Разработкой предписывалось, углубляясь в тыл улкасов, двигаться под прямым углом к направлению действий отвлекающих сил – то есть на северо-восток, принимая еще к востоку. Разведчики, по-одному выскользнув из колонны квадрата, выходившего из внутренних ворот туннеля, собрались вокруг Онго в месте, определенном заранее по карте, – на пятачке, рядом с отдельно стоящим тут деревом – арубой с толстым стволом и мощной кроной. Здесь темнота была еще гуще, чем вокруг, где мгновенные озарения рвали мглу в клочья. Группа, в последний раз проверив подгонку снаряжения, уже выстроилась в колонну по одному, чтобы незримо и неслышимо ни для кого покинуть эти места, однако в самый последний миг неподвижности Онго внезапно принял другое решение.
Дело было в том, что он накрепко – на всю жизнь, наверное, – запомнил лицо триг-воина ОСС Раго, того, кто недавно арестовывал его, потом держал в тесной камере агралета и под конец пытался убить. Онго надеялся больше никогда с этим человеком не встретиться; но когда группа, смешавшись с солдатами квадрата, выходила из туннеля, ему показалось, что .почти рядом с внешним входом он заметил именно этого офицера. Правда, уже не в мундире, а в общевойсковом комбинезоне, но это был именно он – тут сомнений у Онго ни на миг не возникло. Раго стоял, словно чего-то или кого-то ожидая, и был не один: в двух шагах от него расположились, словно отдыхая, кто присев на камень, кто просто опустившись на корточки, не менее двух дюжин солдат, снаряженных для похода примерно так же, как и сам Онго с его группой. А ведь Сидо предостерегал…
Раго не заметил никого из разведчиков; возможно, ожидал, что они будут двигаться через туннель самостоятельно, а не растворившись в массе войск. Но вряд ли его задача ограничивалась поисками Онго только тут, у входа. А значит…
Однако не только это смутило флаг-воина. Там, куда им следовало направиться, огонь был вовсе не самым слабым, как предполагалось; может, люди там, наверху, просто не выдержали напряжения, которое неизбежно овладевает солдатами, когда их товарищи ведут неравный бой – пока еще огневой, но того и гляди грозящий превратиться в схватку лицом к лицу. Товарищи отбиваются, может, из последних сил, а они тут вынуждены сидеть тихо, не привлекая к себе внимания наступающего противника, не помогая своим даже огнем; нужно иметь сильный характер, а главное – привычку к беспрекословному выполнению приказов, чтобы так вот и просидеть молча. Эта привычка вовсе не свойственна улкасам, повиноваться они готовы только и исключительно Создателю, в остальном же подчиняются лишь собственному рассудку, а еще больше – чувствам. И вот теперь там, где предполагалось, по разработке, наименьшее внимание и численность охраняющих тропы улкасов, огонь вдруг возник достаточно сильный, чтобы сразу же отбросить этот вариант.
Шесть человек ждали команды на движение, Онго же медлил; и когда прошло три минуты, а огонь с того направления не ослабевал, флаг-воин справедливо решил, что наверху у сильного патруля (которого там быть вообще-то не должно бы) не выдержали нервы и, следовательно, пройти там бесшумно и незаметно не удастся. Нужно было другое решение. Он обернулся к группе:
– Уходим вправо – расщелиной между хребтами! Колонной по-одному, за мной шагом – марш.
И группа тронулась, но не в горы, не на внутренний кольцевой (средний из трех подобных) хребет, куда вела намеченная было для движения тропа, а прямо на восток – узкой расщелиной между этим вторым хребтом и внешним, отделявшим их теперь от свирских равнин. Тут никакой тропы не предвиделось, расщелина была завалена камнями, что веками скатывались с обоих склонов; улкасы, как предполагалось, еще не успели проложить рокадные дороги для маневра по линии границы, и уже с первых шагов пришлось пробираться с глыбы на глыбу, сохраняя при этом полную тишину: даже выругаться можно было только про себя, а это, как известно, не приносит искомого облегчения. Однако именно так группе и удалось выйти из зоны пристального внимания, оставшись никем не замеченными.
Мгла становилась все плотнее, звуки канонады и перестрелки понемногу затухали, они доносились теперь с разных сторон, отражаясь от скал и склонов самым неожиданным образом; так что продвижение группы вряд ли хоть кто-то мог услышать. Здесь, в узком дефиле между горными склонами, патрулей не должно было быть, потому что движение этим путем, в общем, никуда не могло привести; это был, со всех точек зрения, самый невыгодный, неудобный и долгий путь.
Не должно было быть ни патрулей, ни кого-то другого. Однако…
Группа отдалилась от входа в туннель примерно на выстрел, когда шедший головным Було внезапно остановился, едва слышным шипением заставив сделать то же и всех остальных. Онго приблизился к головному. В самое ухо спросил – не звуком даже, а дыханием:
– Что?
И так же получил ответ:
– Впереди – что-то такое. Пахнет железом, понимаешь?
Откуда здесь железо? Тут, в разгуле глыб, и в самом деле не должно быть никакого металла. Но не доверять острому чутью разведчика – опасно. И в самом деле, легкий ветерок тек вниз по склону, и какой-то запах изощренное обоняние, пожалуй, могло уловить.
– Разберись. Осторожно.
Було кивнул и растаял в темноте. Группа ждала, разведчики вслушивались, изготовив оружие к бою. Було вернулся – так же бесшумно материализовался из ничего. Доложил:
– Странно. Разбитый вездеход. Большой. Наш. "Свароник". Смят в гармошку. Похоже – упал откуда-то сверху.
– У нас же нет вездеходов в наступающих войсках.
– Да он и не сейчас упал. Много ржавчины. Давно лежит.
– Тут же, наверху, не должно быть никакой дороги.
– Должно или нет – не знаю. Но как-то он наверху оказался. Потом упал.
Наверное, дорога плохая. Но главное в другом. Выше, на круче – люди. Много.
Дюжины четыре.
– Нас не видят?
– Сюда не смотрят. Туда, откуда идем – да.
– Там, поверху, можно пройти к туннелю?
– Они – смогут. Их места. Пройдут даже во сне.
– Арук их побери…
А ведь ни единого выстрела оттуда не было. Никаких признаков жизни. И вряд ли это только тут. Наверное – по всем склонам, спускающимся к туннелю. А огонь ведут те, кого можно не бояться, потому что самим им до туннеля добираться пришлось бы часами. Ясно: как только наши всерьез втянутся в драку – эти хлынут вниз лавиной. И заварится каша…
Первым движением было – вернуться. Хотя бы для того, чтобы предупредить своих. Чтобы были готовы к мощной контратаке улкасов. Или, если не всем возвращаться, то хотя бы одного отправить. Вызывать по радио – обнаружить группу, сорвать всю операцию, ради которой все и затеяно. Нельзя. Никак нельзя.
А вот одного… Кого же послать? Кто там у нас замыкающим?
– Соки! – это едва слышно. Но тот и сам подошел уже, не дожидаясь вызова:
– Онго, сверху спустилось с полдюжины вниз – туда, где мы только что прошли.
– Ищут след?
– Нет; наверное, сейчас сверху пойдут все – этим коридором будут подбираться к туннелю. Нам теперь обратно не пройти. Никак.
Онго неслышно вздохнул. Больше нечего было раздумывать, бередить место, которое долго теперь будет болеть.
– Було, как там впереди?
– Чисто.
– Продолжаем движение.
А через полчаса после выхода группы Онго на том же месте, с которого начали свое движение они, собрался еще один отряд, вдвое многочисленнее и почти точно так же вооруженный и снаряженный. Под началом Раго не находилось ни одного обертыша – потому что в Секретную Службу их, по старой традиции, вообще не набирали. Никто из военных, руководивших этой операцией, о назначении спецотряда не знал, да и о самом его существовании узнали только два часа назад – когда группа вдруг прибыла, возникла как бы ниоткуда; однако провожал его высокопоставленный офицер из десанта ОСС, никакой помощи от войск он не просил, а всего лишь – пропустить отряд через туннель; оснований отказать в этом не было никаких, и им разрешили. И этот отряд, в свою очередь, двинулся в горы.
Трудно пока сказать: что было известно командованию этого отряда о группе, вышедшей на полчаса раньше. Но, возможно, что-то и было; думать так позволяет избранный этим отрядом маршрут движения. А именно тот самый маршрут, что был предписан и группе Онго, но ею отвергнут, о чем в отряде, конечно, известно не было: группа Онго не должна была выходить на связь ни с кем и об изменении своего маршрута никому не сообщала. И отряд (хотя, возможно, это было простым совпадением?) пошел именно в том направлении, в котором должен был двигаться Онго; пошел, хотя стрельба оттуда велась все еще достаточно активно.
Впрочем, вся операция уже заканчивалась. Она не смогла получить того развития, что было предусмотрено компьютерной разработкой и утверждено Высоким Совещанием. Ожидалось ведь, что сопротивление здесь будет встречено самое незначительное, однако действительность оказалась совершенно иной. Словно бы этого наступления улкасы и ждали, и к нему соответственно приготовились. Огонь по наступавшим велся со всех румбов, при этом даже с тех высот, какие казались для этого слишком отдаленными; но в горах расстояния воспринимаются вовсе не так, как на равнине, они там существуют в трех измерениях, и пули летят, не. следуя извилинам троп, а по прямой. И потому уже ко времени выхода второго отряда артиллерийский и ракетный огонь свиров начал стихать, а стрелковый ромб, успевший подняться на сотню двойных шагов вверх, принялся медленно отходить; предполагалось, что улкасы контратаковать не будут – малочисленность не позволит им поймать свиров, как выражаются футболисты, на противоходе. На деле же – едва лишь стрелки свиров начали отход, как с высот на них посыпалось такое множество улкасов, какого здесь никакая разведка не предсказывала. Да, улкасы, несомненно, в этой войне действовали вовсе не так, как во всех предыдущих.
Контрнаступление оказалось не только неожиданным, но и очень мощным.
Дело быстро дошло до рукопашной; а в таком бою улкасы всегда преобладали.
Пришлось отходить до самого входа в туннель. Там дрались долго и ожесточенно: нельзя было пятиться дальше, чтобы не оставить улкасам всю выведенную на позиции артиллерию. Однако улкасы лезли на рожон: их стремление вернуть себе туннель было более чем очевидно. Быстро протащить артиллерию через туннель не представлялось возможным, подкреплений тоже ожидать не приходилось: соседнему ромбу просто негде было развернуться. Поколебавшись, командир ромба отдал приказ – взрывать технику и отходить. Так и сделали. Свиры втянулись в туннель, где уже вовсю работали саперы, закладывая мощные заряды. Бой продолжался и в туннеле, улкасы не позволяли свирам оторваться от себя даже на два шага; наконец, когда свиры покинули туннель, выбираясь на равнину, а за ними хлынули было преследователи – раздались взрывы, обрушившие всю среднюю часть прохода; сколько там при этом погибло улкасов – неизвестно, зато все знают, что те из них, кто успел выйти на равнину, были перебиты сразу же, не уцелел ни один.
Потом спохватились: надо было хоть несколько пленных захватить, вопросов к ним могло быть множество. Хотя – тут же утешили себя начальники – они бы все равно ничего не сказали: улкасы – народ жесткий.
И как они вообще тут живут? Через каждые несколько минут Онго задавал себе этот вопрос, естественный для городского жителя, привыкшего ходить по гладкому, а еще больше – по нему ездить. Тут же ничем подобным и не пахло, и если удавалось хоть дюжину размахов пройти, не спотыкаясь о камни и не опускаясь на четвереньки для сохранения устойчивости, то это становилось поводом для радости. Но таких мест попадалось не так уж много. И Онго не раз уже задавал выбиравшему путь Було один и тот же вопрос:
– Неужели тут нет дорог поудобнее?
На что следовал опять-таки один и тот же ответ:
– Как не быть? Только здесь безопаснее. Ничего, это недолго.
Недаром, однако, сказано, что человек ко всему привыкает. И промежутки между вопросами становились все продолжительнее. И даже уверенность Онго в том, что еще через несколько шагов он обязательно упадет и больше не сможет подняться и продолжать путь, уверенность эта становилась с каждой минутой все меньше и, наконец, вообще куда-то исчезла – как раз перед тем, как Було шепнул командиру:
– Скомандуй привал. На полчаса.
Будь на то воля Онго, они остановились бы еще раньше, и не на полчаса, а трудно сказать, на сколько – так ему, во всяком случае, казалось. Он, однако, при всей своей усталости и набитых синяках понимал: если хочешь и в этих условиях оставаться командиром (а он хотел), то пользуйся уроками, которые тебе ненавязчиво преподают привычные к горам люди, усваивай и используй. Только эта мысль и позволила ему дотерпеть, а сейчас – воспользоваться советом, а вернее, слегка замаскированным указанием опытного разведчика, не выказывая откровенного облегчения, но совершенно спокойно, как будто именно тут и сейчас привал и был заранее намечен, и каждому это было известно. Точно так же восприняла это и вся группа.
За исключением разве что комп-связиста Сури, у которого привычки к горам было не больше, чем у Онго, зато причин мириться с ними – куда меньше: он ведь военной карьеры не делал. Правда, он тоже не стал выражать возникшее чувство облегчения слишком откровенно; но по глубине его вздоха все и так было понятно. Он даже не стал искать местечко поудобнее, чтобы присесть, – опустился на камни там, где застала его команда, закрыл глаза и начал медленно, ритмично дышать, чтобы побыстрее прогнать едва не осилившую его усталость.
Откровенно говоря, он не раз попросил бы уже пощады, хотя бы в форме такого вот передыха, если бы не Онго. Да, пусть мужчина, пусть командир – но он-то отлично помнил ее девушкой, его девушкой, забыть ощущение ее тела ему никак не удавалось. И сейчас еще стоило ему хоть ненадолго закрыть глаза, и он без труда различал в хрипловатом голосе Онго прежние, женские нотки и ловил себя на том, что каждую минуту ожидал услышать какие-то прежние слова, любовные, ласковые, нежные… Поход оказался для него трудным, почти невыносимым, он ведь никогда не служил в строю и не был готов к таким переделкам. И будь здесь какой-нибудь другой командир, Сури наверняка уже не раз сорвался бы, взбунтовался, просто отказался идти дальше (повиновение, главная солдатская добродетель, не было в нем воспитано); но тут была Онго, и всякий раз, когда Сури находился уже на грани изнеможения и бунта, его останавливала именно невозможность откровенно опозориться на ее (или его?) глазах. Он что – надеялся на что-нибудь? На что вообще тут можно надеяться?
Логического ответа он не знал, да его и не было; и тем не менее именно это никак не угасающее чувство и помогало ему держаться наравне с другими, привычными к такой обстановке. И сейчас, отдыхая, он сидел и, сам того не сознавая, улыбался – не настоящему, а тому прошлому, какое ему виделось.
Все остальные восприняли остановку как естественную часть похода: выбрали местечки поудобнее, чтобы было на что опереться спиной, не снимая увесистых ранцев, – на получасовом привале этого лучше не делать, особенно в условиях, в которых вероятны всякие неожиданности. Один – на сей раз то был Нито – занял позицию повыше, поднявшись еще на несколько двушагов: был его черед наблюдать, чтобы в случае опасности вовремя подать сигнал. Другие минуты три расслабленно молчали. Потом Онго вынул планшет, вызвал на экран карту того района, в котором они сейчас находились, – карту, сделанную аэросъемкой.
– Керо, Мори, можете определить место? Карты такие они видели и раньше, во время подготовки к рейду. Но не эту. Куда и как идти, держалось в тайне до сих пор, тем более что для первых часов после выхода это не имело никакого значения: до определенной точки, откуда должен был начаться собственно маршрут, можно было добираться несколькими способами, из которых, как известно, в последний миг Онго выбрал самый трудный. Зато и безопасный – пока, во всяком случае, никто и ничто им не помешал. Сейчас разведчики склонили головы над светлым прямоугольником и стали вглядываться молча: все-таки одно дело – узнавать место, на котором находишься сам, и совсем другое – разбираться, когда его показывают тебе с высоты в дюжины выстрелов.
– Что – трудно опознать? – пришел на помощь Онго. – Вышли мы вот откуда. – Он указал карандашом. – Это вот – внешний кольцевой, это – второй.
Шли мы вот так, наверное. – Он и сам не был совершенно уверен, но все же карту читал лучше, чем они. – Сколько прошли, как думаете?
– Да постой ты, командир, – сказал Мори с некоторой досадой. – Дай обнюхаться.
– Только недолго. Пять минут.
– Пять… А как мы должны были идти – можешь показать?
– Ну… Вроде бы вот указанный маршрут – видишь, красная ниточка идет.
– Ага. Значит, вот это тогда должен быть Стурог? Точно,он.
Стурог был господствующей высотой в районе,стодюжинник с голыми склонами.
– Стурог, да. Видишь отметку высоты? Стурог.
– Значит, так…
Мори негромко сказал – наверх, наблюдателю:
– Нито, посмотри с юга на запад: какие там высоты?
Через несколько секунд донеслось:
– На половине восьмого – двойная, с седловиной.
– Ага. А у нас тут есть такая? Нашли быстро.
– Значит, мы ее видим на половине восьмого – выходит, находимся где-то вот на этой линии. Из расщелины мы вышли два часа назад, пошли вверх по старому руслу, старому… это вот оно, что ли?
Онго всмотрелся. Подтвердил:
– Ни на что другое не похоже.
– Значит, засекаем здесь… Ну, что же, командир: вот наше место. С минимальной ошибкой.
– Ну-ка, ну-ка… Э, выходит, мы уже совсем близко подошли к тропе, по которой намечался первый маршрут?
– Давай поглядим. Да вот она. Еще минут десять – и мы бы на нее вышли.
Рано привал сделали.
Онго глянул на разведчика с сомнением:
– Думаешь?
– А разве нет?
Онго хотел было что-то ответить и уже пожал плечами в знак сомнения, как сверху послышалось:
– Внизу: всем умереть!
И слова Онго так и остались непроизнесенными. Зато все оружие мгновенно оказалось изготовленным. Даже Сури открыл глаза, и волновавшее его видение исчезло, уступив место действительности. Онго же, положив автомат на колени, вытащил из бокового кармана своего ранца, который он нес, как и каждый участник группы, динафон, вложил капсулу в ухо и включил усиление.