События, происходившие с ним после той ночи, были неким месивом образов и мрачных, темных эмоций. Две студентки из женского общежития выступили свидетелями: они видели, как Эван набросился на Томми, но даже если бы их и не было, то все равно арест был неизбежен. Местная телевизионная студия ежедневно смаковала подробности истории о том, как герой колледжа, спортсмен, зверски убил человека. За одну ночь Эван из всеобщего любимца превратился в козла отпущения для всего университета. Но его волновало только то, что думает о нем один-единственный человек. Он не видел Кейли до тех пор, пока она не явилась на слушания в качестве свидетеля. За все время заседания она ни разу не посмотрела в его сторону, уставившись прямо перед собой. Джордж Миллер также пришел и плюнул в него, проклиная за убийство сына.
Хантер и Кевин выступили в защиту Эвана, хоть это и не слишком-то помогло, и даже поддержка доктора Редфилда, настаивающего на наследственном психическом заболевании подсудимого, не возымела никакого результата. Почти все хотели видеть его за решеткой, и правосудие было быстрым и жестким.
Это убийство расшевелило осиное гнездо. Вспомнили о криминальном прошлом Томми и о взрыве у дома Халпернов. Адвокат Эвана сказал, что прокурор пытается доказать связь двух этих дел. Они хотели обвинить Эвана в том, что он убил Томми, чтобы тот никому не проболтался о его причастности к взрыву. Окончательное слушание должно состояться через несколько месяцев, но выводы уже были сделаны заранее.
Эвану суждено было провести остаток жизни за закрытыми дверями и зарешеченными окнами.
Тюремный автобус резко свернул с трассы и проехал через главный въезд. Заключенных болтало из стороны в сторону. Когда за ними закрылись железные ворота, у Эвана встал ком в горле. За всю свою жизнь, даже когда его отца убили прямо у него на глазах, он не чувствовал себя таким одиноким и подавленным, каким был в этот момент.
Охранник постучал по решетке окна дубинкой и, не скрывая злорадства, сказал:
- Это последняя черта, дамы. Добро пожаловать в новый дом. Штат надеется, что вам понравится пребывание у нас.
Он говорил это каждый раз, когда привозил новых заключенных. Это была дурацкая шутка, но она ему нравилась, и особенно он радовался, когда кто-нибудь лез на рожон и он мог как следует врезать ему.
Эван посмотрел вперед и увидел зияющие раскрытые ворота тюрьмы. Над ними темно-синей краской было написано: "Тюрьма Мэвис".
Автобус, переваливаясь, проехал через ворота, и они закрылись, отрезая осужденных от остального мира.
Глава восемнадцатая
Охрана делала все возможное, чтобы ли шить заключенных всего человеческого с того самого момента, когда они вышли из автобуса. Маленькими, неловкими шажками, позвякивая кандалами, все десять новоприбывших проследовали, понукаемые дубинками, в комнату для досмотров. Эван старался не отставать, наблюдая за тем, как ходит в кандалах Змей, но пару раз он все же споткнулся, чем вызвал матерки следовавших за ним заключенных.
- Увидимся, рыбка, - это было последнее, что сказал ему Змей, после чего их разделили, заставили раздеться и погнали в химобработку. Мягкая кожа Эвана покраснела от щелочного дезинфицирующего мыла, и, когда он снова оделся в новую арестантскую робу - темно-синий джинсовый комбинезон, который был ему велик, - он почувствовал себя так, будто с него содрали шкуру.
Скучающий надзиратель по-совиному посмотрел на него поверх толстых очков и изучил его дело.
- Треборн Эван, - медленно прочитал он. - Твой идентификационный номер тысяча сто тридцать восемь. Возьми свое постельное белье и проходи дальше. Камера четырнадцать, блок "Д", общий режим.
Эван не знал, что ему следует ответить, а потому просто кивнул и взял белье. Вместе с парой других заключенных его прогнали по коридорам приемного отделения и далее через спортзону. Он посмотрел, как на баскетбольной площадке мужчины в синем играли в жесткий баскетбол, а потом его внимание переключилось на сторожевые вышки. На них в небрежных позах стояли охранники с помповыми ружьями и винтовками.
Дверь в блок "Д" открывалась автоматически. Как только они вошли в коридор, их встретили глумливые крики, мяуканье и свист других заключенных.
- Хей, хей! Красавчик!
- Белая рыбка! Я тебя погоняю разбитой бутылкой!
- Хочешь быть моей сучкой, сладкий?
- Новое мясо!
Двое других шли широким шагом, не обращая внимания на выкрики, и Эван старался брать с них пример, но его самообладание быстро улетучивалось. У него не осталось ни бравады, ни силы.
Блок "Д" состоял из камер, расположенных друг против друга в три уровня и освещенных сверху флуоресцентными лампами. Все было сделано из бетона, за исключением стальных прутьев, отделявших камеры от коридора. На каждом уровне с обоих концов находились застекленные будки наблюдения, в которых надзиратели смотрели телевизор или листали конфискованные порножурналы. На самом верхнем уровне находился сетчатый проход, откуда можно было контролировать заключенных одновременно.
Эван посмотрел вверх и увидел, что за ним наблюдает, прислонившись к перилам второго уровня, огромный, мускулистый заключенный с лысым черепом. Его куртка была расстегнута и рукава оторваны, чтобы продемонстрировать массивные бицепсы и мощную грудь. Вокруг него собралась кучка белых скинхедов. Эвану были хорошо видны татуировки с изображением ку-клукс-клановских символов и свастик, а также шрамы, которыми они гордились, как боевыми наградами. К веселью остальных скинхедов, здоровяк послал Эвану воздушный поцелуй и подмигнул. Все эти люди наблюдали за ним с нетерпением хищников, пока он не скрылся из виду.
- Сюда, - сказал надзиратель и дубинкой указал на одну из открытых камер. - Эй, Карлос, - постучал он по железным прутьям решетки. - Я тут тебе новую подружку привел.
Эван сглотнул ком в горле, шагнул в полумрак камеры и закашлялся от запаха горелой ваксы. В камере 14, как и во всех остальных, были двухъярусная кровать, металлическая раковина и унитаз. По всем стенам были развешаны рисунки с изображением Иисуса Христа и множества святых. Некоторые были нарисованы на пожелтевшей бумаге, остальные вырезаны из журналов или книг. Ни один из них не напоминал Эвану те мягкие, с добрыми лицами, религиозные образы, которые он помнил по воскресной школе - это были иконы боли и муки, обещавшие вечное проклятие и гнев Божий всем неверным.
На раковине стояли мерцающие самодельные свечи, сделанные из банок с гуталином, освещавшие мрачный маленький иконостас.
Сосед Эвана по камере, широкоплечий испанец средних лет, с усталым и отстраненным выражением глаз, посмотрел на него оценивающим взглядом. Карлос был раздет по пояс, и Эван мог разглядеть поблекшие татуировки на его мощной груди. Как и татуировки скинхедов, картинки на груди Карлоса были сделаны в тюрьме другими заключенными при помощи игл и дешевых чернил. Одна из них изображала фигуру распятого Христа.
Карлос не ответил на приветствие, и Эван начал расстилать простыню на старом, в пятнах матрасе на верхнем ярусе. Сосед без интереса его рассматривал.
- Первый раз в тюрьме? - наконец спросил он.
Эван мрачно кивнул.
- Будет трудно, - его сосед отвел взгляд. - Тебе лучше не высовываться, иначе нарвешься.
Эван почувствовал себя потерянным и одиноким.
- А ты мог бы… меня защитить? - в отчаянии спросил он, надеясь, что Карлос проявит немного сострадания, и вспоминая хищнические улыбочки заключенных по пути сюда.
Здоровяк покачал головой.
- Сам Иисус не заставит меня наехать на Братство.
- Братство? - повторил Эван. - Это те скинхеды?
Карлос кивнул.
- Этот здоровый мудак Карл их босс. Они нацисты, понимаешь. Им нравится поиграть с новичками. Когда они придут, просто отключи мозги. Считай, что тебя здесь нет.
Эвана затошнило от страха, и он закрыл глаза, прячась от обвиняющих взглядов святых.
В коридоре прозвенел звонок, и Карлос без единого слова поднялся с кровати и вышел. Эван поплелся за ним.
В тюремной столовой было полно людей, толкающих и пихающих друг друга в конец очереди. Эван старался не терять Карлоса из виду, следя за всеми его движениями, но другие заключенные привычно пролезали вперед, отпихивая Эвана в конец очереди.
В конце концов, он все-таки добрался до раздачи, где получил чашку жидкого супа, тарелку с вялыми овощами и кусок мяса, разваренный до серого цвета. Желудок Эвана сжался, но он взял то, что ему выдали, и пошел к столу. Карлос глазами показал на пустой стул, и Эван принял этот жест как самый щедрый подарок в мире. Не успел он сесть, как другие заключенные начали втыкать вилки в его еду, забрав почти все с подноса. Каждый из них ревностно оберегал собственную порцию, как собака охраняет кость. Эван опустился на стул и снова посмотрел на Карлоса.
Тот пожал плечами и предложил ему свою черствую булочку.
- Спасибо, - поблагодарил его Эван и, взяв хлеб, осушил тарелку супа так быстро, как мог, прежде чем кто-либо решил отобрать у него и эту пишу.
Андреа пришла навестить его несколько дней спустя. Сердце Эвана подпрыгнуло, когда он увидел мать сквозь толстую перегородку из органического стекла - барьер, поставленный для того, чтобы люди не могли обниматься. Он сел на одну из скамеек и взял в руки телефонную трубку. Его ноги дергались от избытка нервной энергии.
- Мам? - его голос дрожал.
- Привет, Эван, - сказала она. Он не помнил ее такой измученной и усталой.
Ее волосы были выкрашены в бледно-желтый цвет, и лицо казалось белым под резким светом ламп. В свободной руке она крутила между пальцами незажженную сигарету, взад-вперед, взад-вперед.
- Ты снова начала курить? - сказал он первое, что пришло ему на ум.
Андреа посмотрела на висевший над ней знак "Не курить" и кивнула.
- Это не важно. Не имеет значения, - вздохнула она. - В общем, я хотела тебе сказать, что говорила с твоим новым адвокатом насчет апелляции. Он сказал, что сможет тебя вытащить на основании статьи о самообороне, и если ты потерпишь…
- Сколько я еще здесь пробуду? - перебил ее Эван. - Это место просто кошмар.
Она пожевала губу, Эван знал это ее движение.
- Трудно сказать, - осторожно сказала она. - На такие вещи нужно время.
Он устало кивнул.
- Как Кейли? С ней все в порядке?
Андреа даже не нужно было ничего говорить: печальное выражение ее лица сказало Эвану все, что ему нужно было знать: надежды у него нет.
- А ты получила мое сообщение? - спросил он. - Как насчет моих дневников, мам? Ты принесла мне те, о которых я тебя просил?
Она кивнула и показала ему две тетради, на одной из которых было написано "7 лет", а на другой "13 лет". Впервые с тех пор, как он попал в тюрьму, Эван почувствовал проблеск надежды. Если у него будут дневники, значит, будет и шанс изменить происходящее.
- А где остальные?
- Я нашла только эти, - сказала Андреа. - Остальные все еще на складе…
Кулак Эвана стукнул по оргстеклу.
- Черт побери, мам! Я же говорил, что мне нужны все!
Она вздрогнула от внезапной вспышки его гнева, и один из охранников вопросительно поднял бровь, глядя на них.
- Хорошо, хорошо, - попыталась успокоить сына Андреа. - Ты получишь их все, Эван, но это займет некоторое время. Мне кажется, что нам лучше сосредоточиться на твоем предстоящем суде…
Эван хотел было возразить, но потом кивнул головой и закрыл рот.
- Конечно, мам. Ты абсолютно права. Передай Кейли, что мне очень жаль.
Эван отвел глаза в сторону и увидел, что охранник нетерпеливо постукивает пальцем по своим наручным часам. Он расстроился. Время почти вышло, а он провел его, споря о дневниках. Он снова посмотрел в глаза матери и увидел в них беспокойство и страх, и не только потому, что ее сын был в тюрьме, но и оттого, что, возможно, он скатывается в безумие, так же как и Джейсон Треборн. Ему хотелось пообещать ей, что все будет хорошо и что он исправит все ошибки, только бы она принесла ему дневники!
- Я не собираюсь терять тебя, малыш, - сказала она срывающимся голосом. - Пообещай мне, что ты продержишься, Эв.
- Конечно. Я люблю тебя, мам.
Глаза Андреа затуманились.
- Я тоже тебя люблю.
Эван медленно положил трубку на место, но она так и продолжала сидеть, прижимая трубку к уху, словно надеялась услышать слова утешения.
Он прижимал тетради к груди, вцепившись в них, как утопающий цепляется за плот. Это был подходящий образ, так как Эван знал, что в тетрадях должно быть что-то, что вытащит его из этой вонючей дыры, поможет исправить сделанное и все переделать. Эти дневники могли спасти ему жизнь; ему всего лишь требовались время и спокойное место.
Следуя за Карлосом, Эван настолько погрузился в свои мысли, что не заметил группу скинхедов, слоняющихся в тени. Один из них сказал испанцу что-то оскорбительное, но тот, не обращая на них внимания, прошел дальше. Внезапно откуда-то на пути Эвана возник Карл и ткнул его в грудь толстой пятерней. Потом, схватив Эвана за гениталии, сильно сжал руку.
Скинхеды заржали, увидев, как побледнел от ярости Эван.
- Дерьмо на моем хуе или кровь на моем ноже, - прошипел ему в ухо Карл. - Выбирай, красавчик.
Эван застыл, не зная, как реагировать. Один из скинхедов вырвал тетради из рук Эвана и швырнул их по коридору. Эван вернулся к жизни и рванулся за ними, в отчаянии пытаясь их поймать. Скинхед успел раньше него, и они начали вырывать дневники друг у друга, отрывая листы и обложки.
- Забери их, Рик! - крикнул Карл. - Забери тетрадки этого говнюка!
- Отпусти! Они мои! - крикнул Эван.
- "Отпусти! Они мои!" - тоненьким голоском передразнил его Рик. - Теперь не твои, говноед!
Эван старался не повредить дневники, но Рику было плевать, и он вырвал их у Эвана, раздирая страницы. Эван разъярился.
- Мразь! - прошипел он и ударил скинхеда в ухмыляющуюся физиономию.
Рик легко увернулся и ударил в ответ, едва не попав Эвану в подбородок.
В блоке "Д" раздались радостные крики, когда заключенные заметили вспыхнувшую драку.
- Давай! - крикнул Карл. - Мочи новенького, Рики! Завали его!
Рик бросился на Эвана, и они свалились, сцепившись, посреди бетонного коридора, изредка обмениваясь ударами в живот и грудь. Забытые дневники лежали в проходе, разорванные страницы разлетелись по полу.
Крики заключенных достигли пика и внезапно прекратились, когда по коридору разнесся лязг взводимых курков. Рик и Эван отпустили друг друга и посмотрели наверх. На верхней галерее дюжина охранников стояла, направив на них дробовики винтовки, и еще несколько надзирателей в будках наблюдения смотрели на них, стоя с ружьями наготове.
Эван застыл на месте, но Рик быстро отошел в сторону и, прежде чем Эван понял, что происходит, схватил дневники и быстро удалился. Карл мерзко усмехнулся.
- Мы придем к тебе ночью, сестренка.
Эван затаил дыхание и посмотрел на валяющиеся здесь и там страницы. Одну за другой он собрал их с пола и разгладил.
Когда он вернулся в камеру, Карлос с сожалением на него посмотрел.
- По-моему, ты дурак, раз связался с этими ненормальными скинами. Да они же тебя порежут, чувак!
- Они забрали мои тетради… - сказал Эван.
Карлос покачал головой.
- Тетради? Хочешь получить нож в ребра из-за каких-то там тетрадей? Может, ты смерти ищешь?
Эван залез на верхний ярус и стал перебирать измятые страницы в поисках подходящей записи, которую он мог бы использовать.
- Они для меня очень важны. Сердце Эвана упало: среди оставшихся страниц не было ничего, что могло бы ему помочь.
- Ни одна книга не стоит жизни, парень. Эван посмотрел вниз со своей кровати.
- А как насчет твоей Библии? Ты бы позволил им забрать ее?
Эван постучал пальцем по старой фотографии маленькой девочки, стоявшей в изголовье кровати Карлоса.
- А вот это? Это ведь твоя дочь, верно?
Слова попали точно в цель. Карлос ничего не ответил, а просто протянул Эвану рулон скотча.
- Вот, держи. Хочешь сохранить бумажки, которые у тебя остались, тогда лучше склей их.
Кивнув, Эван взял у него скотч и начал приклеивать листы к потолку над кроватью. Тетрадные страницы, исписанные почерком семилетнего ребенка, сделали мрачную камеру немного уютнее.
Карлос первым нарушил тишину, сняв фотографию и показав ее Эвану.
- Моя маленькая Джина, - сказал он, и впервые Эван увидел на лице заключенного подобие улыбки. - Ты прав. Я бы убил любого, кто попробовал бы забрать ее у меня. Это все, что у меня осталось в память о ней.
- Она хорошенькая. Она приходит навестить тебя?
Карлос покачал головой и поставил фото на место.
- Ей мать не позволяет. Я бомбил машины, понимаешь, но меня поймали. Три года схлопотал. Моя жена сказала мне, что не хочет, чтобы ее ребенок рос, зная, что отец в тюрьме. Она сказала ей, что я умер.
Эван почувствовал сочувствие.
- Сожалею, - сказал он. Карлос устало пожал плечами.
- По крайней мере, у меня есть Иисус. Иногда этого почти достаточно.
Эван избегал Карла и компанию остаток дня, до тех пор пока всех не выгнали на спортплощадку для вечерних упражнений. Эван постоянно держал группу сторонников идеи t. превосходства белых в поле зрения и старался не вздрагивать, когда его кто-нибудь задевал. Каждый мускул в его теле был напряжен в ожидании неизбежного нападения. Когда он проходил мимо них, из-за столба вышел Карл с одной из его тетрадей в руке. Он зачитал вслух отрывок из дневников, как телевизионный евангелист читает выдержку из Библии: "Сегодня я нашел свидетельство о смерти моего деда. Он умер в дурдоме, как и мой отец. Хоть мама и отрицает это, все же она боится, что я закончу как они". Рик зашелся смехом.
- Ну и придурок! - крикнул он вслед Эвану. - Эй, урод! Эй, псих!
К Рику присоединились остальные скинхеды, провожая Эвана куриным кудахтаньем.
Во дворе Эван нашел Карлоса и сел рядом с ним на бордюр. Несколько заключенных занимались со штангой и гантелями. Вокруг Карла снова собралась группа скинхедов, превосходящая по численности любую другую банду во дворе. Они холодно посматривали на Эвана.
Наблюдая за ними, Эван заметил, что Рик передал Карлу какой-то предмет с замотанной медицинским пластырем ручкой. Он посмотрел вокруг в надежде, что надзиратели заметят, но никто из них не обратил на это никакого внимания.
- У меня слишком мало времени, - подумал он вслух. - Этот лысый ублюдок воткнет мне перо в спину при первой же возможности.
- Тогда тебе придется научиться не спать по ночам, - сказал Карлос, докуривая сигарету.
Эван покачал головой.
- Мне надо подумать. Я могу изменить это. Я могу использовать те страницы, что у меня есть… Мне просто надо придумать, как именно.
Карлос удивленно посмотрел на него.
- О чем это ты? Твои тетрадки ни хрена не будут стоить, если тебя убьют, старик. Школьные дневники тебе не помогут выпутаться из дерьма, в которое ты влез с Братством, и если ты так не считаешь, то тогда ты настоящий псих, как они и говорят.
Он повернулся к Эвану спиной. Теперь к нему была обращена фигура распятого Христа, помещенная в центр коллажа из картин, изображающих адские мучения.