- А теперь позвоните в редакцию "Брэд энд баттер" и продиктуйте написанное, - продолжаю я. - Там знают ваш голос и не заподозрят мистификацию. Лучше всего, если вы доберетесь до редактора. Утром это заявление должно быть в газете. И на первой полосе. А затем отдадите бумагу мне. Об избирательной комиссии и о "Сити ньюс" я сам позабочусь.
Мердок довольно быстро находит по телефону ночного редактора.
- Стенографистки не надо. Записывайте сами.
Торопливо, но отчетливо диктует. Слышатся перебивающие текст реплики:
- Что? Я же сказал. Пишите слово в слово. Да, так. Не вы мне, а я вам плачу за работу. Понятно? Пишите дальше…
Потом опять текст, и снова раздраженная реплика:
- Если хотите сохранить редакторское место, все это должно быть в завтрашнем номере. Заеду лично. Да, подпишу номер.
И с элегантностью банкомета, подвигающего партнеру его выигрыш, Мердок протягивает мне листок со своим заявлением. Я аккуратно складываю документ вчетверо и опускаю в карман.
- Еще две минуты, Мердок, и мы с вами расстанемся, - говорю я, - только позвоню Минни.
Она уже дома и радостно сообщает, что созвонилась с больницей, дядя все знает и уговорил врачей отправить его домой.
- Запритесь, Минни, и никого не впускайте до приезда дяди, я попрошу Мартина подежурить у вас.
- Зачем? - вмешивается Мердок. - Наемных убийц посылать не стану. Проиграл - плачу.
- Крупно играете и классно проигрываете, - замечает до сих пор молчавший Мартин. - А ваши "пистолетники" не играют, а постреливают.
- Выстрелов больше не будет, - смеется Мердок. - Вы, может быть, все-таки вернете мой пистолет, Ано?
- Я верну его вам завтра в сенатском клубе. У вас ведь есть гостевая карточка?
Мердок не успевает ответить. Свеча гаснет, заливая оплывшим воском медный подсвечник. Мы оказываемся в темноте. Самая подходящая обстановка для житейских раздумий. Я почти уверен, что он сказал правду: выстрелов больше не будет. Мердок размышляет уже не над тем, что проиграл, а над тем, что выиграл. А выиграл он возможность играть дальше. Ведь мертвецы не играют. Через час-два он заедет в типографию и подпишет к печати очередной номер газеты. Мой же экземпляр заявления Мердока, прежде чем попасть в "Сити ньюс" и сенатскую избирательную комиссию, должен побывать у Уэнделла. Придется будить магната, не дожидаясь утра. Надо спешить.
Несмотря на все протесты дворецкого, мне удается поднять Уэнделла. Он выходит в халате, протирая заспанные глаза.
- Что-нибудь сверхсрочное, Ано, иначе бы вы не явились в такое время?
Я вручаю ему сложенный вчетверо лист бумаги и плюхаюсь на кушетку. Ноги меня не держат - так хочется спать. Мне даже кажется, что я уже сплю и лишь сквозь сон вижу, как судорожно глотает слюну Уэнделл и как круглеют его глаза, пробегающие по строчкам заявления Мердока.
- Это не подделка? - спрашивает он, спотыкаясь на гласных.
- Вы странный человек, Уэнделл. Столько месяцев меня знаете, а говорите такие вещи. Заявление подлинное и должно появиться сегодня в "Брэд энд баттер". Одновременно надо опубликовать его и нам. Свяжитесь срочно с редакцией "Сити ньюс" и продиктуйте текст стенографистке. Номер, наверно, уже печатается, но вы сумеете втиснуть Мердока в оставшуюся часть тиража. Не стойте с открытым ртом, Уэнделл, не теряйте времени.
Уэнделл покорно, словно младший клерк, бежит к телефону, а я мгновенно засыпаю в сидячем положении и просыпаюсь, когда он появляется снова.
- Как вы добились этого, Ано? - с умилением восклицает он и всплескивает руками. - Боже мой, вы больны?
- Нет, просто чертовски устал.
- Выпейте коньяка.
- Давайте.
Глоток коньяка приводит меня в чувство. Но разве можно в нескольких словах передать события этой ночи? Начинаю с похищения Минни и письма, отправившего Стила в больницу. Уэнделл вдруг перебивает:
- И он решил отдать Мердоку голоса?
- Да. Но вмешались мы с Мартином.
Что произошло дальше, я рассказываю коротко, как могу.
- И вы стреляли? - ужасается Уэнделл.
- Не раздумывая. Мы имели дело с профессиональными "пистолетниками".
- Но они могли вас убить!
- Не сумели. Сумели мы. Вывели их из строя.
- Всех?
- Кроме Мердока. Он умен и соображает быстро: девушку освободил, партию свою распустил и сам продиктовал это заявление в свою газету. Сразу понял, что проиграл.
- А если он все же сообщит в полицию?
- О чем? О том, что заявление сделано под угрозой расправы? Тогда придется признаться и в письме к Стилу, и в похищении девушки с целью шантажа сенатора - есть свидетели. А это - политическая смерть Мердока. Нет, заявление он опровергать не станет. Оно даже создает ему ореол политической честности и принципиальности. Входной билет в сенат на будущих выборах. Полицию он вызовет только для того, чтобы опознать раненых. Скажет, что во время его отсутствия на дом было произведено нападение. Сотрудники Бойля, конечно, узнают в задержанных патентованных уголовников и церемониться с ними не будут. А Мердок начнет снова тасовать карты. Не вышло с реставраторами - выйдет с церковниками. Я, кстати, это и посоветовал. Денег ему не занимать. У него их немногим меньше, чем у вас, мистер Уэнделл, и во всяком случае больше, чем у Стила.
Уэнделл более чем доволен - почти счастлив.
- Какой вы молодец, Ано!..
Мне не хочется говорить о себе, да и не поймут меня, пожалуй, если рассказать правду. Просто я человек другого века, привыкший к другому ритму. Мой мир имеет опыт разгрома Гитлера и Муссолини, пережил крах диктатуры "черных полковников" в Греции, победу социалистической демократии в Португалии и - надеюсь, недолговечный - взлет фашистской контрреволюции в Чили. Я знаю больше и вижу дальше, чем политики здешнего общества, и лучше их понимаю законы его исторического развития. Но сказать об этом Уэнделлу я не могу.
- Может быть, постелить вам у меня в кабинете? - предлагает Уэнделл.
- Высплюсь у себя в отеле. Только бы добраться до него…
Глава 23
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Мы с Мартином вновь на верхней палубе "Гекльберри Финна". Мы едем в Сильвервилль. Плывут мимо сосновые рощи, глинистые обрывы, рыбацкие хижины над ними и лодки, вытащенные на песчаные отмели. В голубой чаще неба за поворотом Реки уже виднеется пыльная дымка.
О ночной встрече с Мердоком ни я, ни Мартин, словно по уговору, не упоминаем. Пожалуй, она нам обоим казалась чем-то неправдоподобным, далеким от действительности - как виденное где-то в кино или на телеэкране. Теперь же Мартин, выплюнув докуренную сигарку за борт, неожиданно спрашивает:
- А если б он отказался?
- Кто?
- Мердок.
- Я бы убил его. Не я - так ты. Мы ведь знали, на что шли. Но в кафе "Жюн" я понял: Мердок не будет сопротивляться. Потому-то он и отправил по домам Тони и Крука, а Слима послал сопровождать девушку.
- Свести с нами счеты он может и в Сильвервилле. Тут у него дружков не меньше, чем в Городе.
- Он не знает, где мы сейчас. Даже в клуб обедать не пришел, и пистолет его я оставил в гостинице. Вообще никому, кроме Стила, неизвестно о нашем отъезде.
Почему мы решили ехать в Сильвервилль, да еще в самый день выборов?
Произошло это так. После той бурной ночи мы встали поздно, проспав завтрак. В баре нам соорудили яичницу и подогрели кофе.
- Ты долго собираешься молчать? - вдруг взорвался Мартин.
- У меня странное ощущение. Дон. И возникло оно перед тем, как проснулся.
- И у меня. Словно сон под утро увидел, который начисто забылся… И шепнул кто-то на ухо.
- О том, что мы должны ехать в Сильвервилль?
- Да. Но совсем не из страха перед Мердоком. Хотя мысль о его мести была.
- Нет, ни при чем здесь Мердок. И страх ни при чем. Нас отпускают. Дон. Домой.
- Рад?
- От радости кричат или молчат. Потому и молчу. Думаю. Надо будет найти то место, где мы с тобой "приземлились" у океана, близ песчаных дюн. Помнишь?
- Отлично помню. Ты еще спрашивал меня, что за кустарник. А когда поедем?
- Сегодня после обеда. Нужно выяснить расписание.
- Поезд отходит в три десять, в половине девятого мы будем уже в Вудвилле, а "Гек Финн" отплывает в полночь.
- Откуда ты все это узнал?
- Какой же я был бы репортер, если бы не знал расписания. Мы и билеты можем заказать в отеле.
- Лучше на вокзале. Чтоб никто не заинтересовался нашим отъездом. За номер уплачено, ничего с собой не возьмем.
- Думаешь, в Крыму очутимся?
- Убежден.
- У твоей машины?
- Надеюсь.
- Ты даже запереть ее не догадался.
- Полагаю, не увели. Мы тут почти три месяца, ну а там несколько часов прошло, не больше.
- Что-нибудь захватим на память?
- Зачем? Не поверят - ни у вас в Штатах, ни у нас. Наука, мой милый, не любит чудес. Фотоснимки сочтут инсценировкой, газеты - подделкой, а всю нашу историю - мистификацией. Еще к психам угодишь, если будешь настаивать.
- В Штатах могут поверить.
- Кто? Мистики? Кретины? Не для серьезного разговора эта история.
Мартин явно расстроился и затих. А я задумался. Все-таки чужие мы здесь, хотя мне порой и кажется, что я уже привык и к скрипучим фиакрам, и к бальзаковскому "Омону", и к имбирному пиву в сенатском баре. Но жить в прошлом не хочется: обогнали мы этот мир на столетие.
Чтобы повидать напоследок Донована, я отправился в клуб.
К обеду я опоздал. В ресторане было немноголюдно - депутаты и журналисты мотались по избирательным участкам, пресс-конференциям и митингам в парках. Уэнделл, как мне сказали, уехал на биржу, а Стила я нашел в курительной. Он сидел в кресле, один в пустой комнате, курил сигару и пил содовую воду мелкими глотками: его мучила послеобеденная изжога. Сенатор выглядел бодрее, чем в больнице, и глаза смотрели не отчужденно.
- Хочу обнять вас, Ано, - поднялся он с кресла, - вы сделали для меня больше, чем кто-либо и когда-либо в жизни. Мне стыдно смотреть вам в глаза, но я бы отдал ему все мои голоса, чтобы спасти Минни. Я - трусливый старик, ничтожество. Если бы не вы… - Стил отпустил мои плечи и сел, прикрыв лицо сморщенной рукой. - Как вы победили его, Ано?
- Не победил, а убедил, что так будет лучше.
- Таких нельзя убедить.
- Я разговаривал с ним на его языке.
Стил больше не спрашивал.
- Я все-таки подаю в отставку, - печально сказал он.
- А голоса?
- Отдам Уэнделлу, а часть вам.
- Не понимаю. Я же не кандидат.
- Ну, Доновану. Мне известны ваши политические симпатии.
- Только пусть он не знает, почему вы это делаете.
- Обещаю.
- Спасибо, Джемс. А теперь простимся. Поклон Минни. Я ухожу.
- Совсем?
- Совсем. Не огорчайтесь, Джемс. Это должно было случиться. Я ведь случайно здесь и не по своей воле.
- И Мартин с вами?
- И Мартин. Он не зашел к вам, чтобы не тревожить Минни.
- Может быть, так и лучше.
- В кафе "Жюн" она его не разглядела. А спасал он ее вместе со мной. Это я вам говорю, не ей. Ее убедите в том, что Мартин тоже только случайность.
- Что ж, не судьба, - горестно вздохнул Стил.
Он уже глядел в сторону, куда-то мимо меня, так что я незаметно, не прощаясь, смог выйти из комнаты.
Донована я увидел в баре, куда он забежал на минутку: выпить кружку любимого имбирного пива - промочить горло, охрипшее от речей и приветствий.
- Как успехи, Биль?
- Порядок! - Он сиял. - Правда, в Майн-Сити пока не был, но в привокзальном районе - хорошо. Наши идут впереди. Думаем увеличить число мест в сенате с пяти до восьми.
"Больше, Донован, больше! Ведь ты еще не знаешь о судьбе голосов, поданных за Стила".
- Есть уже планы на будущее? - спросил я.
- Много. Будем бороться за признание ассоциации партией. Численность позволит нам это. А к первому же заседанию готовим билль о едином профессиональном союзе.
- Я бы предложил разработать и билль о рабочих школах. Нужно собрать по крохам все - изданное когда-то или переписанное, - что познакомит рабочего с основами социализма.
- Это запрещено лет сорок назад.
- А вы добейтесь отмены запрета.
- Ты говоришь со мной так, как будто мы видимся в последний раз.
- Возможно. Я ведь землепроходец в отпуску, романтик новых земель. И отпуск уже кончается.
- Не разыгрывай. Кстати, что случилось с Мердоком? Об этом столько разговоров в Городе. Ход в какой-то новой игре или просто неуверенность в своих силах?
- Может быть, и то и другое, Биль.
Выходя из подъезда клуба, я заставил себя внимательно оглядеться, нет ли поблизости терпеливо ждущих "стреляющих" фиакров или праздношатающихся парней, похожих на "пистолетников". Ничего подозрительного не было.
Все это закончилось еще вчера, до вудвилльского поезда. А сейчас мы подходим к пристани Сильвервилля и, протискиваясь сквозь толпу пассажиров, бежим к газетному киоску, чтобы узнать результаты выборов.
Все бюллетени, поданные за реставраторов, признаны недействительными. Неизвестно, сколько голосов собрал бы Мердок, если бы не распустил ассоциацию и не снял с выборов ее кандидатов. Поданные же бюллетени не обеспечивали ему и одного места в сенате.
Стил объявил о своей отставке и отдал из полумиллиона полученных им голосов две трети Уэнделлу и треть Доновану. Таким образом, популисты и трудовики добились еще по нескольку мест.
В результате шестьдесят два места в сенате распределились так: абсолютное большинство - тридцать два голоса - оказалось у популистов. Из оставшихся тридцати мест шестнадцать досталось трудовикам, десять "джентльменам" и только четыре - церковникам.
- С кем же будет блокироваться Донован? - интересуется Мартин.
- Его охотно поддержат все популисты, прошедшие в сенат с помощью голосов беднейших слоев населения. Раскол среди популистов - необратимый процесс, он продолжится и на скамьях сената. Будет еще немало вариантов, типичных для многопартийной парламентской демократии, но левые в конце концов образуют свое правительство. Мердок тоже будет ждать своего часа. Диктатором ему не бывать, зато у него есть газета и деньги. Вероятнее всего, такой и понадобится потерявшим голоса "джентльменам". Пусть нувориш, но кому-то надо играть и нечистыми картами. Здешние аристократы, мой милый, далеко не безгрешны.
На этом и заканчивается наше обсуждение послевыборных городских перспектив.
Я вынимаю и пересчитываю оставшиеся у нас деньги. Не брать же их с собой: все равно ни один музей не возьмет, а Зернов и так поверит.
- Может, закатим банкет в "Веселом петухе" на прощание? - предлагает Мартин.
Вспоминаю лысого старика Вильсона, его котлеты на вонючем сале.
- Мне еще за рулем сидеть, если машина цела, - говорю я, шагая мимо знакомого медного петуха над деревянным крыльцом.
Я выбрасываю пачку здешних банкнотов по ветру, они летят и катятся, их никто не подбирает, потому что мы уже за Городом и никого, даже пирожника, поблизости нет.
У нас осталось всего по "полтиннику", по одной стертой монетке в двадцать пять франков. Пусть они будут памятью о шестидесятых годах первого века чужой, но так похожей на земную, цивилизации. Не искусственной, а живой и по-настоящему человеческой.
Вот и дюны впереди, у океанского берега, и знакомые колючие заросли "альгарробо". Где-то должно быть место нашего "приземления", куда нас перебросили с крымской автомобильной дороги.
- Кажется, тут, - говорит Мартин, - и песок примят, как будто кто-то сидел.
- Думаешь, сохранятся следы при таком ветре, да еще на прибрежном песке?
- Все-таки присядем.
Присели. Огляделись. Серо-зеленый океан блеснул вдруг васильковой голубизной и провалился куда-то вниз.
…Мы сидим на краю обрыва у крымской дороги, вьющейся серпантином среди виноградников от серых скал Яйлы к синему-синему Черному морю. Мой "жигуленок" стоит с полуоткрытой дверцей чуть в стороне от нас, и пиджаки наши с деньгами и документами лежат на сиденьях. Только вокруг машины с озабоченным видом ходит инспектор ГАИ - старший лейтенант лет тридцати. Рядом - милицейская "Волга" с равнодушным старшиной у руля.
Я кашлянул, старший лейтенант обернулся и застыл, будто увидел что-то явно противозаконное.
- Вы откуда? - спрашивает он.
Мы молчим. Мы улыбаемся. Мы - дома.
- Как вы здесь очутились? Минуту назад тут никого не было, - наступает на нас инспектор ГАИ.
- А мы поднялись вон оттуда. - Я указываю на обрыв.
- Чья это машина?
- Моя. Разрешите? - Я подхожу к машине, вынимаю из лежащего там пиджака права и паспорт.
Инспектор внимательно изучает документы.
- Так почему же вы ее бросили?
- А мы не бросили, мы отлучились.
- Куда? - выдохнул инспектор.
- Мы погулять пошли, - мямлю я, не в силах придумать ничего более умного.
- Где же здесь гулять? - удивляется инспектор. - По этим кручам?
- Вот-вот! - подхватываю я. - Замучил меня приятель. Любит горы.
- А кто этот ваш приятель? - строго спрашивает инспектор, оглядывая Мартина.
Я отвечаю почти шепотом:
- Американский турист, товарищ инспектор. Корреспондент из Нью-Йорка. Очень интересуется советским автотуризмом. Мартин, покажи ему твое удостоверение, - прибавляю я по-английски.
Мартин вынимает из своего пиджака документ, свидетельствующий о его законном пребывании в СССР, и корреспондентскую карточку.
- Спасибо. Карашо, - говорит он с дурацкой улыбкой. Сразу понял, как надо сыграть.
Инспектор, мельком взглянув на документы, возвращает их Мартину.
- Как же так, граждане? - произносит он уже менее грозно. - Нам сообщили, что машина ваша с утра здесь стоит. Дверцы не заперты, и ни водителя, ни пассажиров. А мы из Севастополя сюда ехали, чтобы машину вывезти и владельца искать. Ведь ее и угнать могли.
- Что вы, товарищ инспектор, какие здесь жулики?
Инспектор почему-то усмехается и смотрит на мои высокие башмаки.
- Где сапоги покупали? - спрашивает он.
- В Калифорнии, товарищ инспектор, - радуюсь я перемене темы. - Дональд Мартин покупал. Себе и мне.
- Можете следовать дальше, - сухо козыряет инспектор, садится в машину рядом с водителем и уезжает вверх по шоссе к Байдарским воротам.
А мы хохочем и не можем остановиться. И не над инспектором, и не над собой, а просто потому, что мы стоим на Земле, на Земле с большой буквы, с какой пишется имя нашей родной планеты.
Я подбросил на ладони серебряную монету в двадцать пять "райских" франков, действительно похожую на наш полтинник, - тусклую монетку, стертую, - единственное доказательство нашего пребывания в "раю без памяти".
Сотрет время и "серебряный вариант", который мы пережили на горной крымской дороге.