- Чего тут не понимать! - он возбужденно засмеялся. - Ни малейших следов - и это при том, что удар был нанесен. Что это значит? Это значит, что применено было какое-то спецсредство, созданное в каких-то темных закоулках со специальной целью отшибать честным людям остатки разумения, да ещё так, чтобы никакие лишние гаврики вроде врачей потом ни до чего не докопались. Дескать, сам человек свихнулся, с него и спрос. Если б сейчас пришлось проводить какую-то официальную экспертизу для суда, для следствия - мы бы облажались. Ничего нет! Сам допился до ручки, подумаешь, реакция нетривиальная. Индивидуальная непереносимость, мало ли нынче странных аллергий… И нет состава преступления. Понимаете? Так могут действовать лишь очень серьезные конторы. Я не буду ничего называть по буквам. Просто-таки ОЧЕНЬ серьезные. Для вас это новость?
- Да как сказать, - признался я. - Подозревал слегка.
- В таком случае большое вам спасибо за то, что вовремя поделились со мною своими подозрениями, - с издевательской вежливостью проговорил Никодим и сделал широкий жест сигаретой.
- Черт, - сказал я. - Мне и в голову не пришло, признаться. Не было никаких оснований…
- Ну, да блекотать уже поздно, - прервал меня Никодим. - Я, что называется, в доле. С вашим другом… коллегой, протеже - поступили по последнему слову гуманизма образца двадцать первого века. Убить не убили, не обагрили рук своих невинной кровью, а этак попросту удалили из головы все лишнее. Под себя он слава Богу не ходит, а если возникает нужда - начинает хныкать. Хватай его за руку тогда и веди в сортир. Там он более-менее справляется, смывать вот только разучился.
- Никодим Сергеевич… - прочувствованно начал я, но он опять сделал нетерпеливый взмах сигаретой.
- Вы, я так понимаю, определенное участие принимаете в его судьбе?
Я понял, что разговор начинается серьезный и честный. Никодим лучился какой-то веселой злостью. Я усмехнулся:
- Скорее - неопределенное. Я понятия не имел, что дело так обернется.
- Как и я, - Никодим тоже усмехнулся и кивнул. - Но вы ведь не врач. Вы… - он выжидательно умолк, но я не собирался ничего разъяснять. - Вы, как я понимаю, тоже из какой-то конторы.
- Не совсем, - уклончиво сказал я. Я, честно скажу, растерялся.
- Он, видимо, был славным человеком и умницей, - задумчиво проговорил Никодим. - Это чувствуется. Даже по тому, извините, как он хнычет, это чувствуется. Вы прикончите тех, кто это с ним сделал? - просто спросил он.
Я только варежку развалил. Правда, совсем ненадолго; сразу сконцентрировался и поджал губы.
- Это было бы совершенно правильно, - пояснил Никодим свою нехитрую, но несколько неожиданную для меня мысль.
Я молчал. Никодим тоже помолчал, потом выжидательно шмыгнул носом, потом помолчал еще.
- Ну, понял, - проговорил он наконец. - По обстановке, видимо. Тогда вот что. Я его понаблюдаю здесь несколько дней. Или дольше. Я почему-то надеюсь, что он постепенно начнет восстанавливаться, хотя бы минимально. Речь, контактность… С начальством я договорился. Сослался на тяжелую черепно-мозговую травму, на вас, пардон - что он не бомж анонимный, а уважаемый доктор наук, с которым беда приключилась. На ментов - как они его бескорыстно спасли, а мы, дескать, хуже, что ли… В общем, это теперь не ваша забота. Ваша, как сказали бы друзья-чечены, забота… вы были в Чечне?
- Был, - негромко ответил я.
- Я почему-то ещё позавчера догадался. Хотя, простите, поначалу решил, что вы оба нарки, и один другого хочет мне сбросить после случайной передозировки. Я тоже был. В девяносто девятом и далее до упора. Вы, наверное, на тот свет отправляли? А я с того света потом обратно сюда вытаскивал. Так вот, друзья-чечены сказали бы: ваша забота - наточить свой кинжал и выползти на тот берег, - он коротко и иронично улыбнулся; мелькнули неровные, желтые от никотина зубы. - Кроме шуток, попался как-то раз такой, Лермонтова цитировать - обож-жал.
Я все не мог придти в себя. Вот те, бабушка, и дар слышать насквозь. Придя, я почувствовал, конечно, что Никодим взвинчен до последней крайности и упоен собственной порядочностью, но с какой такой радости - это было как гром с неба. Ясного.
- И вот ещё что, - Никодим, будто вспомнив о чем-то неприятном, но важном, задрал полу халата и суетливо полез в карман брюк. Потом протянул мне ладонь. На ладони лежали доллары.
- Здесь сорок два, - сказал он. - Остальное улетело. Возьмите.
Я заглянул ему в глаза. В них были только бесшабашная решимость - и неотчетливое, возможно, даже неосознаваемое, но явно НЕПРЕОБОРИМОЕ желание сделать мир лучше.
- Простите меня, - повторил он, - что я позавчера так с вами прокололся.
- И вы меня, - ответил я. - За то же самое.
Он удивленно моргнул.
И я взял деньги. И мы договорились, что я заеду сюда через три дня на четвертый, если у меня ничего не случится. Бывшей жене, возникни у неё вдруг желание как-то проявиться - она покамест так и не проявилась - Никодим пообещал ничего не говорить. На всякий случай мы обменялись телефонами.
Больше в тот день ничего не случилось. Но все равно - из-за Никодима это уже оказался хороший день.
8. Телефон и другие
Вернувшись домой, я первым делом навернул супу. Спозаранку я есть не мог, только кофе кое-как продавил - а вот оголодал, проехавшись. Суп, конечно, был не "Урал-река", а обычный пакетный, холостяцкий. Но мне и это оказалось сладко.
Потом я решил отзвонить сошниковской бывшей супруге и коротенько её успокоить. И дать телефон справочной, чтобы уж больше сей мадаме не надоедать, мягко говоря, по пустякам и не мараться; я чувствовал себя полным идиотом и в каком-то смысле даже предателем Сошникова, когда для чистой проформы вынужден был хоть в двух словах рассказывать о его беспомощном положении людям, коих оно нисколько не волновало и не интересовало.
Однако разговор пошел иначе. Подошла дочь.
- Хак-хак.
- Воистину хак-хак. Плата экзэ.
- Доступ закрыт. Пользуется другой юзер.
Я сначала подумал: чего обычней - мужик к бабе пришел. Но у дочки голос был не тот. Мрачноватый.
- Заверши задачу, - на пробу предложил я.
Девчонка помолчала, подбирая слова, а затем вполголоса, как партизанка Зоя, сообщила:
- К нам запущен антивирус.
Я торопливо и не очень грамотно перебрал несколько возможных вариантов перевода этого откровения на общерусскую мову. Потом меня как ударило:
- В погонах?
- Виртуально.
Угадал. Вот сюрпризы катят…
- На что поиск?
Она опять некоторое время молча подышала в трубку. Видать, и у неё подчас возникали сложности с синхронным переводом себя.
- Кто с платы снимал информацию об муве процера в компьютеркантри.
- И кто?
Девчонка хихикнула.
- Скрин в пальто! Ей оверсайзно было, что он мувнется, куда все рвутся, потому запаролилась в три слоя. Это я.
- И что теперь плата?
Говорить о человеческих переживаниях на хак-хакском диалекте было невозможно, и девочке постепенно пришлось с этим фактом смириться. Хак-хаки между собой, сколько я знал, столь низменных тем вообще не касаются. Но со взрослыми приходилось иногда.
- У платы глаза, как плошки. Я же, говорит, вам сама… и стоп, дальше молчок. И теперь сидит в перепуге, не знаю, с чего. А тот - дыр-дыр-дыр, работает. Будто, знаешь, пытается читать диск, который не вставлен.
- С тебя ещё не считывал?
- Не-а.
- Скажешь ему?
- А чего не сказать?
- А мне?
- А и тебе. Парикмахерше своей скачала.
Парикмахерш даже для самых совершенных своих машинок Гейтс пока не придумал. Приходилось называть по старинке. Я секундочку ещё подумал.
- Сравни версии, - предложил я потом и набросал портрет лже-Евтюхова. Сопя в трубку, девчонка слушала до конца, потом солидно помолчала, осмысляя, и ответила:
- Версии идентичны.
- Хак-хак, - сказал я с благодарностью.
- Хак-хак, - задорно ответила она и повесила трубку, даже не спросив, с кем, собственно, говорила. Свой, это ясно - ну и, стало быть, все в порядке, и хак-хак в натуре.
Чудны дела твои, Господи…
Но я слишком умотался, чтобы всерьез анализировать новую ошеломляющую информацию. Успею, лицемерно утешил я себя, и подремал четверть часа на любимом своем ещё с детских лет диване - девяносто процентов всех книжек в жизни было прочитано на нем. Потом, очнувшись и ощутив настоятельную необходимость в стимуляции, снова принял душ. Вчерашнее безмятежное и безудержное веселье ещё давало о себе знать - отвратительной квелостью.
Горячая вода расширяет сосуды и тем подстегивает работу мозга. Сколько раз замечал. Именно под душем мне пришла в голову довольно очевидная мысль относительно того, как играть дальше. Поддавки поддавками, но надо же сориентироваться и насчет того, чем играем - шахматами, шашками, картами, домино… костями. Пока похоже, что костями. Свеженькими.
Коля…
Тоня.
Нет, завтра. Деньги будут завтра - вот завтра и позвоню.
Смогу ли я завтра позвонить?
Жив буду - смогу. А нет, так и ладно. Тогда уж с меня взятки станут весьма гладки.
Жаль, что светлая мысль не посетила меня чуть раньше, в машине, например. Теперь, наверное, придется опять идти из дому вон, а я, честно сказать, уже пригрелся на диванчике под торшерчиком…
Прежде всего я позвонил на работу.
- Как обстановка?
- Нормальная, Антон Антонович, - бо´ро ответствовала Катечка. - Новых не было. Первую психогруппу Борис Иосифович уже отпустил, все нормально прошло, сейчас обедаем. Вторая - по плану.
- Молодцы. А я сегодня не приду.
- Вовремя сообщили, Антон Антонович, - почти до предела выбрав дозволенный мною в моем заведении ресурс демократичности, иронически сказала Катечка. - А то мы до сих пор не догадались!
- Важные дела возникли.
- Ну, разумеется! Как же иначе!
- Иронизируешь, дитя природы? Вот тебе за это пеня. Пообедаешь когда… Да обедай не торопясь, со вкусом, прожевывай пищу тщательно и переваривай с любовью…
- Будет вам, Антон Антонович! Я вас слушаю!
- У меня идея. А у тебя - лишняя работа, довольно нудная и хлопотная.
- Поняла, - без энтузиазма ответила она.
- Хочу завести статистику на наших бывших пациентов. Это, как ты понимаешь, чтобы лучше себе представлять эффективность лечения.
- У, ё! - старательно произнесла Катечка. Она была славная девушка и никогда не матюгалась, во всяком случае - в присутствии сотрудников-мужчин; но тут была явная нарочитость. Таким образом она дала мне прочувствовать свое отношение к моей идее. И тем самым выбрала ресурс демократичности окончательно и на двое суток вперед.
- Смир-рна! - негромко сказал я.
- Яволь. Роняю ложку и встаю, - угрюмо откликнулась она. И через мгновение: - Встала.
Врала, конечно. Но условности были соблюдены.
- Вольно, - разрешил я. - Продолжать питание. Так вот. Мне нужны самые общие сведения: здоров ли, работает ли по специальности и, если удастся выяснить, успешно ли. Если не работает, то остался ли в городе или съехал куда. Тут важны не подробности, а широта охвата. Статистика, сама понимаешь. Так что покончишь с питанием - и садись на телефон. Надеюсь, архив ты не потерла?
- Нет! - возмущенно фыркнула Катечка. - Натюрлихь, нет!
- Значит, координаты всех бывших пациентов у тебя под рукой. Так что тебе и трубка в руки. Полученные данные, золотая моя, по мере поступления протоколируй, но домой мне не перебрасывай. Сегодня, когда закончишь, скинь все, что успела, на дискетку, а из машины удали. Хакер не дремлет. Завтра приду с утра и посмотрю. Вопросы есть?
- Вопросов нет… товарищ Сухов.
- Вот и славно. Творческих успехов, Катечка.
- Антон Антонович, вы млекопитающий? - не утерпела она. И пока я думал, что ответить на этот неожиданный вопрос, ехидно сказала: - В таком случае, приятного млекопитания.
И повесила трубку.
Это какая-то цитата, как и Сухов, сообразил я. Только Сухова я понял, а млекопитание - нет. Я принялся набирать новый номер, краем сознания вспоминая выдернутый из памяти упоминанием Сухова мамин рассказ о том, как кто-то из её факультетской демокрухи во времена перестроечных самоуничижений интеллигентно горячился: пройдет ещё год-два, и вы поймете, что этот фильм порядочному человеку просто нельзя смотреть! Вы поймете, что этот Сухов ваш - бандит, профессиональный убийца, у него руки по локоть в крови! Не такие ли вот порядочные, подумал я вдруг, считанные годы спустя ляпали на Басаевские деньги кинище, немедленно получившее - в отличие, кстати, от "Белого солнца" - уйму отечественных и заграничных премий… как его бишь… будто наш солдатик, волею судеб принявший ислам, возвращается ² родное село, и там его терроризируют дрынами страшные и тупые, вечно пьяные русские за то, что он не потребляет алкоголя и, в отличие от них, как и всякий, понимаешь ли, нормальный мусульманин, не корыстолюбив совсем и за долларами не гоняется…
Ох, понимаю Вербицкого, не к ночи он будь помянут. Как это он лихо формулировал: коллективное стремление к духовному самоубийству…
Интересно, позвонил он маме, или слабо?
Как жизни людям калечить - так мужества выше крыши, а как исправлять - ой, живот схватило.
- Привет, - сказал я. Чуть не сказал хак-хак.
- Привет, - сказал настоящий журналист.
- Есть подвижки?
- Ни малейших. Все говорит за то, что он случайно напоролся на каких-то обкуренных. Ни мотива, ни свидетелей, ничего. Но ты же понимаешь - на это вообще практически все убийства, кроме самых громких, можно списать с легким сердцем. Менты пока не хотят сдаваться. Но дело осложняется тем, что никто, даже Тоня, не знает, как он оказался в то время в той части города. Зачем его на юг понесло? - он запнулся, потом сказал: - Один ты, наверное, знаешь. Но молчишь.
В его голосе был явственный упрек.
- Я уж думал об этом, - честно ответил я. - Но не знаю, как можно было бы информацию перекинуть ментам и при этом остаться в тени. А потом, я уверен, что это им не поможет. Я бы тебе рассказал, а ты, может, как-то попробовал бы пустить дальше. Но не хочу по телефону.
- Ничего себе ты ввязался в дела, - сказал журналист.
- Да, - согласился я.
- Я могу чем-то помочь? - подышав и поразмыслив, спросил он.
- Да, - ответил я. - Нам надо встретиться, и как можно скорее. Куда скажешь, туда и подъеду. Я сейчас бездельничаю.
Мы встретились минут через сорок. Раньше не получилось - начинался час пик, и было не протолкнуться. Бедная моя "Ладушка", когда я её покинул, напоминала жертву селевого потока. Не то что днище - и крыша, и даже, по-моему, антенны жалобно истекали бурой дрянью.
Мы взяли по мороженому, и медленно пошли вдоль Фонтанки. Впереди посередь мутных небес угадывалась над крышами скругленная тень - купол Троицкого собора.
- Вид у тебя несвежий, - пытливо взглянув мне в лицо, сказал журналист.
- Вечор согласно легенды, утвержденной ГРУ, необходимо кушал водку.
Он немного принужденно засмеялся.
- Какие теперь легенды славные! Надеюсь, расходы оплатят?
- Фига с два, за свои. Так вот. Коля должен был вступить в контакт с неким Вениамином Каюровым, соседом одного нашего пациента, попавшего в странную беду. Незадолго перед несчастьем пациент сказал, что собирается с этим Каюровым дружески посидеть. А наутро его нашли на улице в устойчиво невменяемом состоянии, без памяти и речи.
Журналист присвистнул.
- Более того. У меня есть непроверенная информация, что сразу после этого и сам Каюров приказал долго жить.
- Змеюшник какой-то зацепили… - пробормотал журналист.
- Похоже на то.
- Знаешь… Мне почему-то всегда казалось, что раньше или позже это должно случиться. Нелегальщина к нелегальщине тянется, подполье в России большое, но узкое. С кем-нибудь да стукнешься локтями.
А я вспомнил Сошникова опять: заниматься преступной деятельностью, не переплетаясь с уже наличествующим преступным миром, невозможно… Я его скоро чаще родителей вспоминать начну и цитировать, как китайцы - Мао, подумал я и, конечно, разозлился на себя. Слава Богу, это пока не про нас. Скорее уж про "Бандьеру".
- Ссылаться на тебя и твои слова, если вдруг затеется журналистское расследование, мне, конечно, нельзя, - почти без вопросительной интонации сказал он.
- Упаси тебя Бог, - ответил я. - Вообще не суйся в это дело. А вот если изыщешь способ сориентировать ментов на Каюрова - будет славно. Правда, вряд ли они его найдут, но хоть дело сдвинется.
- Помозгую, - ответил журналист, задумчиво глядя на черную воду. Помолчал. - А тебя, значит, не упаси Бог. Ты, значит, сунулся.
- Так получилось, - ответил я. - Сам не рад.
- Рад, не рад… Не в этом дело, - голос у него был почти равнодушный. - Если тебя завтра где-нибудь найдут в столь же прохладном состоянии, мне-то что делать?
- Да перестань, - с досадой ответил я.
- Мне перестать несложно, - в голосе появились нотки раздражения. - Но перед дуэлью ты, как порядочный человек, обязан, пользуясь выражением предков, привести в порядок свои дела. В частности, оставить мне хоть какие-то инструкции.
- Какой ты деловой, - сказал я.
- Дурак ты, Антон, - ответил он. - Я же переживаю.
- А ты не переживай, - посоветовал я.
Он снова помолчал.
- Слушай, - проговорил он уже совершенно иным тоном. - Я тебя знаю. Только ради того, чтобы осчастливить меня этой актуальнейшей, но для меня практически бесполезной информацией, ты бы задницу от дивана не оторвал. Что от меня требуется?
- Действительно, мне кое-что нужно - но так, ерунда, тебе это раз плюнуть, - льстиво залопотал я. Он только покосился на меня. Взгляд был полон дружелюбной иронии.
- Ну, похоже, придется мне по меньшей мере начинать газетную кампанию за эксгумацию Андропова, - сказал он. - И желательно к утру чтобы было готово. Угадал?
- Нет. Мне нужны слухи и сведения о несчастных случаях, странных заболеваниях, исчезновениях и прочем подобном среди творческой братии города. Пока, во всяком случае, только города. Года за два последних. И отдельно разложить вот по какому параметру: кто из таких вот пострадавших собирался отчаливать за бугор, на время или навсегда - все равно. А кто - нет.
Журналист, словно бы и не услышав меня, продолжал некоторое время смотреть на гладкую и черную, будто нефть, воду Фонтанки, медленно и тяжело прущую к заливу. Потом опять присвистнул.
- Вот даже как, - сказал он.
- Похоже, так, - ответил я. - И ты совершенно точно предугадал - к утру чтоб было готово. На комп мне данные не сбрасывай. Распечатку передашь из рук в руки - договоримся, где пересечься завтра в первой половине дня.
- Черт знает что, - пробормотал он. - Слушай, Антон, пошли пива выпьем. Для конспирации хотя бы. А, - вспомнил он, - тебе же сегодня… - мазнул меня вызывающим взглядом. - А может, тебе как раз сегодня…
- Нет, - я улыбнулся. - Я же на колесах. Запой отложим.
- Знаешь ты, что такое запой… - пренебрежительно сказал он.