* * *
Пиво было холодное, Ксаббу – усталый, но счастливый, и Рени только было собралась расслабиться, как заметила, что ее пульт мигает. Подумала было наплевать – батарейки садились, а на малом напряжении всякое случается, – но в это время приоритетные сообщения могли приходить только из дома, а Стивен уже пару часов как должен был вернуться из школы.
Узел в пивном баре не работал, подсевшие батарейки не позволяли навести связь прямо со стола, так что ей пришлось извиниться перед Ксаббу и, щурясь на послеполуденном солнце, выйти на улицу в поисках общедоступного узла. Район был не из лучших; по асфальту несло ветром, как осенние листья, огрызки пластиковой пленки, на обочинах валялись пустые бутылки и ампулы в бумажных пакетиках. Прежде чем она нашла узел, исписанный граффити, но действующий, пришлось протащиться целых четыре квартала.
Странно было видеть совсем рядом с наманикюренным мирком политеха совсем другой, мир энтропии, где все обращалось в пыль, мусор, ошметки сухой краски. Даже газончик вокруг общественного узла был сугубо формальный – клок выжженной земли и тощей сухой травы.
Рени подергала вилку разъема в розетке, пока не достигла чего-то, напоминающего нормальный контакт. Узел был голосовой, и ей пришлось выслушать с дюжину телефонных гудков, прежде чем кто-то поднял трубку.
– Ч-что там? – пробурчал ее отец.
– Папа? На мой пульт шел звонок. Это Стивен меня вызывал?
– Этот шкет? Нет, девочка, я сам звонил. Я хотел сказать, что больше т-терпеть не намерен. Мужику надо отдыхать. Твой братец, он и приятели его, шумят слишком. Я ему велел прибраться в кухне, он говорит, не его дело…
– Это не его дело. Если он убирает комнату…
– Уймись, девка. Вы все думаете, отца можно вот так вот заткнуть. Так я этого поганца выставил за дверь, чтоб ему пусто было, и если ты сейчас же не придешь и не приберешь, что вы тут развели, и тебя в-вышвырну.
– Ты – что ? Что значит – вышвырнул?
В голосе Длинного Джозефа зазвучали пьяно-хитроватые нотки.
– Сама слышала. Вытурил из дома эту хитрую задницу. Хочет стоять с приятелями на ушах – у них пусть и живет. А мне нужен покой.
– Ты… ты!.. – Рени с трудом сглотнула. Когда на ее отца находило такое настроение, он только и ждал, с кем бы повздорить; а заряд уверенности в собственной правоте позволял ему затягивать ссору на много дней. – Это нечестно. Стивену нужны друзья.
– Не нравится – можешь убираться за ним вслед.
Рени повесила трубку и долгие секунды глядела на тонкую полоску желтой кадмиевой краски, проведенную по стенке узла, длинный хвостик граффити столько сложного, что Рени не могла ничего в нем разобрать. Глаза ее наполнились слезами. Бывали минуты, когда она понимала стремление к насилию, заставлявшее малолетних сетевиков понарошку разносить друг друга в клочья из пулеметов. Иногда она понимала даже тех, кто берет в руки настоящие пулеметы.
Когда она выдергивала шнур, вилка осталась в розетке. Рени тупо глянула на оборвавшийся шнур, потом швырнула его на пол. Там он и остался, как маленькая дохлая змейка.
* * *
– Ему всего лишь одиннадцать! Ты не можешь вышвырнуть его только за то, что он шумел! В конце концов, по закону он имеет право тут жить!
– А, теперь ты меня еще в полицию потащишь, девка? – По рубашке Длинного Джозефа расползались мокрые пятна под мышками. Ногти на босых ногах были длинные и желтые. В эту минуту Рени его ненавидела.
– Ты не можешь так поступить!
– И ты иди! Иди-иди, нечего таким умникам в моем доме торчать. Я твоей матери говорил, пока жива была покойница, – зазнается эта девчонка. Вид на себя напускает!
Рени шагнула к нему, обогнув стол. Голова ее, казалось, вот-вот взорвется.
– Ну давай, выброси меня, старый болван! А кто будет для тебя стирать, готовить? Долго ты протянешь на правительственных харчах, без моей зарплаты?
Джозеф Сулавейо тоскливо всплеснул длинными руками.
– И это ты мне говоришь? Мне, который тебя родил? Который тебя в школу эту африканерскую гонял, чтобы ты ерундистикой своей компухерной занималась?
– В школу я ходила сама . – Головная боль превратилась в шипастый ледяной шар. – Это я четыре года впахивала в кафешке, прибираясь за другими студентами. Теперь у меня есть хорошая работа, а я вынуждена, придя домой, за тобой мусор выгребать. – Рени схватила грязный стакан, в котором засохли с прошлого вечера остатки молока, хотела грохнуть его об пол, чтобы тот разлетелся на тысячу острых осколков вроде тех, что уже звенели в ее голове, но через секунду поставила стакан обратно и отвернулась, тяжело дыша. – Где он?
– Где кто?
– Черт бы тебя драл , ты прекрасно знаешь кто!!! Где Стивен?
– Откуда мне знать? – Длинный Джозеф шарил в буфете, выискивая выпитую два дня назад бутылку дешевого вина. – С дружком своим драным ушел. Этим, Эдди. Куда ты вино мое задевала, девка?
Рени развернулась и ворвалась в свою комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь. Говорить с отцом было совершенно невозможно. Зачем она только пыталась?
На столе стояла фотография – отец двадцать лет назад, высокий, красивый, темнокожий. Рядом стояла мать в сарафане без бретелек, прикрывая глаза ладонью от маргейтского летнего солнца. На руках отца примостилась сама Рени, лет трех-четырех, в фантастическом головном уборе, в котором голова казалась больше всего тела. Маленькая ладошка вцепилась в летнюю рубаху отца, точно якорь, удерживающий ее от власти течений судьбы.
Рени покривила рот и сморгнула слезы. Нечего смотреть на старые снимки. Оба ее родителя мертвы – или почти мертвы. Это была жуткая мысль, но оттого не менее правдивая.
В ящике комода она нашла последнюю запасную батарейку, засунула в пульт и позвонила домой Эдди.
Ответил сам Эдди, чему Рени не удивилась – Матси, мать Эдди, больше времени проводила, пьянствуя с приятелями, чем дома с сыном. Отчасти потому Эдди давно отбился от рук, и, хотя по натуре он был неплохим парнем, Рени смотрела на их дружбу со Стивеном косо.
"Господи, да ты на себя глянь, – укорила она себя, ожидая, пока Эдди позовет ее брата, – старухой становишься – только и радости, что на всех ворчать".
– Рени?
– Да, Стивен, это я. С тобой все в порядке? Он тебя не ударил, нет?
– Нет. Куда старому алкашу меня поймать.
Несмотря на обуревавший ее гнев, Рени ощутила укол страха, услыхав, как Стивен говорит об отце.
– Слушай, ты можешь там остаться на ночь… ну, пока папа утихомирится? Дай я поговорю с матерью Эдди.
– Ее тут нет, но она сказала, что не против.
Рени нахмурилась.
– Все равно, попроси ее позвонить. Я с ней поговорить хочу. Стивен, не вешай трубку!
– Тут я. – Голос у него был мрачный.
– Что с Соки? Ты так и не сказал, он появился в школе после… ну, когда у вас были неприятности?
Стивен поколебался.
– Он болел.
– Знаю. Но в школу-то он пришел?
– Нет. Его предки в Дурбан умотали. Кажется, они там с какой-то тетушкой живут.
Рени побарабанила пальцами по пульту, пока не сообразила, что едва не оборвала связь.
– Стивен, включи, пожалуйста, видео.
– Сломалось. Эддина сестренка уронила блок.
Рени пришло в голову, что это может оказаться и враньем – может, Стивен с приятелем занимаются какой-нибудь дрянью и не хотят, чтобы их видели. Она вздохнула. До квартиры Эдди сорок минут на автобусе, а сил у нее никаких не осталось. Ни на что.
– Позвони мне завтра, когда вернешься из школы. Когда мама Эдди вернется?
– Скоро.
– А вы двое чем заниматься будете, пока она не вернется?
– Ничем. – В голосе брата определенно прозвучала нотка самозащиты. – Ну, по сети полазаем. Футбол посмотрим.
– Стивен… – начала Рени и осеклась. Ей не понравилась собственная вопросительная интонация. Как Стивену научиться самостоятельности, если она будет обходиться с ним, как с младенцем? Собственный отец всего пару часов назад засыпал его обвинениями, а потом вышвырнул из дома. – Стивен, я тебе верю. Позвони завтра, ладно?
– Ладно.
Телефон пискнул, и Стивен исчез.
Рени взбила подушку и вытянулась в кровати, пытаясь как-то унять боль в голове и шее. Она хотела сегодня вечером прочесть статью в специальном журнале – такие вещи всегда стоит иметь в загашнике на случай переаттестации, – но слишком вымоталась. Разогреть в микроволновке замороженный обед, посмотреть новости. И попытаться не ворочаться часами в кровати от беспокойства.
Еще один вечер псу под хвост.
* * *
– Вы взволнованы, миз Сулавейо. Я могу чем-то помочь?
У Рени перехватило дыхание.
– Меня зовут Рени. И так меня и называй, Ксаббу, а то я чувствую себя бабушкой.
– Извините. Я не хотел вас обидеть.
Узкое лицо бушмена было необычно серьезным. Он поднял галстук и начал внимательно изучать узоры на нем.
Рени стерла с экрана диаграмму, над которой трудилась последние полчаса, вытащила сигарету и сорвала зажигалку.
– Это ты извини. Я не имела права… В общем, я прошу прощения. – Она опустила плечи, глядя на плывущие перед небесно-синим экраном клубы дыма. – Ты ничего не рассказывал о своей семье. Почти ничего.
Рени ощутила на себе его пристальный взгляд. Подняла глаза – Ксаббу и впрямь смотрел на нее, так внимательно, будто из вопроса о семье с помощью дедукции узнал что-то о ее собственных проблемах. Недооценивать бушмена не стоило. Он уже осилил основы программирования и начинал залезать в области, от которых у многих других студентов случались истерики. Скоро он начнет задавать коды на уровне серьезного программиста. И все это – за каких-то несколько месяцев. Если ради этого он учился ночами, Рени не представляла, когда он вообще спит.
– Моя семья? – переспросил он. – В наших краях это слово означает нечто иное. У меня очень большая семья, но вы, я полагаю, имели в виду моих родителей.
– И сестер. И братьев.
– Родных братьев у меня нет, хотя есть двоюродные. Есть две младшие сестренки, обе еще живут с моим народом. Там живет и моя мать, хотя она нездорова. – Судя по выражению его лица, вернее, отсутствию всякого выражения, та была больна серьезно. – Отец мой умер много лет назад.
– Прости. Отчего он умер? Если ты не против, расскажи…
– Сердце его остановилось, – ответил Ксаббу просто, но холодность его тона насторожила Рени.
Ксаббу часто был формален в разговоре, но очень редко – замкнут. Она напомнила ему о боли, которой он не желал делиться. Что ж, это ей понятно.
– А каково это – расти у вас? Наверно, совсем не так, как здесь.
Улыбка вернулась, хоть и едва заметная.
– Я в этом не так уверен, Рени. В дельте мы живем большей частью под открытым небом, и это, конечно, совсем не то, что под городской крышей – знаете, мне до сих пор иногда трудно бывает заснуть. Тогда я выхожу спать в сад, чтобы ощущать ветер, видеть звезды. Моя квартирная хозяйка думает, что я немного помешан. – Он усмехнулся и прикрыл глаза. – Но в остальном, мне кажется, детство остается детством. Я играл, задавал вопросы обо всем, что меня окружало, порой делал то, что мне не разрешали, и бывал за это наказан. Каждый день я видел, как мои родители уходят на работу, а когда подрос – отправился в школу.
– Школу? В болотах Окаванго?
– Не ту, что знакома вам, Рени, – без электронных стен и шлемов ВР. В такую школу я попал намного позже. Моя мать и ее родственники учили меня всему, что мне следовало знать. Я не говорил, что у нас было одинаковое детство, – просто я не вижу принципиальной разницы. Когда меня впервые наказали за непослушание, я забрел слишком близко к реке. Моя мать боялась, что меня утащит крокодил. Полагаю, вас в первый раз наказали за что-то иное.
– Верно. Правда, электронных стен в школе не было и у меня. Когда я была девочкой, нам доставалась лишь пара устаревших микрокомпьютеров. Теперь такие поместили бы в музей.
– Мой мир тоже изменился со времен моего детства. Поэтому я и попал сюда.
– Что ты имеешь в виду?
Ксаббу покачал головой, неторопливо, с жалостью, будто это Рени была студенткой, вцепившейся в собственную нелепую теорию. Но когда он заговорил, то лишь для того, чтобы сменить тему.
– Рени, вы спрашиваете о моей семье из любопытства? Или какая-то собственная проблема не дает вам покоя? Вы выглядите опечаленной.
На мгновение Рени едва не поддалась искушению сказать: "Нет, у меня все прекрасно". Как-то не пристало учителю жаловаться студенту на домашние невзгоды, даже если оба, по сути, ровесники. Но она уже считала Ксаббу своим другом – довольно странным из-за необычного происхождения, но все же другом. Непосильная нагрузка – растить младшего брата, присматривать за мрачным и склочным отцом – привела к тому, что Рени растеряла почти всех университетских друзей, а новых завести как-то не получалось.
– Я… я правда беспокоюсь. – Она сглотнула, ненавидя собственную слабость, нелепые свои проблемы, но отступать было поздно. – Мой отец выкинул из дома моего младшего братишку – тому всего одиннадцать. Но папаше вздумалось упереться, и он не пускает Стивена назад, пока тот не извинится. А тот упрям не меньше – надеюсь, ни в чем другом он в отца не пошел. – Собственный гнев немного удивил Рени. – И тоже не сдается. Он уже три недели торчит у приятеля – три недели! Я его почти не вижу, почти не говорю с ним.
Ксаббу кивнул.
– Я понимаю вашу тревогу. У моего народа тот, кто ссорится с родней, тоже переезжает к другим родственникам. Но мы живем тесно и часто видимся друг с другом.
– Вот-вот. Стивен все еще ходит в школу – я проверяла в учительской, – и мать Эдди, его приятеля, говорит, что с ним все в порядке. Я только не знаю, насколько ей самой можно доверять, вот в чем проблема. – Рени встала и, оставляя за собой дымный след, прошла к дальней стене, чтобы размять ноги. – Я талдычу им снова и снова, хотя мне все уже надоело. Двое мужиков – один старый, другой малый, но ни один не хочет признать, что ошибся.
– Но вы сказали, что ваш младший брат был прав , – заметил Ксаббу. – Если он извинится, то выкажет уважение отцу, это верно, – но если он примет чужую вину, то подчинится несправедливости ради мира. Кажется, вы боитесь, что это будет для него дурным уроком.
– Именно. Его народ – мой народ – десятилетиями боролся против этого. – Рени сердито передернула плечами и затушила сигарету. – Да не в политике дело. Я не хочу, чтобы он решил, будто тот, кто силен, – прав; что, если тебя ударили, можно просто обернуться и найти кого послабее, чтобы врезать ему от души, для разрядки. Я не хочу, чтобы он кончил, как… как его…
Ксаббу посмотрел ей в глаза. Ясно было, что он может закончить фразу за нее, но не хочет.
После долгой паузы Рени откашлялась.
– Мы тратим время занятий. Извини. Попробуем эту диаграмму еще раз? Я знаю, это скучно, но для экзаменов это выучить надо, как бы хорошо у тебя ни получалось все остальное.
Ксаббу вопросительно поднял бровь, но Рени сделала вид, что не заметила.
* * *
Ксаббу стоял на краю утеса. Внизу простирался крутой склон, глянцево-черный и стеклянно-гладкий. В ладони бушмена лежали старомодные карманные часы. Под взглядом Рени Ксаббу принялся разбирать их.
– Отойди от края! – крикнула она. Как он не видит опасности? – Не стой так близко!
Ксаббу, прищурившись, глянул на ее и улыбнулся.
– Я должен узнать, как они работают. Там внутри сидит дух.
Не успела Рени окликнуть его снова, он дернулся, поднял руку, глядя на нее с детским изумлением: на ладони его появилась капелька крови, округлая, как кабошон, и скатилась вниз.
– Они меня укусили, – сказал он. Отшатнулся – и рухнул вниз с обрыва.
Рени вдруг оказалась на самом краю, глядя вниз. Ксаббу исчез. Она шарила взглядом в глубине, но видела только туман и белых длиннокрылых птиц, кружащих во мгле с печальными криками: "Твиип, твиип, твиип…"
Она проснулась. Сердце ее еще отплясывало. Пищал пульт, тихо, но настойчиво. Рени на ощупь нашла его на тумбочке. Дисплей часов показывал 2:27am.
– Ответ . – Рени открыла экран.
Только через секунду она признала Эдди, приятеля Стивена. Он плакал, и слезы серебряными дорожками стекали по освещенному синим ночником лицу. Сердце Рени замерло и оледенело.
– Рени…
– Где Стивен?
– Он… Рени, ему плохо… Я не знаю…
– Что значит "плохо"? Где твоя мама? Давай ее сюда.
– Ее дома нет.
– Господи Боже!.. Насколько плохо, Эдди? Отвечай!
– Он не просыпается. Я не знаю, Рени. Он больной.
Руки ее тряслись.
– Ты уверен? Он не просто спит?
Эдди помотал головой, испуганный и разнервничавшийся.
– Я встал. А он… он просто лежит на полу.
– Прикрой его чем-нибудь. Одеялом. Я сейчас буду. Скажешь маме, когда она… а, ну ее к черту. Я сейчас.
Рени вызвала "скорую" на адрес Эдди, потом такси. В нервном ожидании она шарила по всем ящикам в поисках наличных на дорогу. Кредита таксисты не давали уже давно – Длинный Джозеф израсходовал его весь.
Вокруг многоквартирки Эдди не было никаких признаков жизни – ни "скорой помощи", ни полиции. Только горел свет в паре окон. Сквозь холодный ужас Рени прорвался гнев. Тридцать пять минут, и ни ответа ни привета. Вот и живи после этого в Пайнтауне! В подъезде что-то хрустело под ногами.
От руки нацарапанная записка сообщала, что электронный замок на парадной двери не работает. Уже после этого кто-то для надежности выломал замок ломом. Лестница воняла, как и положено лестнице, но к обычным запахам прибавлялся еще один – слабый, но резкий запах гари, будто от давнего пожара. Рени мчалась по лестнице, прыгая через две ступеньки. К тому времени, когда она добралась до искомой квартиры, она совсем запыхалась. Дверь открыл Эдди; за его спиной маячили две глазастые маленькие сестренки. В квартире было темно, если не считать неверного света стенного экрана. Эдди стоял неподвижно, пошевеливая челюстями, видимо, в ужасе ожидая наказания. Рени не стала ждать, пока он придумает, чем отговориться.