– И оказались в незнакомом месте, не понимая, как туда попали. Скажем, у вас амнезия и вы не помните, откуда вы.
Раздраженный Якубиан хотел что-то сказать, но Уэллс быстрым взглядом заставил его замолчать. Генерал скривился и полез в карман за сигарой.
– Ну, не знаю… – Женщина попыталась выпрямиться, но Уэллс крепко держал ее за руку. – Наверное, я… дождалась бы кого-нибудь. Никуда бы не уходила, чтобы меня смогли отыскать. Так нас учили на курсах гидов.
– Понятно… – кивнул Уэллс. – У вас легкий акцент, дорогая. Вы откуда родом?
– Из Шотландии, сэр.
– Как мило. Вы, должно быть, приехали сюда после Кризиса, верно? А скажите, если бы вы оказались в стране, где у вас нет знакомых, и не знали, станет ли вас кто-либо искать, как бы вы тогда поступили?
Девушка начала паниковать. Она оперлась о стол свободной рукой и сделала глубокий вдох.
– Я… попыталась бы отыскать дорогу… людей, которые много путешествовали. Стала бы выяснять, что находится по соседству, пока не услышала бы знакомое название. А потом, наверное, отправилась бы в путь и попробовала бы добраться до знакомых мест.
– Хмм-м. – Уэллс сжал губы. – Очень хорошо. Вы весьма разумная девушка.
– Сэр? – отозвалась она вопросительно и повторила чуть громче: – Сэр!
На лицо Уэллса уже вернулась полуулыбка, и ответил он лишь через несколько секунд:
– Да?
– Вы мне делаете больно, сэр.
Он отпустил девушку, и она быстро ушла на кухню, не оглянувшись.
– На кой черт тебе это понадобилось?
– Просто уточнял, как мыслят люди. Обычные люди. – Уэллс поднял чашку и осторожно глотнул кофе. – Если бы имелась возможность проникнуть в проект "Грааль" и освободить тот объект – а я не утверждаю, что такая возможность существует, Дэниел, – то кто мог бы это сделать?
Генерал прикусил сигару, отчего ее тлеющий кончик опасно приблизился к носу.
– Очевидно, весьма немногие. Кто-то из твоих соперников?
Уэллс обнажил безупречные зубы в улыбке иного рода.
– Вряд ли.
– Тогда что остается? ЮНКОМ? Крупная метрополия или государство?
– Или кто-то из Братства, как мы уже предполагали. А это реальная вероятность, потому что у его членов имеется преимущество. – Уэллс кивнул, размышляя. – Им известно, что следует искать. Никто иной даже не знает, что такое существует.
– Значит, ты воспринял меня всерьез.
– Разумеется. – Уэллс поднял ложечку и стал смотреть, как с нее в чашку капает кофе. – Меня это давно встревожило, но разговор о вероятностях заставил меня понять, что это скверный расклад и игнорировать его дальше уже нельзя. – Он снова окунул ложечку, но на сей раз стал капать кофе на скатерть. – Никогда не понимал, зачем Старику понадобилась эта модификация, а на меня и "Телеморфикс" упала тень, когда объект соскочил с радара. До сих пор я позволял Старику самому с этим справляться, но, думаю, ты прав – нам надо стать более активными.
– Вот теперь ты заговорил как надо. Как по-твоему, сделка в Южной Африке имеет к этому какое-то отношение? Ему вдруг ни с того ни с сего страстно захотелось избавиться от нашего старого приятеля. А ведь Балли вышел из членов Братства почти пять лет назад. Так почему именно сейчас?
– Не знаю. Очевидно, подробности мы узнаем, когда он принесет спецификацию на задание. Но сейчас меня гораздо больше интересует дыра в собственном заборе… если она существует.
Якубиан допил коньяк и облизнулся.
– Знаешь, я прихватил целый отряд охранников не только для очистки ресторана. Я подумал, что могу оставить несколько человек тебе в помощь. Один из моих парней работал в "Сосновом ущелье", а другой только что окончил школу промышленного шпионажа "Криттапонга" и знает все новейшие трюки.
Уэллс приподнял бровь:
– И он ушел из "Криттапонг" США, чтобы работать у тебя? За армейский оклад?
– Нет. Мы его завербовали еще до того, как он пошел туда работать. – Генерал рассмеялся и провел пальцем по краю бокала. – Значит, ты решил сосредоточить усилия на поисках способа, при помощи которого кто-то проник в проект?
– Если кто-то в него проник – я пока считаю, что этого не произошло. Господи, да ты сам подумай о последствиях, если так оно и есть. Но ты прав, этим я тоже займусь. Но нам надо сделать и еще кое-что.
– Да? И что же?
– Ну, так кто из нас слишком много выпил? Не будь ты немного под хмельком, твой блестящий военный ум наверняка бы мгновенно это ухватил, Дэниел.
– Считай, что я этого не слышал. Скажи сам.
Уэллс положил на стол удивительно гладкие руки.
– У нас есть основания полагать, что в системе безопасности пробита брешь, так? А поскольку моя организация полностью отвечает за безопасность проекта, я обязан подозревать всех – даже членов Братства. Даже самого Старика. Я прав?
– Прав. И что же?
– А то, что теперь я обязан – с твоей помощью, разумеется, поскольку у "Телеморфикса" всегда были очень теплые отношения с правительством, – попробовать отыскать не только эту брешь, но и самого беглеца. Внутри системы. И если, обнаружив беглеца, мы заодно узнаем, чем он так привлек внимание Старика, и это знание окажется опасным для интересов наших уважаемых коллег… то нас ждет неизбежный позор, верно, Дэниел?
– Мне нравится ход твоих мыслей, Боб. Ты становишься все лучше и лучше.
– Спасибо, Дэниел.
Генерал встал.
– Почему бы нам не вернуться? Моим парням не терпится приняться за это дело.
Уэллс тоже поднялся, только медленнее.
– Спасибо за обед. У меня давно уже не было такого приятного вечера.
Генерал Якубиан провел карточкой перед считывателем на прилавке и приветливо помахал официантке, которая выглядывала из-за двери, словно загнанный в угол зверек. Потом повернулся и взял Уэллса под руку.
– Всегда приятно пообщаться со старым другом.
* * *
–… И волк все бежал и бежал, пытаясь вытряхнуть из брюха раскаленные камни, но дровосек зашил их туда крепко. Он подбежал к реке и стал пить, пока камни внутри наконец не остыли, но они были очень тяжелыми, и волк свалился в реку и утонул.
А Красная Шапочка и бабушка радостно обнялись и поблагодарили дровосека за его доброту. И с той поры они жили счастливо… Извини. – Мистер Селларс закашлялся и протянул дрожащую руку к стакану с водой. Кристабель подала ему стакан.
– Но в книгоочках сказка кончается не так. – Она немного встревожилась. Сказкам не полагается заканчиваться по-разному. – В настоящей сказке волк раскаялся и пообещал никогда больше так не делать.
Мистер Селларс глотнул воды.
– Что ж, все меняется, и сказки тоже. Полагаю, в исходной версии даже Красной Шапочке и бабушке не удается уцелеть, не говоря уж о злом волке.
– Что такое "непорочная дева"?
– Самое начало всех сказок, – улыбнулся старик. – Или истинное событие, которое потом оплели небылицами.
– Но сказки не бывают настоящими. Мне так мама говорила. Они просто сказки – поэтому, когда их слушаешь, не надо бояться.
– Но все имеет свое начало, Кристабель. – Старик повернулся и посмотрел в окно. Сквозь густую листву растущих перед ним растений можно было разглядеть лишь кусочек голубого неба. – А в каждой сказке есть хоть капелька, но правды.
Браслет Кристабель начал мерцать. Девочка нахмурилась и встала.
– Мне надо идти. У папы завтра выходной, и мы сегодня вечером уезжаем, а мне еще надо уложить одежду и игрушки. – Она вспомнила слова, которые полагалось сказать. – Спасибо за сказку, мистер Селларс.
– О… – немного удивленно произнес старик. Он молчал, пока девочка, переодевшись, не вошла в комнату. – Мой юный друг, хочу тебя кое о чем попросить. Мне не хочется тебя обманывать, иначе мне будет невыносимо стыдно.
Кристабель не поняла, о чем он говорит, но, похоже, о чем-то плохом. Она сунула палец в рот и молча застыла на месте, ожидая продолжения.
– Когда вы вернетесь из поездки, я тебя попрошу кое-что для меня сделать. И некоторые мои просьбы могут тебе показаться нехорошими. Ты даже можешь испугаться.
– А больно не будет?
– Нет, – покачал головой мистер Селларс. – Я никогда не сделаю тебе больно, малышка Кристабель. Ты мой очень большой друг. Но то, что я тебя попрошу сделать, – секрет, причем самый важный из всех, которые тебя просили сохранить. Понимаешь?
Девочка кивнула и широко раскрыла глаза. Старик говорил очень серьезно.
– Тогда иди и повеселись в выходные со своей семьей. Но когда вернешься, то, пожалуйста, приди ко мне как можно скорее. Я не знал, что ты уедешь, и боюсь, что… – Он помолчал. – Так ты придешь ко мне, как только вернешься? Ты будешь здесь в понедельник?
Кристабель снова кивнула.
– Мы прилетим обратно в воскресенье вечером. Так мне мама сказала.
– Хорошо. А теперь иди. И не скучай.
Кристабель шагнула к двери и обернулась. Старик смотрел на нее. Его забавное, словно расплавленное лицо выглядело очень несчастным. Девочка подбежала к нему и поцеловала в щеку. Кожа у него оказалась прохладной и гладкой, совсем не похожей на колючую папину щеку.
– До свидания, мистер Селларс.
Она быстро закрыла дверь, чтобы влажный воздух не вырвался наружу. Когда она бежала по дорожке, старик ей что-то крикнул, но за толстым оконным стеклом она не разобрала слов.
Кристабель медленно шла домой, напряженно размышляя. Мистер Селларс всегда был к ней добр, и он ее друг, пусть даже родители не велят к нему ходить. Но теперь он сказал, что попросит ее сделать какие-то скверные вещи. Она не знала, что такое скверные вещи, но когда стала об этом думать, у нее похолодело внутри.
Может, это небольшие скверные вещи – вроде того случая, когда она взяла мыло? То был небольшой проступок, потому что никто про это не узнал и ей не попало. В конце концов, она ведь не украла это мыло в магазине или у кого-нибудь дома. Или это скверные вещи другого рода – например, очень, очень и очень плохо садиться в машину к незнакомому человеку; мама всегда так тревожится, когда про такое говорит. Или это тайная плохая вещь вроде той, что однажды сделал папин друг капитан Паркинс, после чего миссис Паркинс прибежала к ним домой со слезами на глазах. Такие плохие вещи взрослые ей никогда не объясняли, только напускали на лицо таинственность и говорили друг другу: "Ну, сами знаете" – или обсуждали их, когда Кристабель ложилась спать.
Фактически сам мистер Селларс был плохой вещью, которой никто никогда не объяснял. Папа и мама сказали ей, что он не совсем здоров и к нему нельзя ходить, особенно маленьким девочкам, но сам мистер Селларс пояснил, что это не совсем правда. Но почему тогда родители не разрешают ей навещать милого и одинокого старика? Это ее очень смущало.
Все еще тревожась, она срезала угол по чьей-то лужайке и вышла на Редленд. В доме залаяла собака, и Кристабель тоже захотелось иметь собаку – симпатичную белую собачку с висячими ушами. Тогда у нее будет друг, с которым можно поговорить. Порция – ее подруга, но она хочет разговаривать только об игрушках, дядюшке Джингле и о том, что говорили девочки в школе. Мистер Селларс тоже ее друг, но если он попросит ее делать плохие вещи, то, может, он не очень-то хороший друг.
– Кристабель!
Она испуганно подняла голову. Рядом остановилась машина, распахнулась дверца. Девочка взвизгнула и отпрыгнула – неужели это и есть та плохая вещь, о которой говорил мистер Селларс, и теперь он за ней приехал? Самая плохая из всех?
– Ты что, Кристабель? Это же я.
Она наклонилась и заглянула в машину.
– Папа!
– Залезай, подвезу.
Кристабель забралась в машину и обняла отца. Щеки его до сих пор слегка пахли, как после бритья. На нем был костюм – значит, он едет с работы. Она уселась рядом с отцом, ремень безопасности подстроился под размер ее детского тельца.
– Я не хотел тебя напугать, малышка. Ты откуда идешь?
Она уже открыла рот, но не ответила. Порция жила в другой стороне.
– Я играла с Офелией.
– Офелией Вейнер?
– Ага. – Болтая ногами, она смотрела, как за стеклом мелькают деревья. Вскоре они поплыли медленнее, потом остановились. Кристабель посмотрела в боковое окно: машина стояла на Стилвелл, в двух кварталах от дома. – Почему мы здесь остановились?
Отцовские пальцы коснулись ее подбородка и повернули голову. Нахмуренный лоб отца покрылся морщинками.
– Ты играла с Офелией Вейнер? Только что? У нее дома?
Голос отца звучал вкрадчиво и страшновато. Она кивнула.
– Кристабель, днем я отвез мистера и миссис Вейнер вместе с Офелией в аэропорт. Они уехали на выходные, как скоро уедем мы. Почему ты мне солгала? И где ты была?
Девочка испугалась: сердитое лицо отца означало, что она поступила плохо. Когда у отца такое лицо, он может и отшлепать. Кристабель заплакала.
– Прости, папа. Прости.
– Просто скажи правду, Кристабель.
Она уже испугалась по-настоящему. Ей запретили ходить к мистеру Селларсу, и если она скажет отцу правду, у нее будут крупные неприятности – уж отшлепают наверняка. А может, и у мистера Селларса будут неприятности. Его что, тоже отшлепают? А он такой маленький и слабый, ему будет больно. Но мистер Селларс захотел, чтобы Кристабель делала плохие вещи, он сам так сказал, а папа теперь очень сердит. Ах, как трудно думать! Будучи не в силах больше сдерживаться, Кристабель расплакалась.
– Кристабель Соренсен, мы никуда не поедем, пока ты не скажешь мне правду. – Она ощутила, как на голову ей легла отцовская рука. – Ну, не плачь. Я люблю тебя, но хочу все знать. Тебе станет намного легче, если ты скажешь правду.
Кристабель подумала о забавном мистере Селларсе и о том, каким несчастным он сегодня выглядел. Но папа сидел совсем рядом, а учитель в воскресной школе всегда говорил, что врать грешно и что лгуны попадут в ад и там сгорят. Она глубоко вздохнула и вытерла нос и верхнюю губу. Лицо у нее было мокрое и несчастное.
– Я… ходила к…
– Да? – Отец был такой рослый, что касался головой крыши машины. Большой, как монстр.
– К этой… тете.
– Какой еще тете? О чем ты, Кристабель?
Это была такая большая ложь – и такая скверная, – что девочка едва ее выговорила, и ей пришлось снова набрать воздуха.
– У н-н-нее… собака. И она разрешает мне с ней играть. Ее зовут М-М-Мистер. Мама говорит, что я не могу иметь собаку, а мне очень, очень хочется. И я боялась, что ты запретишь мне туда ходить.
Она так удивилась, услышав, как с ее губ сорвалась столь жуткая и столь большая ложь, что разревелась пуще прежнего. Папа так упорно на нее смотрел, что Кристабель пришлось отвернуться. Отец снова взял ее за подбородок и нежно повернул голову.
– Это правда?
– Клянусь, папочка. – Она шмыгала и шмыгала, пока не перестала реветь, но из носа все еще текло. – Это правда.
Отец выпрямился и тронул машину с места.
– Что ж, я очень на тебя сердит, Кристабель. Ты ведь знаешь, что всегда должна нам говорить, куда идешь, даже на Базе. И никогда, никогда не смей мне больше лгать. Поняла?
Кристабель снова вытерла нос. Рукав стал влажным и липким.
– Поняла.
– Собака. – Он свернул на Уиндикотт. – Подумать только! Кстати, как эту тетю зовут?
– Не… знаю. Она взрослая. Старая, как мама.
Отец рассмеялся.
– Пожалуй, это я маме пересказывать не стану. – Его лицо снова стало хмурым. – Ладно, шлепать я тебя не буду, потому что ты все же сказала мне правду, а это самое главное. Но начала ты с вранья, да еще ушла, не сказав куда. Так что, когда мы вернемся из Коннектикута, посидишь немного дома. Недельку или две. А это значит, из дома ни ногой – ни к Порции поиграть, ни к другим девочкам, ни к тете с собакой по кличке Мистер. Так будет честно?
Кристабель переполняли разные чувства: и страх, словно надо спрыгнуть с высокой доски, и живот сводило, и еще возбуждение – ведь ей удалось сохранить секрет. В голове и внутри у нее все смешалось. Она снова шмыгнула и вытерла глаза.
– Да, папа. Честно.
* * *
Сердце забилось чаще. Песчаная буря, быстро пронесшаяся над пустыней, уже стихала, и сквозь поднятую умирающим ветром пыль он видел приземистые очертания большого храма.
Он был огромен и странно невысок – частокол колонн, напоминающий улыбку на бескрайнем мертвом лице пустыни. Осирис сам сотворил его облик, и тот, очевидно, устраивал Другого. То был его десятый визит сюда, а храм за это время не изменился.
Большая барка Осириса медленно дрейфовала к причалу. Фигуры в развевающихся белоснежных одеяниях, чьи лица закрывали белые муслиновые маски, подхватили брошенный капитаном канат и подтянули барку к берегу. По обе стороны дороги возникли столь же безликие музыканты, пощипывающие струны арф и дующие в флейты.
Осирис махнул рукой. Появилась дюжина мускулистых рабов-нубийцев – в одних набедренных повязках, темные, как кожица виноградины, и уже вспотевшие от пустынной жары. Молча склонившись, они подняли золотые носилки бога и направились по дороге к храму.
Осирис закрыл глаза и под мерное покачивание носилок погрузился в размышления. У него имелось несколько вопросов, но он не знал, сколько из них сумеет задать, поэтому решил заранее отобрать самые важные. Музыканты играли и пели, негромко бормоча гимны, воспевающие величие Эннеады и особенно их властелина.
Он открыл глаза. Массивный храм по мере приближения словно вырастал из пустыни, вытягиваясь вширь до самого горизонта. Осирис почти ощущал близость его обитателя… его пленника. Действительно ли причина крылась в предвидении и знакомости привычного процесса, или же Другой и в самом деле способен заставить себя почувствовать сквозь стены, которым полагается быть непроницаемым? Такая мысль Осирису не понравилась.
Носильщики медленно шли по рампе, плавно поднимающейся на такую высоту, что даже великая река казалась отсюда мутно-коричневой лентой. Нубийцы негромко стонали – мелочь, но Осирис был мастером деталей, и его радовало столь точное сходство с реальностью. Разумеется, носильщики были лишь марионетками и ничего на самом деле не несли. В любом случае они не станут стонать по собственной инициативе, равно как не попросят переместить их в другую симуляцию.
Рабы с носилками прошли сквозь величественный дверной проем в наполненный прохладными тенями зал с высокими колоннами по периметру. Здесь все было выкрашено в белый цвет и исписано словами заклинаний, предназначенных для умиротворения обитателя храма. На полу лежала распростертая фигура, и этот человек не поднял глаз даже тогда, когда музыка, все увеличивая темп, достигла крещендо и смолкла. Осирис улыбнулся. Верховный жрец был персоной реальной, то есть гражданином. Бог выбирал его очень тщательно, но отнюдь не за актерские способности, и Осирис был рад убедиться, что тот не забыл о должном уважении.
– Встань, – произнес бог. – Я здесь. – Носильщики стояли, по-прежнему держа носилки на плечах. Одно дело заставлять нубийцев симулировать человеческую усталость, пока его несут, но возникали моменты, когда Осирис не желал, чтобы его таскали и мотали из стороны в сторону, словно святую икону по узким улочкам итальянского городка, и встреча с живым подчиненным – как раз такой случай. Нельзя умалять божественное величие.