В жанре фантастики Шефнер дебютировал относительно поздно, в 1960-е годы, однако уже с самых первых своих произведений сформировал уникальный стиль, ставший впоследствии своеобразной "фирменной маркой" его творчества – фантастики по-доброму иронической и мягко-пародийной, весёлой – и мудрой, реалистичной – и поэтичной. Фантастики решительно ненаучной – и (возможно, поэтому?) до сих пор сохранившей своё обаяние...
Содержание:
Предисловие к 338-му юбилейному изданию 1
Вступление 1
Случай на ленинградском почтамте 2
Детство 4
Из юности 6
Заслуженное наказание 7
По пути в заповедник 7
Старый чепьювин 8
Мост без перил 9
Девушка у обрыва 10
Сапиенс сказал "Да" 11
События развиваются 11
Самодельный Атилла 12
Лес, полный чудес 13
Солнечный сабантуй 14
Пресс-конференция. Встреча с Надей 14
Пряничный домик 16
Буря в тайге 17
В издательстве 18
Остров моего имени 19
Красная кнопка 21
Аквалид – есть! 22
Корабль приспускает флаг 23
Последняя победа 25
Радость и горе 26
Эпилог 27
Вадим Шефнер
Девушка у обрыва
Предисловие к 338-му юбилейному изданию
Семьдесят пять лет назад, в 2231 году, впервые вышла из печати эта небольшая книжка. С тех пор она выдержала 337 изданий только на русском языке. По выходе в свет она была переведена на все языки мира, а ныне известна всем жителям нашей Объединённой Планеты, а также и нашим землякам, живущим на Марсе и Венере. За 75 лет о "Девушке у обрыва" написано столько статей, исследований и диссертаций, что одно их перечисление занимает девять больших томов.
Выпуская в свет юбилейное издание, мы хотим вкратце напомнить читателям историю возникновения "Записок Ковригина" и пояснить, почему каждое новое поколение читает эту книжку с неослабевающим интересом.
Надо сказать, что причина нестареющей популярности "Девушки у обрыва" кроется отнюдь не в художественных достоинствах этой книги. Не ищите здесь и обобщающих мыслей, широких картин эпохи. Всё, что выходит за ограниченный круг его темы, автора просто не интересует. Да он и не справился бы с таким самозаданием, – ведь по профессии он не был Писателем. Автор "Девушки у обрыва" Матвей Ковригин (2102-2231), работая над книгой, отнюдь не претендовал на литературную славу. Будучи по образованию Историком литературы и изучая XX век, он ждал славы или хотя бы известности от своих историко-литературных компилятивных трудов, которых он издал довольно много и которые не пользовались популярностью уже при жизни Автора, а ныне совершенно забыты. А эта небольшая книжка, вышедшая после смерти Автора, принесла ему посмертную славу, и слава эта не меркнет с годами. Ибо в ней Ковригин рассказывает об Андрее Светочеве, а каждое слово об этом величайшем Учёном дорого Человечеству.
Ещё раз напоминаем: "Записки Ковригина" – повествование узконаправленное. Автора очень мало занимает бытовой и научный фон. О технике своего времени он упоминает только в тех случаях, когда сталкивается с нею лично или когда от неё зависит судьба его друзей. Порой по ходу действия он довольно подробно описывает некоторые агрегаты, существовавшие в его время, но в этих описаниях чувствуется не только глубокое равнодушие к технике, но и непонимание, граничащее порой с обывательщиной и технической малограмотностью. О Космосе, о полётах Человека в пространство он даже и не упоминает, словно живёт в эпоху геоцентризма. И даже великий научный смысл открытия своего друга Андрея Светочева он понял только к концу своей жизни, да и то чисто утилитарно.
Узкая направленность автора сказывается и в том, что Андрея Светочева он изображает вне его творческого окружения, только со своих узко личных позиций. Нигде почти не упоминает он ни о Сотрудниках Светочева, ни о его Учителях и предшественниках. По Ковригину получается, что Светочев всё делал один, а ведь на самом-то деле он был окружён талантливыми единомышленниками, многие из которых (Иванников, Лемер, Караджаран, Келау) были крупнейшими Учёными своего века. Сам Андрей Светочев никогда не ощущал себя одиночкой в науке и отлично понимал, что век Учёных-одиночек давно канул в прошлое. Не только в XXII веке, когда жил и творил Светочев, но уже задолго до этого, в XX веке, наука стала столь сложной и многогранной, что все крупные и великие научные открытия могли возникать и осуществляться только в результате напряжённого коллективного труда Учёных. Быть гениальным в науке – не значит быть одиноким в науке. Это было ясно и для Светочева, и для его современников. И только Ковригин, придерживаясь некоторых литературных штампов XX века, пытается сделать из Светочева некоего алхимика-одиночку.
Стиль книги архаичен, несовременен. Будучи специалистом по литературе XX века, автор, не найдя своей творческой манеры, подражает писателям XX века, причём писателям отнюдь не перворазрядным. К этому недостатку надо добавить и ещё один. Даже повествуя о своих юных годах, Ковригин говорит о себе, как о пожившем, солидном, многоопытном Человеке. Но не надо забывать, что книгу свою Ковригин создал на закате жизни.
К автору "Девушки у обрыва" Матвею Ковригину разные Исследователи относятся по-разному. Ковригин – фигура противоречивая. Наряду с искренностью, добротой, безусловной личной смелостью и готовностью всегда прийти на помощь, в нём уживаются мелкий педантизм, брюзжание, отсутствие самокритики, граничащее с самовлюблённостью. Но не будем забывать, что именно Ковригину мы обязаны наиболее полным описанием жизни Андрея Светочева.
Так как многие понятия, наименования, агрегаты, приборы и механизмы, о которых упоминает автор, давно устарели, забыты, заменены другими и молодое поколение уже не знает о них, мы взяли на себя смелость снабдить текст сносками, поясняющими историческое значение этих понятий и предметов.
С искренним уважением – издательство "Земля".
Русская редакция, 2306 год
Вступление
"…Девушка стояла у обрыва на берегу реки. Это было осенью, когда идут затяжные дожди, когда размокает береговая глина и на ней так чётко отпечатываются следы. Девушка стояла у обрыва и задумчиво смотрела на осеннюю реку, по которой плыли жёлтые листья.
Мимо проходил юноша, и увидел он девушку, стоящую у обрыва, и полюбил её с первого взгляда. И она тоже полюбила его с первого взгляда – так полагается в сказках.
Этот юноша жил у реки, и когда девушка вызвала аэролет и улетела в большой город, пообещав вернуться весной, юноша остался один в избушке на берегу реки и стал ждать её возвращения. Зачем он жил один на берегу реки и кто он был – не спрашивайте, ибо это сказка.
Каждый день приходил юноша на обрыв, где когда-то стояла девушка. Он протоптал в глине узкую тропинку рядом с её следами. Он не наступал на её следы, и каждый раз ему казалось, что девушка невидимо идёт рядом с ним к обрыву и рядом с ним смотрит на осеннюю реку, по которой плывут жёлтые листья.
Потом пошли большие дожди, и следы от туфелек девушки наполнились водой, и в них отражалось небо поздней осени. Потом ударил мороз, и следы стали льдом.
И однажды юноша вынул один след и принёс его в свою избушку. Он положил его на стол, а когда проснулся утром, то увидел, что след растаял. И юноша очень удивился и огорчился. Не удивляйтесь – в сказках люди дивятся самым обычным вещам.
Огорчился юноша и подумал: "Следы моей возлюбленной достойны вечности. Но лёд не вечен. Не вечен и металл, ибо он ржавеет; не вечно и стекло, ибо оно бьётся; не вечен и камень, ибо он выветривается и трескается от жары и холода. Я должен создать такой материал, который отливался бы в любую форму и не боялся бы ни огня, ни холода, ни времени".
И пришёл день, когда он создал вещество, которое заменило нам камень и металл, стекло и пластмассу, дерево и бетон, бумагу и лён. Он создал Единый Материал, который называется аквалидом. Из этого материала люди стали строить города на земле и под водой, делать все машины и все вещи. И это уже не сказка, ибо мы живём в этом мире.
Вот куда привели следы девушки, которая однажды стояла у обрыва в осенний день, когда по реке плыли жёлтые листья.
Но однажды девушка, которую ждал юноша…" И т. д., и т. д.
Вы и сами, дорогой мой Читатель, с детских лет знаете эту сентиментальную историю – ведь её даже в школе проходят. Сочинённая досужим Поэтом и посвящённая Андрею Светочеву и Нине Астаховой, эта полулегенда-полусказка почему-то считается весьма поэтичной и трогательной, и, быть может, некоторые не в меру наивные Люди склонны думать, что именно таким путём и пришли мы к современной аквалидной цивилизации.
Действительно: девушка на берегу стояла. А всё остальное было не так, не так. Всё придумал от себя досужий сочинитель.
– А как же всё было? – спросите вы, почтённый мой Читатель.
Сейчас я начну своё повествование, и вы узнаете, с чего всё началось, что привело Андрея Светочева к его открытию, где и как он встретил Нину Астахову. И ещё вы узнаете многое другое.
Я прожил свой МИДЖ [] с избытком, жизнь моя клонится к закату, и недалёк тот день, когда мой пепел лёгким облаком упадёт с Белой Башни на цветы, растущие у её подножия. Но я ещё успею поведать вам правдивую историю о Нине Астаховой, об Андрее Светочеве, другом которого я был, и о себе, ибо когда-то моя жизнь была тесно связана с жизнью этих двух Людей.
Случай на ленинградском почтамте
Я начну с давних-давних времён. Рассказ мой начинается в тот день, когда отменили деньги. В книгах вы все читали об этом дне, а я помню его сам и знаю, что в книгах он сильно приукрашен. В сущности, ничего особенного в тот день не произошло. Дело в том, что процесс отмирания денег шёл уже давно. Деньги не погибли внезапно – они тихо скончались, как Человек, проживший свой МИДЖ с избытком. Последнее время они имели скорее значение статистическое, нежели ценностное. Если вам не хватало денежных знаков на покупку какой-либо нужной вам вещи, вы просто вырывали из своей записной книжки листок и писали на нём "15 копеек", или "3 рубля", или "20 рублей" и платили им Продавщице или ПАВЛИНу []. Или вы могли попросить деньги у любого прохожего, и он давал вам требуемую сумму и, не спрашивая вашего имени, шёл своей дорогой.
В день отмены денег у нас в Университете состоялось небольшое собрание в актовом зале, а затем все разошлись по своим делам. Помню, я шёл с Ниной Астаховой к зданию филологического факультета, и разговор у нас был вовсе не об отменённых деньгах, а об "Антологии Забытых Поэтов XX века", над которой я тогда работал. Нина (она училась на втором курсе) была прикреплена ко мне, Аспиранту, в качестве Технического Помощника и помогала мне в составлении этой "Антологии". Она была добросовестна, много времени проводила в библиотеках и архивах, выискивая стихи и данные о забытых ныне Поэтах XX века, но мне не слишком нравилась в ней некоторая строптивость и чрезмерная самостоятельность. Так, например, Нина настаивала, чтобы в "Антологию" я обязательно включил стихи некоего Вадима Шефнера (1915-1984?), я же противился этому. Мне не нравились нотки грусти и меланхолические размышления в его стихах. Я предпочитал Поэтов с бодрыми, звонкими стихами, где всё было просто и ясно. Я считал, что именно такие Поэты должны войти в мою "Антологию", чтобы Читатель имел верное представление о поэзии XX века. Нина же продолжала упорствовать, желая включить этого Шефнера – дался он ей! При этом она горячилась, даже сердилась. Она никак не могла понять, что я составляю научный труд, а наука требует бесстрастия.
Вообще же Нина мне нравилась. Часто мы вместе ходили с ней под парусами на яхте – она очень любила море.
А иногда мы брали такси-легколет и летели куда-нибудь за город. Там мы гуляли по аллеям. Мне нравилось быть с ней вместе, но меня несколько отпугивал её странный характер. Иногда она была смешлива и даже насмешлива, а то вдруг становилась молчаливой и задумчивой. Подчас её лицо принимало такое выражение, будто она ждёт, что вот-вот произойдёт что-то необыкновенное, какое-то чудо.
– Нина, о чём ты думаешь сейчас? – спросил я её однажды в такую минуту, когда мы шли по загородной аллее.
– Так… Сама не знаю о чём… Знаешь, мне иногда кажется, что в моей жизни случится что-то очень-очень хорошее. Будет какая-то радость.
– Ты, очевидно, имеешь в виду тот факт, что скоро я закончу "Антологию", и, когда она выйдет из печати, твоё имя будет упомянуто в предисловии как имя моей Помощницы? – сказал я. – Это действительно большая радость. И заслуженная.
– Ах, ты совсем не о том говоришь, – досадливо возразила она. – Я и сама-то не знаю, какого счастья я жду.
Меня несколько удивили эти её слова, и даже огорчили.
Как можно ждать счастья, не зная, какого именно счастья ждёшь? Где тут логика?
– Тебе нужно развивать в себе научное мышление, – посоветовал я ей. – Ты не прожила ещё и четверти МИДЖа, впереди тебя ждёт большая жизнь – научная и личная. Когда-нибудь ты выйдешь замуж, муж твой, может быть, будет Учёным, и твой уровень мышления должен быть не ниже его уровня. Ты об этом думала?
Но Нина сделала вид, будто не поняла моих слов. Ничего она мне не ответила, а подпрыгнула и сорвала со свешивающейся ветки листок и стала сквозь него смотреть на солнце.
– Сегодня зелёное солнце! – объявила она мне. – Вот забавно!
Я не стал убеждать её, что солнце сегодня, как и всегда, самое обыкновенное, а вовсе не зелёное. Я просто терялся, когда она говорила такие странные вещи.
Тем не менее Нина мне нравилась. Но только не думайте, что она была такой красавицей, какой её изображают теперь Художники и Скульпторы. Нет, красавицей я бы её не назвал. Это была стройная, подвижная девушка, с очень лёгкой походкой, с лицом выразительным и даже привлекательным, но вовсе не было в ней той красоты, которую приписывают ей сейчас.
Но вернусь ко дню отмены денег.
Как я уже говорил, после собрания в актовом зале мы с Ниной отправились на филфак. Нина пошла на лекцию, я же засел в библиотеке и долго работал над своей "Антологией", а затем направился в университетскую столовую. Когда ко мне подошёл САТИР [], я, как обычно, заказал себе щи, синтет-печёнку и компот. Отобедав, я по привычке подозвал САТИРа, чтобы расплатиться, и хотел было уже сунуть монеты в отверстие на его пластмассовой груди, но вдруг увидел, что это отверстие заклеено бумажкой.
– Обед бесплатен. Обед бесплатен, – равнодушно сказал САТИР.
– Не "обед бесплатен" надо говорить, а "обед отпускается бесплатно", – поправил я САТИРа. – Идите и вызовите ко мне САВАОФа [].
Вскоре к моему столику подошёл громоздкий САВАОФ. Я сказал ему, чтобы он исправил фонозапись в подчинённых ему САТИРах – они выражаются не вполне грамотно. Стыдно, ведь здесь Университет, центр культуры.
– Встревожен. Взволнован. Приму меры, – ответил САВАОФ. – Есть ещё замечания?
– К сожалению, есть. Мне подали пережаренную синтет-печёнку. Неужели вы предполагаете, что если всё теперь бесплатно, то можно кормить людей пережаренной печёнкой?
– Встревожен. Взволнован. Приму меры, – ответил САВАОФ. – Есть ещё замечания?
– Нет. Можете идти.
Пообедав, я вышел на набережную и пошёл к Первой линии. На набережной всё было почти так, как в обычные дни, только на судах виднелись флаги расцвечивания да у гранитного спуска толпилось множество мальчишек и девчонок. Они останавливали всех прохожих и просили у них денег. Получив просимое, дети бежали по ступенькам к воде и бросали монетки в воду. А из бумажных купюр они делали маленькие лодочки и пускали их по волнам. В школах по случаю отмены денег занятий в этот день не было, что, на мой взгляд, едва ли способствовало укреплению дисциплины.
Когда я свернул на Первую линию, то увидел Чепьювина []. Приплясывая и что-то невнятно напевая, он шёл по пластмассовым плиткам мостовой, мешая движению элмобилей, которые почтительно его объезжали. Люди с интересом и удивлением, а некоторые и с явным испугом глядели на него. Я и сам остановился поглядеть на редчайшее зрелище, – в последний раз я видел одного Чепьювина в детстве, когда мне было лет девять.
Я постоял немного, надеясь, что Чепьювин выругается и мне удастся записать какое-либо новое для меня бранное выражение. Но Чепьювин только напевал – и всё. Я пошёл дальше, несколько огорчённый тем, что мне не удалось пополнить составляемый мной СОСУД. Дело в том, что я с двенадцати лет начал составлять словарь, который назвал СОСУДом (Словарь Отмерших Слов, Употреблявшихся Древними). Мой СОСУД состоял из четырёх разделов: 1) Ругательства, 2) Воровские термины, 3) Охотничьи термины, 4) Военные термины. Если второй, третий и четвёртый разделы СОСУДа я мог пополнять за счёт старинных книг и архивов, то первый раздел пополнялся очень скудно, так как ругань на Земле давно вышла из обихода, а письменных источников не было. Приходилось собирать этот раздел по крупицам, и составление его подвигалось весьма медленно.