Мускулистое, покрытое плотной пятнистой шерстью животное величиной со средних размеров собаку наслаждалось свежей дичиной. У хищника были две когтистые ноги, которыми он прижимал жертву к плоскому камню, и сложенные веером крылья, также покрытые короткой бурой шерсткой. Услышав мои шаги, чудище обернулось, и угрожающе зашипело. Черт, какой уродец! Более отвратительную морду трудно представить. Собственно, морды как таковой и нет: только пасть, сходная с кошмарными пастями глубоководных океанских рыб, которой оканчивается длинная толстая шея. Шея была вся в складках, а выдающиеся вперед шилообразные изогнутые зубы – два сверху и три снизу – в следах зубного камня.
Я замер.
Скотина успокоилась и продолжила трапезу: вырывала из тела добычи изрядные куски мяса и, дергаясь, прогоняла их по пищеводу. Горло при этом вздувалось, а складки на нем натягивались. Распознать внешность добычи уже не представлялось возможным, птичка поработала на славу.
– Опачки! – послышалось сзади. – Ни хера себе! А ну-ка, Капралов, отойди, я его сейчас грохну.
Я обернулся и сказал тихо:
– Только попробуй!
– И что? – ядовито спросил Волк. – Руки мне вырвешь?
Я не ответил. Он тоже замолчал, только улыбался снисходительно. Через минуту улыбка его стала жесткой, а в глазах появилось что-то вроде ненависти. Я напрягся, ожидая взрыва.
– Волк, Капрал, что там у вас? – принес шлемофон раздраженный вопрос Генрика. – А ну прекращайте! Забыли, где находитесь?
Волк перестал наконец улыбаться и, процедив: Ладно, потом поговорим, быстро пошел в сторону братской могилы рачьих сил вторжения.
А потом выскочил еще один хонсак, живой и здоровый, с ружьем.
Я чисто автоматически поместил алую точку прицела в центр вспыхнувшего контура, пойманного сканером, и плавно спустил курок. (Это я говорю так: спустил курок, на самом же деле какой может быть курок у Дракона?)
У хонсака реакция была тоже – дай бог! Он пальнул одновременно со мной, а может, даже и раньше. Длиннющая очередь перехлестнула Волка снизу доверху, ушла в небо и погасла, а Волк, как давеча раненый хонсак, полетел в кусты. Я побежал к нему, истошно крича в микрофон на аварийной частоте: Транспорт срочно на мой пеленг, здесь раненый! и размахивая руками. Транспорт спикировал, мы с Анатолием Анатольевичем втащили расслабленное тело Волка внутрь, и батал-куратор вогнал ему в шею, между нижним срезом шлема и горловиной трико, ствол инъектора. Нажал раз, другой, Волк дернулся, вскрикнул и обмяк опять. Крови на нем видно не было, и Анатолий Анатольевич сказал: Жить будет. Посиди пока с ним, подержи. Пандус поднялся, отсекая нас от внешнего мира, и мы взмыли в воздух.
Торопливо, боясь не успеть, я начал снимать с Волка шлем. Черт его знает, что ему может прийти в голову, когда он очнется в следующий раз. Возьмет да прикусит усик микрофона. Тогда: Бах! – и голова Волка испарится во вспышке самоликвидатора, угробив вдобавок транспортер вместе с экипажем. И со мною, разумеется, в первую очередь.
Наконец я управился с хитрой застежкой и отбросил опасный предмет подальше.
По лицу Волка струился обильный пот, кожа рдела неровными пятнами, рот раскрылся, и из него вырывалось хриплое дыхание. Не найдя в десантном отсеке ничего, что бы можно было подсунуть ему под голову, я принялся за ранец. Осторожно вытащил из-под тела, расстегнул, достал надувной спальный кокон, дернул кольцо инициализации. Раздалось характерное шипение, спальник развернулся, надуваясь. Я подождал, пока он примет нужную форму, и переложил Волка на мягкую пружинистую поверхность. Потом снял с него остатки амуниции, обмотал ремнями ранец со шлемом и сел рядом – на пол.
Двигатели транспортера негромко гудели, корпус иногда вздрагивал по неясным для меня причинам, а в остальном – тишь да гладь. Можно было пройти ближе к кабине и посмотреть на побоище сверху, да только мне не хотелось.
Я поставил карабин на предохранитель и закрыл глаза, откинувшись назад, к чьему-то креслу. Всего двадцать минут назад я с восторгом ожидал начала молодецкой потехи, видел себя героем-снайпером, рисующим звездочки по числу уничтоженных врагов на прикладе Дракона, и уж, конечно, не допускал мысли о собственной тошноте и нерешительности. А сейчас… Мои товарищи по оружию выполняют за меня всю работу, на которую подписался я совершенно сознательно, а сам я валяюсь, как лось, рядом с человеком, может, и неприятным мне, но неплохим в общем-то и пострадавшим именно из-за моей нерасторопности. В тире небось не тормозил, – сказал я себе зло и поднялся на ноги.
Анатолий Анатольевич сидел, уткнув лицо в намордник прицела автоматической пушки, а Петруха забрался на кресло с ногами и азартно орал скороговоркой что-то вроде бей-бей, не жалей!
– Что там? – спросил я у него.
Он вздрогнул от неожиданности, а потом махнул рукой, иди, мол, сюда, поближе.
– Ну, блин, потеха! Бородач, придурок, в своем репертуаре – на кулачках с хонсаком машется! Он всегда так делает, – добавил Меньшиков с прежним восторгом.
Я протиснулся между креслами и вытянул шею.
Транспортер висел в трех метрах над землей. Там, внутри круга из десятка легионеров, шла самая удивительная рукопашная схватка, какую мне приходилось когда-либо наблюдать. Бородач, зажав в каждой руке по штатному тесаку, легко танцевал вокруг крупного малоподвижного хонсака, нанося ему быстрые рубящие удары по ногам. Неразворотливость хонсака объяснялась многочисленными порезами, которые уже успел сделать на его конечностях Бородач. Ракообразный солдат размахивал одной клешней (другая бессильно свисала вдоль тела) и бестолково хлестал усами. Вдруг Бородач неловко качнулся (видимо, споткнулся), и хонсак бросился вперед, метя достать уцелевшей клешней открывшуюся шею.
Эти несколько шагов оказались для хонсака последними. Бородач покатился по земле, сразу вскочил, оказавшись за спиной у противника, зажал здоровую клешню под мышкой – на излом, – подковырнул тесаком, как консервным ножом, броневую шапочку макушки и погрузил широкое лезвие в приоткрывшуюся полоску мягкой ткани.
Наблюдающие зааплодировали. Петруха от радости заорал не своим голосом, а я хлопнул батал-куратора по спине и сказал:
– Высадите меня.
Он посмотрел удивленно.
– Зачем? Здесь все кончено. Наш взвод направляется на зачистку третьего ареала. Так что, если раненый не нуждается больше в вашей помощи, займите свое место.
* * * * *
Волка погрузили в девятку – обозный транспортер, вместе с еще одним легкораненым легионером. Тот все рвался отправиться с ребятами, и Бобу пришлось применить силу, чтобы обуздать воинственного парнишку. Рыжий гигант приобнял буяна за плечи и, легко подняв в воздух, начал говорить что-то успокоительное, кажется, живописуя, как ласково будет за ним ухаживать красавица Вероника. Парнишка подергал ногами, но контакта с землей не добился и затих, смирившись.
Девятка легко развернулась с небольшим креном и быстро пошла к входу в канал, ведущий домой.
* * * * *
Мы сидели по своим местам молча, только Бородач весело насвистывал, протирая промасленной ветошкой лезвие тесака.
– Капрал, – прервал молчание Генрик, – что вы там с Вовкой не поделили?
– У нас разные подходы к проблеме контакта человека с окружающей средой, – отозвался я сердито.
– Другого времени не нашлось?
– Нет.
– Мудаки, блин! – ругнулся он, а потом добавил кое-что по-армянски.
Я не ответил, хоть и все понял.
Транспортер остановился напротив пучка длинной щетины, украшающей макушку ближайшего перфоратора. Анатолий Анатольевич, показавшийся из пилотской кабины, сказал:
– Повторяю для тех, кто не слышал. Наш ареал – третий. Там сейчас глубокий снег. Действовать будем с воздуха. Но тем не менее к десанту готовьтесь, включайте обогрев костюмов. Сканеры лучше настроить на тепло – так мы хонсаков даже под сугробами разглядим. Площадь зачистки, как всегда – три гектара. Раненых во взводе, надеюсь, не прибавится.
Он занял свое кресло, надвинул на лицо маску и погрузил руки до локтя в недра пульта. Над перфоратором воздух задрожал, замутился, вспух волнистым серовато-желтым облачком. Транспортер нырнул в штрек.
Для зрения, не вооруженного спецтехникой, пространство за оболочкой транспортера казалось непроглядным туманом. Снова нас хорошенько тряхнуло, и мы вылетели в ослепительную белизну и синеву.
Тундра на этот раз была как огромное заснеженное озеро.
Мы очень медленно закружились над ним, высматривая поживу. Вот цепочка следов, принадлежащих скорее всего паре мелких копытных. Вот бугорок, из которого торчит краешек зеленой ветки – карликовое деревце, не потерявшее листьев (зима короткая? тогда почему тундра и приполярная растительность?). Вот взбитый и истоптанный кем-то участок…
В середину этого участка и ударил плазменный разряд корабельной пушки, испарив разрывом внушительный объем снега. Когда пар осел, мгновенно обратившись ледяной крупой, то взгляду предстали сразу три хонсачьих трупа. Они скорчились, переплетясь конечностями, на обугленных стволиках кустарника. Словно обнимались. Рядом валялась пищаль, блестели осколки стекла.
Для чего брали с собой первопроходцы стеклянные, мало подходящие для подобных вылазок предметы, оставалось непонятно.
Транспортер, не задерживаясь, продолжил раскручивать часовую спираль. Последствия выпадения в этот мир осколков армии вторжения попадались все чаще. Простыня девственного снега была грубо вспахана глубокими бороздами, засыпана кусками дерна. Кое-где снег будто растопило потоками горячего воздуха. Еще четыре участка обстреляла наша пушка, и еще шесть чужеродных для здешней тундры трупов остались на выжженных пятнах.
Потом затаившиеся враги встречаться перестали, и транспортер полетел в обратном направлении, с каждым витком уменьшая радиус облета. Еще один выстрел, еще одна головешка. Наконец спираль сошлась к геометрическому центру. Мы опустились на снег.
– Попробуем на живца? – спросил Генрик у куратора.
– Попробуем, – подумав, ответил тот.
А кто будет живцом? – задал я себе риторический вопрос.
Мне выпало прошмонать сто метров в направлении: десять градусов к западу от ориентира номер один. Ориентиром выступал почти неразличимый холмик.
Что ж, придется очень постараться, чтобы выдержать верный азимут. Эх, лыжи бы охотничьи, а то придется пешком брести по сугробам, и не знаю, какой из меня при этом будет боец. Живец – да, живец будет хороший!
– Ну а почему бы не продолжить облет на транспортере? – поинтересовался я. – Все-таки сверху виднее, да и безопаснее.
– Хонсаки, – объяснил Анатолий Анатольевич, закуривая, – в случае опасности легко впадают в подобие анабиоза. Химические процессы в организме замедляются, температура падает, окраска тела приобретает идеальный для маскировки оттенок, и отыскать такой полутруп практически невозможно. Но одна реакция у них почему-то все-таки остается – реакция на живого человека. Стоит приблизиться к такой вот дохлой твари, как она мигом оживает. К счастью, разогнать организм сразу до полной активности хонсаки не успевают, но шевелиться и даже агрессивно действовать начинают все равно. Тут-то их и бери, тепленьких! Так что чем больше будете барахтаться в сугробах, тем выше шансы на пробуждение возможных скрытников. Задача ясна? Тогда вперед!
Мои сослуживцы уже успели отползти – кто на десяток метров, а кто и больше, и я погреб нагонять упущенное за разговором время. Семь человек – семь кривоватых дорожек-лепестков, отходящих от зеленого венчика транспортера. Семь обманчиво беззащитных живцов, а на самом деле – стальных блесен, снабженных коваными тройниками, неуклюже двигались в ожидании щучьего нападения.
Нападения, заранее обреченного на неудачу.
Слева дважды грохнуло. На выстрел Дракона звук не походил, и я повернулся глянуть, в чем дело. Генрик опускал – свое личное оружие, купленное на аванс (или на премию). Очень грозная машинка этот АГБ: очнувшегося и высунувшегося хонсака две попавшие в него гранаты разнесли в клочья, и останки бедолаги разбросало на площади в несколько квадратных метров!
Но таскать подобное смертоносное чудо вдобавок к Дракону – это ж надо иметь стальной загривок! Как у Генрика или Павлуши Мелкого, который тоже владел такою монструозною игрушкой.
А мне – и моя хороша.
Я забросил карабин за спину и извлек пистолет из кобуры на правом бедре. (Больше на глаза не показывайся, пока не подстрижешься и серьгу из уха не вынешь, – сказал вчера Сергей Данилович, швырнув мне патроны, снаряженные подкалиберными пулями. – Срамотища глядеть! Чисто педик!)
И черт с ним.
Я снял Хеклера с предохранителя и взвел курок.
Дойдя до конца обговоренной трассы, я сделал тридцать шагов на запад и повернул к транспортеру. Лепесток дорожки обретал некоторую законченность очертаний. Хонсаки на живца по фамилии Капралов не реагировали – видимо, не было их на этом маршруте, и не придется мне испытать реальную действенность пистолета, а жаль! Лучше бы знать его возможности заранее, опробовав в достаточно спокойной обстановке борьбы с заторможенными врагами.
* * * * *
Анатолий Анатольевич с Петрухой спокойно курили, не без комфорта разместившись на надутом спальнике рядом с фаллопланом. Петруха что-то сказал, Анатолий Анатольевич кивнул, и пилот скрылся в транспортере. Куратор откинулся и, наверное, прикрыл блаженно глаза…
Поэтому он не видел, как из снега поднялся, пошатываясь, белоснежный, с золотисто-розовым отливом – под цвет снега – хонсак. Хонсак широко размахнулся и бросил в сторону транспортера увесистый предмет, стеклянно отблескивающий на солнце. Я это заметил краем глаза, потому что одна нога неожиданно провалилась в скрытую под снегом яму, и я нырнул лицом в сугроб. Когда я выпрямился, предмет еще летел, тяжело вращаясь, оставляя черный дымный след, и я понял вдруг, что это бутылка.
Еще не соображая, что может в ней находиться, я открыл стрельбу. Лишь третья пуля достигла цели. Брызнули осколки, и на месте бутылки образовался желтый шар огня.
Воспламенившийся молотов-коктейль плеснулся на транспортер, на снег, на вскочившего Анатолия Анатольевича. Куратору досталась лишь небольшая часть горючей жидкости, но его одежда, волосы и поднятые к голове в инстинктивном жесте руки тут же вспыхнули. Он упал на снег и начал в безумном ужасе кататься, завывая от боли.
Хонсак между тем поджигал запал следующей бутылки. Я перевел огонь на него. Первая пуля бросила его на колени, но не заставила выпустить ни бутылки, ни тлеющего запала. Вторая – убила наповал. Страшная огненная граната оказалась погребенной под его телом. Через секунду бутылка разорвалась, скрыв труп огнеметчика в ревущем пламени.
К счастью для батал-куратора, Петруха находился недалеко, все видел и не растерялся. Он быстро залил Анатолия Анатольевича потоком пены из огнетушителя. Транспортер потух сам – он был не только не горюч, но и снабжен системами пожаротушения – как внутренними, так и наружными.
Я, нелепо и беспомощно барахтаясь в глубоком снегу, побежал к ним. Петруха садил в Анатолия Анатольевича инъекции прямо очередями: главное, чтобы раненый не умер от болевого шока, а с последствиями передозировки, если они появятся, пусть врачи разбираются. Куратор был без сознания, воняло сгоревшими горюче-смазочными материалами и паленым волосом. И еще горелым мясом.
– Что делать? – спросил я.
– Помоги внести. Только осторожней, ради Бога! – заорал он, когда я запутался ногой в опаленных остатках спальника и едва не упал.
Собрались остальные, матерились страшными голосами и проклинали рачью подлость.
– Быстро в машину! – скомандовал Генрик.