавшая виды тулка-одностволка. Но навороченные помповушки, разумеется, для отстрела оживших трупов удобнее, однако жизнь спас именно этот раритет…