Осколок 6
1937 год
– Да, я Алексей, но… – начал было он и не смог продолжить: дескать, произошла явная ошибка, его с кем-то спутали, поскольку в Щелицы он никак "вернуться" не мог – впервые приехал неделю назад.
Не смог – потому что девушка шагнула к нему из густой тени векового дуба.
"Да как же я ее не заметил, только что мимо прошел – и никого… На дереве сидела, спрыгнула?" – эти растерянные мысли не задержались у Алексея, ошарашенного видом незнакомки.
Кожа белая, сияющая, словно бы фосфоресцирующая в густом сумраке. Длинные, пшеничного цвета волосы наполовину прикрывают грудь. Или наполовину открывают… На голове венок – желтые кувшинки чередуются с белыми водяными лилиями и на удивление гармонируют с остальной цветовой гаммой.
Тот факт, что девушка полностью обнажена, до Алексея дошел с секундным запозданием. Очень уж естественный вид – ни малейшего стеснения – был у пришелицы. Словно именно так и полагается гулять ночами…
Девушка протянула к нему руки, явно намереваясь обнять. Но не обняла…
– Алешенька, да ты ли это?
Он издал невразумительный отрицающий звук, безуспешно пытаясь отвести взгляд от груди девушки.
В этот момент она и сама поняла свою ошибку – луна нашла разрыв в облаках, залила старый парк нереальным белесым светом. И тут же девушка шагнула назад, в густые заросли лещины – ни одна веточка отчего-то не шевельнулась…
Алексей попытался хоть что-то сказать – и вновь не смог. В голове метались обрывки мыслей: про рассказ Милчеловека, про лобасту, про искусанного до смерти парня… Ерунда, конечно, стандартная деревенская страшилка, слепленная согласно известному архетипу, но…
– Кто ты? – послышалось из лещины. – Лицо его, стать его…
И тут он понял – с кем, собственно, его могли перепутать. Именно здесь перепутать. Кузен и тезка – Алеша Соболев… Был тот на двадцать два года старше Алексея – первый ребенок рано вышедшей замуж тети Глаши, старшей сестры матери. И часто гостил в Лытино… Мать говорила, что они на удивление похожи, ну прямо родные братья. Сам Алексей никогда не встречался с родственником, сгинувшим много лет назад в кровавой круговерти Гражданской войны.
Он попытался объяснить – сбивчиво, путано…
Девушка не дослушала.
– Да-да, за него и приняла тебя… Ты скажи ему: я жду, жду, как обещала…
Алексей не понимал ничего. Сколько же ей лет – если это и в самом деле подружка Алеши Соболева? С двадцатого года о нем ни слуху ни духу… И почему девица разгуливает ночами в таком странном виде?
Он попытался объяснить: едва ли сможет что-либо передать родственнику, в Гражданскую тот воевал за белых, отступил в Крым с Врангелем, и ничего о его дальнейшей судьбе не известно… Казалось, девушка не слышала Алексея. Или попросту не поняла, о чем он говорит.
– Столько зим, столько лет ждала, а он все не едет… Нет уж сил никаких, да и здесь мне оставаться нельзя теперь, уходить надо… Ты скажи ему: до следующей луны подожду, последний срок ему будет… И еще скажи: плохо мне без него, другой становлюсь…
Другой? Алексей изумился: голос девушки – нежный, мелодичный, влекущий – менялся буквально от слова к слову. Последняя фраза прозвучала вовсе уже хрипло, надтреснуто.
Луна вновь ненадолго появилась в прорехе облаков, Алексей бросил быстрый взгляд туда, где между ветвями белело девичье лицо. И тут же отвел глаза – игра света и тени, конечно же, но все равно неприятно…
Девушка (девушка ли) продолжала и продолжала говорить, почти одно и то же – о том, как ей плохо одной, – и вдруг оборвала себя на полуслове:
– Уходи! Уходи скорей! Нельзя рядом сейчас…
Казалось, ее клекочущий голос с трудом прорывается сквозь стиснувшие глотку пальцы. Алексей сделал пару нерешительных шагов, остановился – из зарослей продолжало доноситься полузадушенное хрипение, совершенно уже нечленораздельное. Припадок? Эпилепсия? Может, надо помочь?
Ничего сделать он не успел. Легкое, почти бесшумное движение в кустах – и почти сразу громкий всплеск воды.
Бросилась в пруд? Он проломился сквозь лещину (с куда большим шумом и треском), выскочил на берег. Потревоженная вода медленно расходилась широкими концентрическими кругами. И все – ни плывущей девушки, ни тонущей… Топкая полоса ила вдоль берега, тоскливо поникшие стебли и листья оставшихся без воды кувшинок…
Осколок 7
1914 год
– …Таким образом, – продолжал приват-доцент Свигайло, – культ рыбохвостой богини Атаргатис, заимствованный в Сирии, в третьем веке по рождеству Христову распространился практически по всей территории Римской империи…
Алеша Соболев слушал внимательно, записывал подробнейшим образом – хотя мог бы рассказать по этому вопросу то же самое. И еще многое… Потому что прочитал о русалках все книги, что смог отыскать за полтора года. За полтора года, что прошли с того лета – странного, дикого, нереального лета.
– …Чаще всего святилища Атаргатис располагались неподалеку от храмов родственного рыбьего бога Дагона, чей культ был позаимствован у филистимлян…
Алеша записывал – в отличие от большей части аудитории. Студенты университета мало походили на семинаристов, совместно с коими Алеше довелось отучиться два года. Куда более шумные и непоседливые, порой любят сбить с толку неожиданным, провокационным вопросом – уводящим далеко в сторону от предмета лекции.
Мать была шокирована желанием сына изменить жизненную стезю. Тетя Глаша, напротив, обрадовалась неожиданному решению Алеши: дескать, все правильно, коли уж усомнился, что хочешь стать пастырем Божьим…
– А теперь слушаю ваши вопросы, милостивые государи, – привычной фразой завершил лекцию приват-доцент Свигайло.
Первым прозвучал вопрос Алеши Соболева:
– Скажите, Владислав Зигмунтович, из ваших слов следует, что практически все легенды о мифических существах, широко распространенные по миру, имеют под собой реальную основу. Искаженную порой до неузнаваемости в народном сознании, но реальную. Что же послужило основой для мифов о русалках? Ведь они известны практически всем народам мира под разными названиями: водяницы и русалки, мавки и лобасты, берегини и лоскотухи, ундины, сирены, хе-бо, мемозины, су-кызлары, ахти, хы-гуаше, мерроу… Неужели до верящих в мавок малороссийских крестьян дошли в каком-то виде культы Дагона и Атаргатис? Или до туркестанских кочевников, рассказывающих о су-кызлары?
– Видите ли, милостивый государь, – приват-доцент сделал короткую паузу, внимательно разглядывая Алешу, – дело в том, что у всех мифических существ действительно имеется некая реальная первооснова. Наличествует она и у русалок. С давних пор люди встречались с млекопитающими семейства дюгоней, обитающими в южных водах: с ламантинами, сиренами и собственно дюгонями… А у самок упомянутых ластоногих существ молочные железы крайне напоминают женскую грудь – размером и месторасположением на теле. Если учесть, что ламантины и сирены любят неподвижно лежать на воде, спиной вниз, нежась на солнышке, – то происхождение легенд совершенно очевидно. Издалека, с борта корабля или с берега, означенных животных принимали за женщин. При попытке подплыть или подойти ближе – наблюдаемые якобы женщины ныряли, демонстрируя задние ласты, весьма напоминающие рыбий хвост. Именно такова первооснова мифа. Ничего загадочного здесь нет – семейство дюгоней достаточно подробно изучено зоологической наукой… Аналогичных примеров при желании можно вспомнить предостаточно, милостивый государь: носороги, ставшие прообразом легендарных единорогов; относительно недавно вымерший гигантский страус моа, рассказы о коем породили птицу Рух арабских мифов…
Алеша Соболев задумчиво покачал головой – не то, не то…
Апрельское солнышко пригревает все сильнее, лето не за горами. Что удастся придумать теперь, чтобы не ехать в Лытино? Потому что поехать он не сможет, не разрешив загадку: кто (или что?) ждет его в ветвях векового дуба, на берегу старинного пруда…
Осколок 8
1937 год
Работы близились к завершению. Чаша старого пруда освободилась от большей части воды и жидкого ила. Остатки скопились в самой удаленной от трубы оконечности водоема.
Рыбы по большому счету в пруду не осталось. Лишь на дальней от трубы оконечности – ил там стоял еще по бедра – изредка поплескивались некрупные рыбешки…
Из-за этих-то карасей и случилась с Федькой-Кротоловом неприятная история. Неприятная и странная.
Федька Васнецов по прозвищу "Кротолов" – деревенский оболтус двадцати с лишком лет – записался в бригаду по причине глубочайшего отвращения ко всем видам сельхозработ. Прозвище свое он заслужил тем, что вечно ходил обвешанный проволочными кротоловками: сотнями ловил зверьков и сдавал кротовьи шкурки в потребкооперацию. Чем и зарабатывал на жизнь.
Охотничий инстинкт у Федьки был развит. Заметив, как в илистой луже бултыхнуло на редкость громко и сильно, он выпустил лопату из рук.
– Чушка… Фунтов пять будет! А то и все восемь… – И Кротолов побежал за валявшейся неподалеку старой бельевой корзиной.
У коллег его затея энтузиазма не вызвала. Рыбная диета всем опостылела.
С корзиной в руках Федька смело ринулся в грязь. Карася он действительно заприметил нерядового. Видно было, как жидкая поверхность ила набухла в одном месте подергивающимся, медленно ползущим бугром. Не иначе как наверх и в самом деле выплыла-протолкалась "чушка".
– Завязывай филонить! – крикнул бригадир Калистратыч. – Хватай свою чушку за уши – и за работу!
Кротолов не обратил внимания. Высоко подняв здоровенную корзину, подкрадывался к рыбине. И – набросил снасть резким движением! Метнулся к корзине, в которой вновь мощно плеснуло, и тут…
И тут произошло нечто странное. На следующем шаге Федька ухнул в топь аж по плечи. Угораздило наступить на невидимую под илом яму. Мало того, парень начал тонуть! Шлепал руками, разбрызгивая грязь во все стороны, орал благим матом – и погружался все глубже!
Тут уж стало не до шуток. Мужики ринулись на помощь. Успели: набежали, ухватили вчетвером за шкирку, за руки, даже за волосы – моментом выдернули, как репку из грядки.
Спасенный лицом был белее снега, беззвучно раззевал рот, пытался что-то сказать – и не мог. При этом норовил отодвинуться подальше от илистой топи.
А "чушка", послужившая причиной происшествия, в опрокинутой впопыхах корзине не обнаружилась. Уплыла, видать…
Через несколько минут Кротолова малость отпустило. И он дрожащим голосом поведал, что не просто провалился, не просто тонул – кто-то ТАЩИЛ его в глубину! Тащил за ногу!
Бригада грохнула дружным хохотом.
– Энто чушка тебя, Федян, чушка ухватила! За всех сродственниц сожранных сквитаться решила!
– Лобаста, про которую Милчеловек толковал! Точно она!
– Не-е-е, пиявица присосалась! А Федька в портки-то и наложил с перепугу!
– Знаю, знаю! Старик Водяник его присмотрел, заместо бабы попользовать, гы-гы-гы…
Кротолов, не отвечая на подколки, стянул сапог, задрал повыше измаранную штанину. Ржание как ножом обрезало. Под коленом ногу украшал огромный кровоподтек – густо-багровый, словно от кровососной банки… На фоне его с трудом различались две дуги, состоящие из маленьких кровоточащих ранок. След зубов.
А под самый конец работ из города заявились ученые.
Бригада в тот момент готовилась закрыть аккорд. Дно пруда в угоду председателю чуть не вылизали: все коряги, весь хлам, набросанный в воду за долгие годы, – все вывезли. Не говоря уж про илистую жижу.
Оставалось закрыть аккорд и получить денежки.
Но тут нагрянула наука.
Слухи про откопанную трубу потихоньку распространялись-таки – и достигли слуха ученых мужей. Те и прикатили: ну-ка, где тут у вас старинное и уникальное техническое устройство? Покажите-ка!
Работяги, пряча ухмылки, объяснили с пролетарской простотой: ну да, откопали какую-то железную хреновину, ну да, валялась тут в канаве, а куда делась – Бог его знает… Сторожей у нас нету. Лопаты, тачки по акту принимали – по акту и сдадим. А иных устройств за нами не числится.
Врали, понятно. В стране бешеными темпами шла индустриализация, цветного металла не хватало катастрофически. И пункты по его приему работали повсюду… Туда "уникальное свинцовое устройство" и перекочевало по частям по миновании в нем надобности. (Надпись, исполненную странными, ни на что не похожими знаками на оголовке трубы, выходящем в пруд, не заинтересовала ни работяг, ни приемщика. Да и то сказать, сдавали в тот год в переплавку много вещей старинных и непонятных…)
Так ни с чем наука и укатила.
Алексея Рокшана ученые мужи не встретили, и странный рассказ о его ночной встрече не услышали. Алексей еще до их приезда, не дожидаясь аккордной выплаты, ушел из бригады. Не мог себя заставить подойти даже к берегу Новицкого пруда…
…Клад, естественно, в ходе прудовой эпопеи не отыскали.
Но слухи и легенды отличаются редкостной живучестью. И в фактах для своего существования не нуждаются.
Прошел год, другой, третий – и вновь пополз слушок.
Дескать, вывозя со дна пруда накопившийся ил, нашли-таки кое-что ценное. Но хитрован председатель, недреманным оком надзиравший за работами, тут же наложил на добычу лапу, не позволив вскрыть не то сундук, не то ящик, не то засмоленную бочку… И замылил втихаря золотишко.
Разгулу домыслов поспособствовало случившееся пару лет спустя бесследное исчезновение означенного председателя.
Как в воду канул: поехал в райцентр на совещание и больше домой не вернулся.
Но, с другой стороны, время тогда было такое… Руководители всех уровней и рангов исчезали постоянно, только и успевали их портреты со стен снимать да статьи из энциклопедий вымарывать.
А вскоре грянула война.
И про помещичий клад позабыли…
Осколок 9
1912 год
Шепот – торопливый, страстный.
– Не надо, Лешенька, не надо ничего спрашивать, не положено людям знать про такое, и ты не спрашивай, просто люби меня, милый, люби, люби, люби-и-и-и…
Ночь прохладная, но кажется жаркой. И его губы уже не задают вопросов… Пальцы перебирают неправдоподобно пышные волосы, затем – неумело, по-мальчишески – ласкают упругую грудь, ласкают все обнаженное тело. Избегают лишь касаться боков чуть ниже подмышек – чтобы невзначай не задеть трепещущие жаберные крышки…
Осколок 10
1937 год
Великий знаток Псковского края Ипполит Васильевич Траубе – сухонький старичок на исходе седьмого десятка – мог, казалось, рассказать обо всех событиях, происходивших за последние три века в Опочковском уезде (ныне – в Опочковском районе). И не только о событиях – собирал всевозможные легенды и истории, зачастую мало на чем основанные. Знал он и байку о схороненном в пруду "помещичьем кладе", но относился к ней более чем скептично.
– Приятно видеть, что в нынешних молодых людях не угас до конца интерес к краеведению, очень приятно… Но история с кладом не стоит вашего интереса, Алексей, честное слово. Людям не слишком духовным часто свойственно думать о чужом богатстве – мечтая, как бы сделать его своим, – и воображение их рождает подобные истории особенно охотно. Между тем в истории помещиков Новицких и без того достаточно любопытных моментов…
Старик провокационно замолчал, явно ожидая вопрос: каких моментов?
Алексей, конечно же, спросил – клад, собственно, был предлогом завести разговор о бывшем поместье Новицких. И о пруде, главным образом о пруде.
– Происходили Новицкие из обрусевших поляков – очень давно обрусевших, еще во времена Стефана Батория. Последний Новицкий – Владислав – жил здесь во времена Александра Миротворца… И по характеру был полнейший авантюрист – другого слова, Алексей, просто не подобрать. Довелось бы ему родиться на сто лет раньше и на родине предков, наверняка сложил бы голову в мятеже или рокоше. А в мирной жизни найти себе место у Владислава не получалось… Учился в Петербурге, в университете – выгнали. Не за политику, за дуэль – едва сумел уголовного суда избежать. Уехал в Ниццу, здоровье поправлять – и там тоже история с ним какая-то грязная приключилась. Затем осиротел, прожил полгода в имении, женился даже – но опять не усидел на месте, снова отправился во Францию, поступил в Эколь Техник – и оттуда выгнали, не знаю уж за что… Тогда он и примкнул к французской экспедиции, что раскапывала храм Дагона в Палестине, в сотне верст от Эль-Кудса. Как я понимаю, компания подобралась под стать Владиславу – наукой интересовались мало, куда меньше, чем храмовым золотом и прочими ценностями… Впрочем, в те времена хватало таких мародерствующих археологов а-ля Шлиман. Ныне серьезные ученые горькими слезами плачут, побывав на местах их "раскопок". Откопал Владислав со товарищи чего-нибудь или нет, неясно, статьи в научные журналы они не посылали, музеям добычу не предлагали. Возможно, без особой огласки в частные собрания продали…
Старик вновь сделал паузу, ожидая реакции собеседника.
– Интересная история… – протянул Алексей, отнюдь не заинтересовавшийся.
– А продолжение у нее еще более интересное, молодой человек! Потому что учудил Новицкий по возвращении вот что: отстроил в имении храм Дагона в миниатюре. Посередине пруда, на острове. И крестьян в новую веру обращать удумал. По окрестным деревням тут же слухи о русалках да о сатанинских шабашах поползли – мужичкам-то сиволапым все едино, что Дагон, что Сатана…
– Русалки? – невольно переспросил Алексей – и слушал с того момента крайне внимательно.
– Они самые, – невозмутимо подтвердил Траубе. – Согласно некоторым источникам, среди жрецов Дагона были рыбохвостые люди. Хотя, конечно, наши русалки, российские – берегини и лоскотухи – никогда, по народному поверью, хвостов не имели. И в самом деле: как бы, интересно, взгромоздилась на дуб пушкинская русалка, будь она хвостатой?
– А какие русалки были в храме Новицкого? С хвостами? – Алексей постарался, чтобы вопрос прозвучал равнодушно. Кажется, получилось.
– Помилуйте, Алексей, какие русалки? Подробностями мистерий я не интересовался, да и какая разница: приделывал пан Владислав крестьянским девушкам хвосты из папье-маше, или они попросту бегали в лунном свете голышом и в венках из лилий? Тем более что продолжалось все недолго – сами понимаете, молодой человек, что во времена Победоносцева за такие игры грозило… Впрочем, о чем я – нынешнему поколению и фамилия такая незнакома.
– Если не ошибаюсь, Победоносцев служил обер-прокурором Синода? – вступился за честь поколения Алексей.
– Вот именно… В Синод донесение ушло, но из Петербурга никак отреагировать не успели. Местные власти сами управились. Храм разнесли по камешку, Новицкого отправили в Иркутск пожить, ума понабраться, имение – под опеку. Что с паствой его обращенной сделали, уж и не знаю. Розгами, надо думать, полечили хорошенько. Но никто толком разбираться не стал, чем именно жрец новоявленный в своем храме занимался.
Алексей слушал, затаив дыхание. Вот, значит, что за руины на островке – фактически куча камней-обломков, густо поросших кустарником. Траубе сказал с нешуточным сожалением:
– Больше ничего мне про это загадочное дело неизвестно. И свидетелей-то не найти, даже стариков-старух древних – империалистическая да Гражданская перемешали народ, имение в семнадцатом мужички сожгли, деревню – ЧОН в двадцать первом, как бандитское гнездо…
– А что стало с Новицким?