Впрочем, губ мне было достаточно. Лицо Бродбента находилось прямо передо мной, а Дюбуа отражался в стенном зеркале напротив. Когда-то я был неплохим "чтецом мыслей", и не раз с благодарностью вспоминал отца, лупившего меня до тех пор, пока я не освоил безмолвный язык губ. "Читая" мысли, я требовал, чтобы зал был ярко освещен, и пользовался… Ну, это неважно. В общем, по губам я читать умел.
Дюбуа говорил:
– Дэк, ты безмозглый, преступный, неисправимый и совершенно невозможный лопух! Ты, может, желаешь со мной на пару загреметь на Титан – считать булыжники? Да это самодовольное ничтожество тут же в штаны наложит!
Я чуть не проморгал ответ Бродбента. Ничтожество, это ж надо! Самодовольное! Не считая естественного сознания своей гениальности, всегда считал себя человеком, в общем-то, скромным…
Бродбент: "…неважно, что карты с подвохом, когда заведение в городе одно. Джок, выбирать нам не из чего!"
Дюбуа: "Ну так привези сюда дока Скорциа, пусть применит гипноз, веселящего вколет… Но не вздумай ему открываться, пока он не созрел, и пока мы на Земле!"
Бродбент: "Но Скорциа сам говорил, что на один гипноз да химию надежды никакой. Нужно, чтоб он сотрудничал с нами, понимаешь, со-трудничал! Сознательно!"
Дюбуа фыркнул:
– Какой там "сознательно" – ты посмотри на него! Видал когда-нибудь петуха, вышагивающего по двору?! Да, с виду он вылитый шеф, черепушка такой же формы… А остальное? Нервишки не выдержат, сорвется и все испортит! Ни за что такому не сыграть, как надо, – ему до актера, как окороку до свиньи!
Если бы бессмертного Карузо обвинили в том, что он "пустил петуха", он не был бы оскорблен сильнее. Но в мою пользу безмолвно свидетельствовали Барбедж и Бут, и я спокойно продолжал полировать ногти. Однако про себя решил, что в один прекрасный день заставлю приятеля-Дюбуа сперва смеяться, а затем – плакать, и все это – в течение двадцати секунд. Я подождал еще немного, поднялся и направился в "тихий уголок". Они моментально заткнулись. Тогда я негромко сказал:
– Бросьте, господа. Я передумал.
Дюбуа несколько расслабился:
– Так вы отказываетесь?
– Я имею в виду, вы меня ангажировали. И можете ничего не объяснять. Помнится, дружище Бродбент уверял, что работа не побеспокоит мою совесть. Я ему верю. Насколько я понял, нужен актер. А со всем остальным – пожалуйте к моему агенту. Я согласен.
Дюбуа разозлился, но промолчал. Я думал, Бродбент будет доволен и перестанет нервничать, но он обеспокоился пуще прежнего.
– Ладно, – согласился он, – продолжим. Лоренцо, не могу сказать, на какой срок вы понадобитесь. Но не больше нескольких дней. И то – играть придется раз или два – по часу, примерно.
– Это не так уж важно. Главное, чтоб я успел как следует войти в роль… Так сказать, перевоплотился. Но все же – сколько дней я буду занят? Нужно ведь предупредить моего агента…
– Э, нет. И речи быть не может.
– Но – сколько? Неделя?
– Меньше. Иначе – мы идем ко дну.
– А?
– Ничего, не обращайте внимания. Сто империалов в день вас устроят?
Я немного помялся, но вспомнил, как легко он выложил сотню за небольшое интервью со мной, и решил, что самое время побыть бескорыстным. Я махнул рукой:
– Это – потом. Надеюсь, не заплатите меньше, чем заработаю.
– Отлично.
Бродбент в нетерпении повернулся к Дюбуа:
– Джок, свяжись с ребятами. Потом позвони Лэнгстону, скажи: начинаем по плану "Марди Гра". Пусть сверяется с нами. Лоренцо…
Он кивнул мне и мы прошли в ванную. Там он открыл небольшой ящичек и спросил:
– Можете вы с этими игрушками что-нибудь сделать?
Игрушки и есть – из тех непрофессиональных, но с претензией составленных наборов, какие приобретают недоросли, жаждущие славы великих артистов. Я оглядел его с легким презрением.
– Я так понимаю, сэр, вы хотите начать прямо сейчас? И безо всякой подготовки?
– А? Нет, нет! Я хочу, чтобы вы… изменили лицо. Чтобы никто не узнал вас, когда мы отсюда выйдем. Это, наверное, не сложно?
Я холодно ответил, что быть узнаваемым – тяжкое бремя любой знаменитости. И даже не стал добавлять, что Великого Лоренцо во всяком публичном месте узнают толпы народу.
– О'кей. Тогда сделайтесь кем-нибудь другим.
Он круто повернулся и вышел. Я, покачав головой, осмотрел игрушки, которые, как полагал Дэк, были моим "производственным оборудованием". Жирный грим – в самый раз для клоуна, вонючий резиновый клей, фальшивые волосы, с мясом выдранные из ковра в гостиной тетушки Мэгги… Силикоплоти вообще ни унции, не говоря уж об электрощетках и прочих удобных новинках нашего ремесла. Но если ты, действительно, мастер, то способен творить чудеса, обходясь лишь горелой спичкой или тем, что найдется на любой кухне. Плюс собственный гений, разумеется. Я поправил свет и углубился в творческий поиск.
Есть разные способы делать знакомое лицо незнакомым. Простейший – отвлечь внимание. Засуньте человека в униформу, и его лица никто не заметит. Ну-ка, припомните лицо последнего встреченного вами полисмена! А смогли бы вы узнать его в штатском? То-то. Можно также привлечь внимание к отдельной детали лица. Приклейте кому угодно громадный нос, украшенный к тому же малиново-красным прыщом. Какой-нибудь невежа в восторге уставится на этот нос, а человек воспитанный – отвернется. И никто не запомнит ничего, кроме носа.
Но этот примитив я отложил до другого раза, рассудив, что мой наниматель не хотел быть замеченным вовсе. Это уже потрудней: обращать на себя внимание куда легче. Требовалось самое распростецкое, незапоминающееся лицо, вроде истинного лица бессмертного Алека Гиннеса. Мне же с физиономией не повезло: слишком уж она аристократически-утонченна, слишком красива – худшее из неудобств для характерного актера. Как говаривал отец: Ларри, ты чертовски "слишком привлекателен". Если вместо того, чтобы учиться ремеслу, будешь валять дурака, то пробегаешь лет пятнадцать в мальчиках, воображая, что ты – актер, а остаток жизни проторчишь в фойе, торгуя леденцами. "Дурак" и "красавчик" – два самых оскорбительных амплуа в шоу-бизнесе, и оба тебе под стать. Возьмись за ум, Ларри!
Потом он доставал ремень и начинал облегчать мне упомянутую выше процедуру. Отец был психологом-практиком и свято верил, что регулярный массаж gluitei maximi посредством ремня – весьма способствует оттоку лишней крови от детского мозга. Теория, возможно, хлипковата, но результаты налицо: когда мне стукнуло пятнадцать, я делал стойку на голове на туго натянутом канате, декламировал страницу за страницей из Шекспира и Шоу, а из прикуривания сигареты мог устроить целый спектакль…
Я все еще размышлял, когда Бродбент заглянул в ванную.
– Да господи ты боже!.. – завопил он. – Вы и не начинали?!
Я холодно глянул на него.
– Я так понял – вам нужна работа. А сможет, к примеру, повар, будь он хоть cordon bleu, приготовить какой-нибудь новый соус, сидя на лошади, скачущей галопом?
– К дьяволу всех лошадей! – Он постучал пальцем по часам. – У вас еще шесть минут. Если уложитесь, мы, похоже, действительно имеем шанс.
Еще бы. Конечно, времени бы побольше, но в искусстве трансформации я превзошел даже папашу. Его коронный номер "Убийство Хьюи Лонга", – пятнадцать лиц за семь минут, я однажды сыграл на девять секунд быстрее!
– Стойте, где стоите, – бросил я. – Момент.
И я стал Бенни Греем – ловким, неприметным человечком, убивающим направо и налево в "Доме без дверей". Два легких мазка от крыльев носа к уголкам рта – для придания щекам безвольности, мешки под глазами и "землистый" – поверх всего. На все – около двадцати секунд – я мог бы наложить этот грим во сне. "Дом" выдержал девяносто два представления, прежде чем его экранизировали.
Я повернулся к Бродбенту. Тот ахнул:
– Господи! Прямо не верится…
Продолжая быть Бенни Греем, я даже не улыбнулся. Он и вообразить себе не мог, что вполне можно обойтись без грима! С гримом, конечно, проще, но мне он нужен был исключительно для Бродбента. Он, в простоте душевной, полагал, что все дело в краске да пудре.
А Бродбент все еще глазел на меня.
– Слу-ушайте, – умерив голос, протянул он, – а нельзя ли со мной проделать похожую шутку? Только быстро.
Я уже собрался ответить "нет", но тут понял, что это – своего рода вызов моему мастерству. Ужасно захотелось сказать: попади он в руки отцу, через пять минут мог бы смело отправляться торговать на улице конфетами. Однако я придумал нечто получше.
– Вы просто хотите, чтоб вас не узнали?
– Да-да! Можно меня наштукатурить как следует, налепить фальшивый нос, или еще там чего?..
Я покачал головой:
– Как бы я вас ни "штукатурил", все равно будете не лучше мальчишки на маскараде. Играть-то вы не умеете, и учиться поздновато. Ваше лицо трогать не будем.
– Все же… Если приделать мне этакий рубильник…
– Послушайте, "этакий рубильник" только привлечет к вам внимание, будьте уверены! Как вам понравится, если кто-нибудь из знакомых увидев вас, скажет: "А здорово этот верзила похож на Дэка Бродбента! Прямо вылитый, разве что нос другой!"?
– А? Меня такое устроит. То есть, пока он уверен, что это не я. Я-то сейчас должен быть… В общем, на Земле меня нет.
– Он будет абсолютно уверен, что это не вы. Походка – вот ваша основная беда. Мы ее поменяем, и это будете вовсе не вы, а любой другой высокий, плечистый парень, немного смахивающий на Дэка Бродбента.
– О'кей. Как я должен ходить?
– Нет, вы этому не научитесь. Мы заставим вас ходить, как надо.
– Это как?
– Насыплем, хотя бы, мелких камешков в носки башмаков. Это вынудит вас опираться больше на пятки и ходить прямее. Таким образом вы избавитесь от скрюченности и кошачьих повадок космача. М-мм… А плечи стянем сзади лентой, чтобы вы их не забывали малость развести в стороны. О! За глаза хватит!
– Думаете, стоит изменить походку, и меня не засветят?
– Мало того – никто не сможет сказать, почему так уверен, что перед ним не вы. Подсознательная уверенность в этом не оставит никаких сомнений. Можно, если хотите, поработать еще и с лицом; просто ради вашего спокойствия…
Мы вышли из ванной. Я, конечно, оставался Бенни Греем: если уж вошел в роль, требуется некоторое усилие, чтоб вновь стать самим собой. Дюбуа занимался видеофоном. Он поднял глаза, увидел меня, и у него отвисла челюсть. Джок, как ошпаренный, вылетел из "тихого уголка" и заорал:
– Это еще кто?! Где актер?
На меня он посмотрел лишь мельком: Серый Бенни – этакий вялый, неприглядный мужичонка, смотреть не на что.
– Какой актер? – поинтересовался я – ровным, бесцветным голосом Бенни. Дюбуа одарил меня еще одним взглядом и вновь отвернулся бы, кабы не обратил внимания на одежду. Бродбент, расхохотавшись, хлопнул товарища по плечу:
– Тебе, помнится, не нравилась его игра?!
Затем, уже другим тоном:
– Со всеми успел связаться?
– Д…да, – Дюбуа, совершенно убитый, еще раз посмотрел на меня и отвел взгляд.
– О'кей. Через четыре минуты нужно сваливать. Посмотрим, Лоренцо, как быстро вы обработаете меня.
* * *
Дэк успел снять ботинок, куртку и взялся за сорочку. Тут засветился сигнал над дверью и зажужжал зуммер. Дэк застыл.
– Джок, мы, что, ждем кого-то?
– Это Лэнгстон, наверно. Он говорил – может, успеет заскочить до того, как мы отчалим.
Дюбуа направился к двери.
– Непохоже. Это, скорее…
Я так и не успел узнать, на кого похоже это скорее. Дюбуа отворил. В дверях, будто гигантская поганка из ночного кошмара, стоял марсианин.
Какое-то время я не видел ничего, кроме марсианина. И не замечал ни Жезла Жизни в его ложнолапах, ни человека за его спиной.
Марсианин скользнул в комнату, человек последовал за ним. Дверь захлопнулась.
– Добрый день, господа, – проквакал марсианин. – Уже уходите?
Меня скрутил острый приступ ксенофобии. Запутавшись в рукавах сорочки, Дэк был вне игры. Но малыш Джок Дюбуа проявил подлинный героизм и стал мне больше, чем братом. После смерти, к сожалению…
Он бросился на Жезл, заслонив собой нас.
Скорее всего, Джок умер еще прежде, чем упал. В животе его зияла дыра, в которую свободно прошел бы кулак. Но перед смертью он успел сжать в руках ложнолапу и, падая, не отпустил. Она вытянулась, словно сливочная тянучка, и лопнула у самого основания. Несчастный Джок продолжал сжимать Жезл в мертвых пальцах.
Человеку, пришедшему с этой вонючкой, пришлось отскочить, чтобы достать пушку. И тут он прокололся: нужно было пристрелить сперва Дэка, а затем – меня. Вместо этого он пальнул в мертвого Джока, а второго выстрела Дэк ему не оставил, попав точно в лоб. Ишь ты, а я и не знал, что Дэк при оружии!
Обезоруженный марсианин даже не пытался смыться. Поднявшись, Дэк подошел к нему и сказал:
– А, Рррингрийл. Рад видеть тебя.
– Рад видеть тебя, капитан Дэк Бродбент, – проквакал марсианин. – Ты скажешь моему Гнезду?
– Я скажу твоему Гнезду, Рррингрийл.
– Благодарю тебя, капитан Дэк Бродбент.
Длинный, костлявый палец Дэка целиком вошел в ближайший глаз марсианина, достав, похоже, до самого мозга. Дэк выдернул палец – весь он был вымазан отвратительной зеленоватой слизью. В агонии тварь втянула ложнолапу в "ствол", но даже мертвая оставалась стоять на своей подошве. Дэк бросился в ванную, там зашумела вода. Я застыл в столбняке, не в силах двинуться с места – точь-в-точь сдохший Рррингрийл.
Появился Дэк, вытирая руки о рубаху:
– Нужно их убрать, и быстро!
Ничего себе – "вытри стол"!
Я решил выяснить отношения. Одной, довольной путаной, фразой, объяснил ему, что в это дело встревать не желаю, что теперь нужно вызывать полицию, и я хочу свалить до того, как здесь будут ищейки, и пошел он – не скажу куда – со своими перевоплощениями, и я намерен, расправив крылышки, упорхнуть в окно. Дэк отмахнулся:
– Не трясись, Лоренцо. Мы в цейтноте. Помоги-ка оттащить их в ванную.
– А?! Бог с тобой! Запрем номер, и – ноги в руки! Авось на нас не подумают.
– Авось не подумают, – согласился он, – никто не знает, что мы здесь. Но они без труда догадаются, что Джока убил Рррингрийл. Вот этого допустить нельзя. Сейчас – нельзя.
– А?
– Мы не можем позволить газетчикам растрезвонить, что марсианин убил человека! Заткнись и помогай.
Я заткнулся и стал помогать. Помнится, Бенни Грей был худшим из маньяков-садистов, когда-либо баловавшихся расчлененкой. Он-то и оттащил оба тела в ванную, пока Дэк, вооружившись Жезлом, довольно умело разделывал Рррингрийла на мелкие кусочки. Первый надрез он постарался провести так, чтобы не задеть мозговой полости, и проделал это довольно чисто. Однако помочь ему я все равно бы не мог. По-моему, дохлый марсианин воняет куда хуже живого. Oubliette удалось отыскать тут же, в стене, за биде, но долго бы мы его искали, не помоги нам предупреждение "Опасно, радиация". Спустив туда останки Рррингрийла – у меня даже достало храбрости помочь, – Дэк все тем же Жезлом принялся расчленять трупы людей, спуская кровь в ванну.
Ну и кровищи в человеке! Мы открыли краны на полную катушку, и все же… Брррррр!
Но взявшись было за бедного малыша Джока, Дэк вдруг остановился. На глазах его показались слезы, он сделался как слепой, и я забрал у него Жезл, пока он не отхватил себе пальцы. Бенни Грей вновь занялся привычной работой.
Когда я закончил, в номере не осталось никаких следов двух людей и марсианского монстра. Тщательно вымыв ванну, я наконец разогнулся. В дверях возник Дэк. Он был спокоен, будто ничего не случилось.
– Я проверил, не осталось ли чего на полу. Если сюда доберется криминалист, он запросто установит, как было дело. Но он, надо думать, не доберется. Пошли! Нужно наверстать почти двенадцать минут.
Мне и в голову не пришло спрашивать – куда и зачем.
– Сейчас, подкуем вам башмаки…
Дэк замотал головой:
– Нет, жать будут. Теперь главное – скорость.
– Хозяин – барин, – ответил я и отправился за ним. У двери он притормозил:
– Да. Неподалеку могут быть другие. Если что – стреляйте, иного выхода нет.
Жезл Жизни он держал наготове, прикрыв его плащом.
– Марсиане?
– Или люди. Или смешанным составом.
– Дэк, а Рррингрийл был с теми, в баре?
– Ну да! С чего же я, по-вашему, все ходил вокруг да около, а после притащил вас сюда?! Похоже, они сели вам на хвост. Или мне. Да вы не узнали его разве?
– Еще чего, конечно не узнал. Это твари, на мой взгляд, все одинаковые.
– Ну, они то же самое про нас говорят. А в баре был Рррингрийл, его парный брат Ррринглатх, и еще двое из их Гнезда или побочных линий. Все, пора. Увидите марсианина, стреляйте. Вторую пушку прихватили?
– Да. И знаете, Дэк… Ничего в ваших делах не понимаю, но пока эти твари против вас, я – с вами. Терпеть не могу марсиан.
Он ошарашенно уставился на меня:
– Не порите ерунду! Вовсе мы не боремся с марсианами. Те четверо – просто ренегаты!
– Ка-ак?!
– Приличных марсиан очень много – то есть, почти все! Да и Рррингрийл – не из худших. Славно я, бывало, поигрывал с ним в шахматишки…
– Ах вон оно что… Ну, коли так…
– Кончайте. Поздно отступать. Марш к лифту! Я прикрою.
Я закрыл рот. Спорить не приходилось – действительно, по самые брови увяз.