Стемнело. Бумага белела смутным пятном. Сквозь черную вязь ветвей теплился лежащий на пасмурном небе красноватый отсвет города. Где-то вдалеке бренчали на гитаре, и молодой надорванный голос истошно вопил: "А ду ю лав э рашн водка? А ду ю лав э рашн водка? О, йес, ай ду! О, йес, ай ду!"
Симагин не успел рук помыть, как звякнул ключ в замочной скважине; задирая мокрые, мыльные ладони, он рванулся к двери встречать, но опоздал - Ася уже входила, надменно глядя мимо.
Зато Антошка сразу вцепился.
- Ты почему на пол капаешь? - спросил он. - Меня вот мама ругает, когда я на пол капаю!
- Не ему ведь мыть, - уронила Ася. Симагин медленно отступил в ванную. Все продолжалось, обшарпанная стена между ними стала еще толще.
- Я только что пришел, - оправдываясь, сказал Симагин Антошке. - И так спешил вам навстречу, что не успел вытереть.
- А мы какой фильм смотрели! - сообщил Антошка. - Две серии! Я так жалел, что тебя нету! Там один наш очень сильный комиссар…"
Ася, не переодеваясь в домашнее, стояла у окна строгая и чужая. Симагин смотрел ей в спину, она не могла не чувствовать его взгляда. Но не оборачивалась. Наверное, она хотела курить.
- А он как подскочит и между глаз плюху - бемц!
- Да, - сказал Симагин, - какая жалость, что я не знал про кино. Я бы с вами пошел.
- А я маме сказал, чтобы тебе позвонить, а она сказала, тебе надо работать и ты поздно придешь… А он все равно еще не упал, а выхватил маузер!
- Я сегодня как раз рано пришел. Еще ужин не остыл.
- Ты что, что ли меня не слушаешь? - обиделся Антошка.
- Еще как слушаю.
Она окаменела. Взгляд жег спину. Но обернуться не могла. Днем сто раз набирала телефон симагинской лаборатории. Но сразу вешала трубку. А теперь не могла обернуться. Ей непрерывно мерещился Симагин в толпе, она стискивала руку Антона, готовая подхватить его и броситься навстречу, и сердце сходило с ума. А теперь не могла обернуться.
Ладони Симагина беззвучно и мягко охватили ее плечи. Где-то на границе сознания мелькнуло, тая, "…он обидел…" и погасло. Она запрокинулась, прильнула затылком к его плечу - веки упали. Он.
- Асенька, - сказал Симагин. Его пальцы повелительно и нежно напряглись на ее узких плечах. - Асенька, ну что ты?
- Симагин, - прошептала она, почти не слыша себя. - Что же ты делаешь, Симагин. Вместо того, чтобы сразу меня высечь, мучил целый день…
Послышался звук закрывшейся двери, и приглушенный голос Антона сказал солидно и с пониманием дела:
- Целуйтесь, я ушел.
Симагин проглотил ком в горле.
- Не-ет, - возразил он изумленно и убрал руки. - Что это ты выдумал? Ты же мне фильм не досказал!
Ася беззвучно смеялась, затылком ощущая, как движется его кадык.
Стены не было.
Некоторое время Антошка и Симагин разбирали варианты борьбы комиссара со все возрастающими количествами белобандитов. Когда комиссар в одиночку очень убедительно положил целую дивизию каппелевцев, усиленную десятком британских танков и двумя аэропланами, причем ни одного человека не убил до смерти, а всех только оглушил и взял в плен, Антон, потрясая руками, возопил: "Ну почему они вот так не показывают?!" Глаза у него горели. Время, однако, поджимало, и Ася стала загонять Антошку в постель. Он резонно отвечал, что в переломные моменты мировой истории истинному коммунару не до сна. Ася, не растерявшись, заметила, что долг доблестного борца - использовать для отдыха краткие затишья, иначе в ответственный момент силы могут изменить борцу. Переодевавшийся Симагин подхватил и, прыгая на одной ноге, из коридора привел несколько примеров из деятельности крупных коммунаров Азии, Африки и Латинской Америки, когда они попадали в трудные положения из-за недооценки роли отдыха. Убежденный Антон немедленно дал себе совершенно секретный приказ идти спать и начал вымогать у Аси честное слово, что его разбудят сразу, если произойдет нечто решительное. Ася торжественно поклялась, и через десять минут Антон ровно сопел.
Симагин пил чай с кр-рэнделем. Чай был замечательно вкусный. Симагин удовольственно прихлебывал, опять ощущая непоколебимую уверенность в благополучном исходе решительно всего, и в этот момент в дверь кухни несмело постучали.
Симагин удивленно поднял голову.
- Можно? - спросил женский голос; разумеется, Асин, и все-таки какой-то не Асин, напряженный и робкий.
- Э-э, - ответил Симагин, - конечно…
Дверь медленно отворилась.
Ася была в том белом платье, о котором он мечтал. Она была в белых девчачьих гольфах, на голове ее громадной ласковой стрекозой уселся белый бант. Она стояла, скромно сдвинув щиколотки, и теребила ремешок сумочки.
- Простите, пожалуйста, что я так поздно, - сказала она застенчиво. - Ужасно поздно, да? - она на секунду подняла веки, стрельнула глазами и опять потупилась.
Симагин перевел дух. Начиналась игра, но какая - он пока не понимал. Когда он увидел такую Асю, ему стало не до игр.
Ася терпеливо ждала.
- Нет, вы совсем мне не помешали, только я… тут по-домашнему, простите…
- Ой, это ничего! - поспешно сказала она.
- Тогда проходите, прошу вас. Хотите чаю?
- Благодарю вас, Андрей Андреевич, я не голодна, - скромными шагами она вошла в кухню, и от движения грудь ее, обещая, открыто заколебалась под тонкой белой тканью. Симагин опять на миг позабыл все слова, и Ася, чувствуя прикосновение его взгляда, смутилась не шутя, ее шею и подбородок залила краска.
- А откуда вы знаете, как меня зовут? - спросил Симагин.
- Так я же к вам и пришла. Меня зовут Таня, я учусь в десятом "бэ" классе сто третьей школы - той самой, в которой учились вы. Мы собираем информацию о наших выпускниках, ставших великими людьми.
У Симагина отвалилась челюсть, но он тут же мобилизовался.
- Ну, разве я такой уж великий, - сказал он небрежно. Школьница Таня вся так и подалась к нему, распахивая свои замечательные глазищи:
- Конечно! Я про вас сочинение писала - "Наш современник"! - она осторожно, одним пальцем обнаженной руки тронула вчерашнюю гвоздику. - Какие замечательные цветы, - сказала она благоговейным шепотом. - Это вы купили?
- Я.
Она покивала - бант напряженно замахал полупрозрачными крыльями.
- А ваша жена уже спит?
- Э… - отозвался Симагин. - Знаете, Танечка, ее нет дома.
- Где же она в такой поздний час? - наивно удивилась школьница Таня. Симагин неопределенно пожал плечами. - А она не обидится, если застанет здесь молодую девушку?
- Она не вернется сегодня, - решился Симагин. - Видите ли, они с сыном поехали в гости к ее маме и там переночуют.
- Правда? - с восторгом произнесла прекрасная десятиклассница.
- Правда, - заверил ее Симагин. Он понял свою роль. - А вас не будут ругать дома? - заботливо спросил он. - Ведь уже действительно поздно.
- Я родителям сказала, что мы всем классом идем смотреть мосты. Так что я хоть всю ночь могу… Ой! - она как бы испугалась. - То есть я не то хотела…
Возникло колдовское ощущение - будто все и впрямь впервые. Будто они оба новые, и могут быть такими, какими захотят; или такими, какие они сейчас, вне нажитых опухолей и шрамов; будто позади - ничего, зато впереди - все: неведомое, сверкающее, без рутины и шлака… Воркуя, они перешли в комнату. Симагин зажег торшер, включил магнитофон тихонько. Таня прохаживалась, будто бы осматриваясь, а на самом деле показывая себя - держась очень прямо, грациозно переступая стройными ногами. Платьице туго охлестывало их при каждом шаге.
- Замечательная музыка. Так и хочется танцевать, - остановилась и сказала искусительно: - Я вас так стесняюсь.
- Правда, давайте потанцуем, - вдруг тоже как-то застеснявшись, предложил Симагин.
- А ваша жена? - спросила Таня. - Она вас поймет?
- Не знаю, - честно сказал Симагин.
- Скажите, Андрей Андреевич, - она огладила платье на груди и спросила едва слышно: - А я… вам нравлюсь?
- Очень. Вы же видите, Таня.
- Я красивая, да?
- Да.
- Я же совсем молодая.
- Совсем, - ответил Симагин, все больше волнуясь. Это была еще игра - и уже не только игра, и он опять не понимал, что.
- Вы этого еще не знаете, но вы поверьте мне: я очень нежная и добрая девочка.
- Глядя на вас, Таня, - чуть перехваченным голосом сказал Симагин, - в это нельзя не верить.
- Я в вас влюблена по уши.
Он смолчал. Она глубоко вдохнула воздух и отчаянно спросила:
- Вы бы хотели, чтобы я стала еще другой вашей женой?
У него совсем перехватило горло. А она, мягко и жарко сверкая взглядом ему в лицо, спросила еще:
- Не просто до утра, а надолго? Чтобы и я, и она? Нет, не так, простите, - всполошенно прервала она себя и поправилась: - И она, и я?
- А вы бы хотели? - только и смог спросить он, но она, не давая ему ни секунды передышки, сказала просто и просяще, словно это разумелось само собой:
- Господи, да я бы все за это отдала, я же вас люблю. А вы?
То была не игра - волшебство. Юная фея нашла тон с таким пронзительным чутьем, что в ответ нельзя было ни отшутиться, ни сфальшивить. И Симагин, раздираемый сладкой болью соединения, сказал, как говорят иногда в миг тоски или счастья со случайными собеседниками, но почти никогда - с теми, с кем пылесосят квартиру и считают трешки, оставшиеся до зарплаты:
- Я был бы очень горд, Таня… очень… счастлив. И очень бы всех любил. И… очень много мог бы, гораздо больше… - он с силой провел ладонью по щеке, и вдруг улыбнулся беспомощно: - Значит, хотел бы?.. Но только если бы нам всем не приходилось друг другу врать. А это, наверное, невозможно…
Она смотрела на него с восхищением и печалью.
- А жена вас часто не понимает?
- Случается… Наверное, как и я ее.
- Не сердитесь на нее. Пожалуйста.
- Я никогда на нее не сержусь. Не умею. Только очень страшно и все валится из рук.
Она пошла в его руки.
Сквозь неощутимое платье, лишь усиливающее близость наготы, замерцало в его ладони ее тепло. Перед глазами покачивался огромный бант. Он ласково передвинул одну ладонь ей подмышку, а другой осторожно потянул к себе, как бы поворачивая - она поняла, она удивительно понимала его руки: продолжая переступать в танце, изогнулась гибко и в распахнутую ладонь Симагина преданно вошла прохладная выпуклость, увенчанная твердой, набухшей короной. Симагин потерял дыхание, и Ася не сразу смогла произнести то, что хотела - настолько оглушающим оказалось это простое прикосновение.
- Вы не осуждаете меня?
- Я преклоняюсь перед вами.
- Я очень долго не решалась прийти. Но не смогла не прийти. Потому что любить надо только того, кого любишь, правда? Что бы там ни было. Иначе жить незачем.
- Моя жена часто повторяет одну фразу: люблю - это значит, помогаю, пока не сдохну.
- Эту фразу она впервые услышала от вас. Вы просто забыли.
Он хотел спросить: "Откуда вы знаете, Таня?", но спросил:
- Мне можно поцеловать вас?
Она засмеялась тихо, как мама подле засыпающего ребенка, и плотнее вжалась грудью в его ладонь.
- Вам все можно.
- Все?
- Таким, как вы, должно быть можно все. И я жизнь положу, чтобы этому помогать. Чем больше вы сможете, тем лучше будет людям. Всем-всем.
Ослепительной алой молнией касание губ распороло тьму в закрытых глазах. Мир закружился, закачался, как сверкающий колокол. Симагин стал снимать с Аси платье, и без памяти влюбленная девочка, почти не защищаясь, лепетала: "Нет, нет, подождите чуточку…", а он уговаривал шепотом, властно и нежно умолял; глубинно светясь, будто белая яшма в лунном мерцании, Ася упала на колени, помогая раздеться уже ему, прижимаясь лицом, страстно ловя открытыми губами, а потом, прошелестев, развернулись, как почки весной, свежие простыни, и Ася стала маленькой, вся поместившись в его руках, ее можно было лепить, как глину, как воск, и он слепил из нее живой цветок; счастливый цветок расцвел от тепла, раскрылся, и Симагин вольно упал в его трепетную горячую глубину, с гортанным всхлипом Ася выгнулась дугой, раскинув восхищенные, но по-прежнему таинственные лепестки рук и ног - терпкая судорога била его и ее друг о друга долго, долго, и когда, казалось, исступленное двуединство стало вечным, грянул тянущий взрыв, огненная вспышка извергающегося протуберанца; они еще обнимали друг друга, но чувствовали: удаляется… отламывается… гаснет.
- …Какая ты актриса, - сказал Симагин. Ася тихонько засмеялась и ответила:
- Лиса Патрикеевна. По должности положено.
- Ничего себе по должности, - он озадаченно покрутил головой. - Хорошенькие же у вас там должности… Лиска-Актриска.
Она польщенно сказала:
- Ты сам, между прочим… Казанова. Такое мне нашептывал!
- Правда? - глупо гордясь, спросил Симагин. Она встряхнула головой и задорно продекламировала:
- С неба сыплется снежок! Жить на свете - хорошо!
- Неужели помнишь?
- Самый светлый день, - сказала она его словом, и повторила, чтобы он вспомнил наверняка: - Мне было так светло.
Он вспомнил. Она поняла это по свету в его глазах.
- Расскажи мне мой стих, - попросил он.
- Думаешь - забыла? - она уселась, обняв колени руками, и старательно, как первоклашка, стала читать:
- С неба сыплется снежок,
Жить на свете - хорошо.
Я слепил себе снежок,
А потом слепил ышшо.
- Здорово! восхитился Симагин. - Даже про "ышшо" запомнила!
- Не мешай.
Я снежком в тебя попал,
А другой тебе отдал.
Ты промазала в меня
И сказала: жизнь - фигня.Я еще снежок скатал
И опять тебе отдал.
Ты отнекиваться стала,
Это что-то означало.Я нагнулся мало-мало,
Как бы что-нибудь нашел.
Ты стрельнула и попала,
И победно закричала,
Заплясала, и сказала…
Она сделала паузу, стрельнув на Симагина озорным взглядом, и закончила:
- Жить на свете - хорошо.
Симагин слушал, улыбаясь до ушей. Потом перевел дух - оказалось, он не дышал, пока она читала - и благодарно прижался щекой к ее упругому бедру.
- Ты мог бы стать большим поэтом, - сказала она лукаво.
- Будешь издеваться - побью.
- Это мысль. Знающие женщины говорят, что когда любимый бьет - это ни с чем не сравнимо.
Он легонько шлепнул ее.
- Давай отложим, - сказала она мягко. - Я же никуда не денусь. А сейчас спи, любимый.
Он закивал, гладя щекой ее гладкую кожу.
Самый светлый день… Симагин был истерзан стыдом, уже две недели не встречался с Асей, даже не звонил - и вдруг она позвонила ему на работу сама, как ни в чем не бывало. Куда ты пропал, солнышко? Я соскучилась ужасно. Знаешь, мама сейчас в творческом доме в Комарове, переводы свои переводит, мы с Антоном едем к ней на субботу. Присоединяйся, сейчас красоти-ща. Пообедаем там, оставим ей Тошку и побродим всласть! Не пожалеешь!
Мир был скован бесснежным морозом, беззвучным и голубым. Покрытый изморозью, твердый, как дерево, песок глухо отстукивал под ногами. Нескончаемый напевный шелест стоял над морем, затянутым стеклянной чешуей трущихся друг о друга льдинок, рубиновый свет декабрьского солнца переливался в них и скользко сверкал.
День угасал, когда Ася и Симагин свернули в лес. Снежная крупа тонким слоем припорошила песок и хвою на открытых местах; под огромными елями угрюмо темнели неукрытые бурые пятна. Розовый отсвет неудержимо таял, воздух заполняли прозрачная синяя мгла и тихая печаль не то умирания, не то освобождения. Здесь, вдали от плоского шелестящего простора было потусторонне тихо, и Асе взгрустнулось; Симагин, чувствуя себя виноватым за все, начал придуриваться, как умел, смешить, пытался залезть на дерево, затеял игру в снежки… а стих сложился сам собой после того, как Ася влепила ему нашпигованным песчинками и хвоинками снежком в аккуратно и якобы невзначай подставленную филейную часть.
Возвращались, почти не разговаривая, и были так всеобъемлюще, так по-зимнему нежны друг с другом, что в тот вечер Симагин смог взять ее.
Вспоминая и улыбаясь, он заснул.
Она некоторое время сидела, не двигаясь, и коротко взглядывала на его мальчишескую спину с выпирающими лопатками и позвонками. Смотреть было нельзя - он хоть и отвернулся, но спал невыносимо чутко. А ей нравилось смотреть. Очень осторожно она легла и укрылась. Как сегодня чудесно. Даю счастье. Никто так не может, одна я. Был хмурый, усталый. И вот засверкал. Ей хотелось еще прильнуть, почувствовать кожу кожей. Он спал. Как он выматывается. Как он красиво спит. Хочу все время быть женщиной. Не просто человеком, который заботливо маячит рядом, - желанной. Всеми желанными. Хочу, чтобы Вербицкий больше не приходил.
Она уснула, и ей снилась радуга. Ася скользила между ее неощутимыми, туманными слоями, сама бесплотная и невесомая, как воздух, и ей казалось, что в детстве она уже бывала здесь, да позабыла дорогу - а теперь нашла и останется уже навсегда среди праздничного великолепия и тишины, тишины…
Отчаянно зевая, Симагин ворвался в лабораторию.
- Аристарх Львович, - позвал он, - я бы хотел поговорить с вами перед запуском. У вас найдется время сейчас?
Математик группы сумрачно поднялся из-за своего стола.
- Объявляется отпуск на четверть часа! - громко возвестил Симагин. - Покидать помещение разрешается!
- Есть! - бодро воскликнул Вадик Кашинский. И лукаво осведомился: - А отпускные где можно получить?
Смеясь, Симагин шикнул на него, и Вадик пулей выскочил из лаборатории.
Карамышев с отрешенным видом озирал бездействующие приборы; мощные очки его посверкивали холодно. Он был очень дельный математик, Карамышев. Только нелюдимый. Отгороженный. Ему уже шло к сорока.
- Помните? - спросил Симагин, показывая ему вчерашнюю страницу блокнота. Математик всмотрелся.
- Разумеется, - ответил он сдержанно, - странно было бы не помнить. Наши неудачи мне памятны. Это прогиб в начале онкорегистра, не так ли?
- Так, - подтвердил Симагин. - Только никакой это не прогиб.
- Простите? - бровь математика удивленно высунулась из-за тяжелой оправы.
- Знаете, это, наверное, что? 3десь в момент контакта резонабельных спектров и возникает резонанс. Тут вымахнет здоровенный пичище. Никакой это не прогиб, а пик, только потенциальный. Пока спектр не в резонансе, фиксируется лишь момент ожидания. Естественно, стандартный матаппарат его не описывает.
- Одну минутку, - чуть нервно попросил Карамышев.
- Участок ожидания аппарат не способен охватить, - пояснил Симагин, - поскольку этот участок не несет обычной биоспектральной информации. Мы долдоним: резонанс, резонанс. Мечтаем о нем… Вот тут он, тут! Ежику же понятно: резонирующий спектр должен отличаться от несрезонировавшего. В первом случае спектрограмма обязательно отразит всплеск, вызванный резонансной накачкой!
- Остроумно, - отрывисто сказал Карамышев, хмуря свой широкий, с залысинами, лоб.
- Согласны?
- Как рабочая гипотеза ваше…
- Тогда погодите. Есть еще одно. Мы провели пять серий, так? Пять онкорегистров по восемь полос в каждом - сорок полос. Из них тридцать семь остались без изменений, три претерпели некие изменения, которые мы истолковали как частичную подсадку…