Содержание:
Светотень 1
Пентименто3 3
Палимпсест6 7
Палинодия11 12
Дэн Симмонс
В поисках Келли Дейл
Светотень
Проснувшись утром в своем лагере в лесу, я обнаружил, что Боулдерское шоссе исчезло, что исчерканное следами самолетов небо снова стало чистым и голубым и что листья осин пожелтели, как осенью, и сделались ярко-золотыми, хотя стояла только середина лета. Но куда сильнее поразила меня панорама Внутреннего моря, которое открылось мне, когда, проехав мили четыре лесом, я перевалил через каменистый кряж и оказался на восточных отрогах Флэтайронских гор.
– Проклятие! - пробормотал я, вылезая из джипа и подходя к краю обрыва.
На месте предгорий и зеленых равнин раскинулось самое настоящее море, протянувшееся до самого горизонта. Ленивые волны не спеша накатывались на илистый берег внизу. Там, где, соперничая с песчаниковыми утесами Флэтайронского хребта, стояли каменные башни Национального центра атмосферных исследований, виднелись теперь только заросшие стелющимся кустарником болотца и неглубокие заиленные бухточки и заливы. Самого Боулдера тоже не было - в той стороне, где когда-то располагался утопающий в зелени город, не видно было ни деревьев, ни домов. Шоссе № 36, ведущее к Денверу, не прорезало склон холма к юго-востоку; больше того, я не заметил вообще никаких дорог. Небоскребы Денвера, обычно уже издалека бросающиеся в глаза, тоже исчезли. Сгинул и сам Денвер - только Внутреннее море простиралось на север, на юг и на восток насколько хватало глаз. Вода в нем была серо-голубой, как в озере Мичиган в дни моей юности, да и волны, которые суматошно накатывали на берег, шумели совсем не так, как рокочет настоящий океанский прибой.
– Проклятие! - повторил я, доставая "ремингтон" из-за водительского сиденья джипа. С помощью двадцатикратного оптического прицела я внимательно исследовал глубокие овраги-промоины, спускавшиеся вниз, к болотистой береговой линии. Ни дорог, ни дорожек, ни даже звериных троп я по-прежнему не видел. В конце концов, поставив ногу на низкий валун и уперевшись локтем в колено, чтобы не дрожала рука, я попытался охватить взглядом всю береговую линию внизу.
Почти сразу я заметил следы на илистом берегу. Они выходили из широкой промоины почти точно под вершиной горы, на которой я стоял и которую когда-нибудь назовут Флагштоком, и вели к небольшой весельной лодчонке, вытащенной на прибрежный песок у самой линии прибоя. Лодка была пуста, и никаких следов вокруг не оказалось.
Какое-то ярко-желтое пятнышко, плясавшее в волнах в нескольких сотнях метров от берега, привлекло мое внимание, и я поднял винтовку, стараясь рассмотреть его сквозь прицел. Там, на глубине за обрезом песчаной банки, качался на воде установленный кем-то буек.
Я опустил винтовку и шагнул к краю утеса. О том, чтобы доставить вниз джип, не могло быть и речи, если только я не хотел потратить несколько часов или, может быть, дней, прорубаясь сквозь частые молодые сосны и скрученные пинии, которыми заросло дно оврага. Нет, игра явно не стоила свеч. Даже на то, чтобы спуститься вниз пешком, ушло бы не меньше часа.
"А зачем спускаться? - подумал я. - Буек в волнах и лодка - это, несомненно, еще один отвлекающий маневр, еще одна шутка Келли Дэйл. Или, может быть, она пытается таким образом выманить меня на открытое место, чтобы выстрелить наверняка? Ведь на воде мне негде укрыться!"
– Проклятие! - сказал я в третий и последний раз. Убрав винтовку в чехол, я достал голубой заплечный мешок с дневным рационом и, убедившись, что бутылки с питьевой водой, сухой паек и револьвер калибра 38-го находятся на месте, забросил мешок за спину. Затем я нащупал рукоять ножа, взял винтовку в левую руку и, бросив последний взгляд на джип со всем его содержимым, начал долгий и трудный спуск.
"Небрежная работа, Келли! - думал я, скользя вниз по глинистому откосу и хватаясь за стволы тонких осин, чтобы затормозить. - Ты опять все перепутала, как и вчера, когда пыталась создать триас".
Внутреннее море, как я подозревал, могло попасть сюда из самых разных эпох - например, из позднего мелового или позднего юрского периода. Но в первом из них, то есть примерно 75 миллионов лет назад, оно заходило гораздо дальше на запад - до Юты или даже еще глубже, в то время как Скалистые горы, которые я видел в двадцати милях к западу от себя, еще только находились в процессе формирования, рождаясь из маленьких островков, которых было предостаточно в неглубоком океане, покрывавшем территорию современной Калифорнии. Что касалось самих Флэтайронских гор, которые теперь возвышались над моей головой, в те времена они существовали разве что в виде более или менее толстого слоя мягких осадочных пород. Если же Келли имела в виду середину юрского периода, отстоящую от нашего времени еще примерно на сто миллионов лет, тогда весь этот район должен был бы представлять собой неглубокое, теплое море, протянувшееся от Канады до северного Нью-Мексико. К югу отсюда я видел бы сейчас огромное соленое озеро и грязевые равнины южного Колорадо, а на горизонте протянулся бы двухсотмильным узким перешейком, разделяющим два колоссальных водных массива, хребет северного Нью-Мексико. Что касается той части центрального Колорадо, где я сейчас находился, то она была островом, но островом низким и плоским, лишенным каких-либо гор, в том числе и Флэтайронских.
"Ты все перепутала, Келли. Я ставлю тебе двойку…"
Никакого ответа.
"Черт, это даже на двойку не тянет! Ты заработала единицу!"
Снова тишина.
Даже флора и фауна были не такими. Вместо осин и скрученных пиний, сквозь которые я сейчас продирался, в юрском периоде здесь должны были расти высокие, прямые саговники с перистыми листьями и коническими шишечками семян, а вместо кустов можжевельника, которые мне приходилось то и дело обходить, землю покрывали бы мясистые хвощи. Флора позднего мела тоже должна быть другой, хотя и более привычной для глаз современного человека: в то время господствовали гигантские хвойные и низкие широколиственные растения, которые цвели крупными и яркими тропическими цветами, наполняя влажный воздух приторно-сладким, как у магнолий, ароматом.
Но сейчас воздух не был ни влажным, ни особенно теплым. Стоял обычный осенний колорадский день, а единственными цветами, что мне встречались, были увядшие цветки мелких кактусов, на которые я то и дело наступал.
Фауна у Келли тоже оказалась бедноватой. Никакой экзотики. Динозавры существовали и в юрском, и в меловом периодах, но единственными живыми существами, замеченными мной сегодняшним ясным утром, были несколько ворон, три белохвостых оленя, которые обратились в бегство, не подпустив меня и на милю, да несколько золотистых сусликов, повстречавшихся мне уже у самой вершины Флэтайронского хребта. Если бы не плезиозавр, вдруг высунувший из воды морщинистую шею, я бы решил, что Келли просто-напросто "скопировала" Внутреннее море нашей эры, не позаботившись ни о его обитателях, ни о прочих деталях. Впрочем, последние два раза, когда она переносила нашу охоту в доисторические времена, я даже испытывал легкое разочарование. Мне давно хотелось увидеть настоящего динозавра хотя бы просто для того, чтобы понять, насколько достоверно передали движения этих чудовищ Спилберг и его компьютерщики-мультипликаторы.
"Посредственно, Келли, очень посредственно, - снова подумал я. - Поленилась, моя дорогая. А может, ты создаешь свои миры, руководствуясь не столько точными данными, сколько фантазией и эстетическим чувством?"
И опять я не получил ответа, однако это меня уже не удивило.
Келли всегда была девочкой со странностями, и моя память не сохранила почти никаких сентиментальных воспоминаний о тех временах, когда я выступал в роли ее учителя.
"Она не плакала, когда я уходил из их шестого класса, чтобы преподавать в средней школе у старшеклассников1, - вспомнил я. - Большинство девочек плакали. Тогда Келли Дэйл было одиннадцать. Точно так же она не проявила никаких особых эмоций, когда мы снова встретились на уроках английского, когда ей было… сколько? Семнадцать?"
А теперь она пыталась убить меня. Вряд ли это можно объяснить сентиментальной привязанностью к бывшему учителю.
Выйдя из зарослей в конце сбегавшего к пляжу оврага, я двинулся по следам, четко отпечатавшимся во влажном иле. Принадлежало ли Внутреннее море к меловому или же юрскому периоду, человек, который прошел по приливным отмелям до меня, был обут в кроссовки - я понял это по отпечатку подошвы.
"Кстати, возможно ли, чтобы эти илистые отмели имели приливное происхождение? Пожалуй, да… Канзасское море было достаточно большим, чтобы реагировать на движение луны".
В лодке не оказалось ничего, кроме двух весел, аккуратно вставленных в уключины. Я огляделся по сторонам и достал винтовку из чехла, чтобы с помощью оптического прицела осмотреть обращенные к морю склоны гор, но ничего подозрительного не заметил. Тогда я бросил в лодку заплечный мешок и, устроив "ремингтон" на коленях, принялся медленно выгребать на глубину, где плясал на волнах желтый буек.
Каждую минуту я ждал выстрела, хотя и понимал, что вряд ли его услышу. Правда, несколькими днями раньше Келли не использовала пару верных шансов, но, насколько я мог судить, стрелком она была неплохим. Если бы она захотела прикончить меня сейчас, то, учитывая крайне выгодную для нее позицию, - а Келли могла стрелять с любого утеса, - она, пожалуй, попала бы в меня с первой же попытки. Оставалось надеяться, что первый выстрел будет не смертельным и я смогу послать ответный.
Винтовка лежала теперь на банке позади меня. Несмотря на холодный осенний воздух, я вспотел от усилий и, чувствуя, как липнет к спине промокшая рубашка, невольно подумал о том, насколько же я уязвим в этой утлой лодчонке, покачивающейся на ленивых, мутных волнах. Да, какого же я свалял дурака… Ничего утешительного в этой мысли не было, но я все же умудрился рассмеяться.
"Мы еще поборемся, детка!.."
Солнце ярко блеснуло среди валунов на вершине горы Флагшток. Что это было - линза телескопического прицела или ветровое стекло моего собственного джипа? Я не стал вдаваться в подробности и продолжал грести, сохраняя взятый темп.
"Впрочем, что бы ты ни сделала, вряд ли это будет хуже того, что собирался сделать с собой я".
Желтый буек оказался пустой пластиковой бутылкой из-под отбеливателя. К нему была привязана леска, за которую я и потянул. На конце лески оказалась надежно заткнутая пробкой винная бутыль, куда для тяжести насыпали мелкой гальки. Еще в бутылке лежала записка.
Пиф-паф! - было написано на листке бумаги. - Ты убит!
В тот день, когда я решил покончить с собой, я тщательно все спланировал, подготовил и привел в исполнение. К чему тянуть?
Самое смешное заключается в том, что я всегда презирал самоубийства и самоубийц. Папа Хемингуэй и ему подобные - те, кто вставляет себе в рот дуло дробовика, нажимает на спусковой крючок и оставляет мертвое тело у подножия лестницы (наверное, чтобы жена, вернувшись домой, сразу на него наткнулась), те, кто портит потолок осколками черепной кости… Таких типов я нахожу отвратительными. И эгоистичными. Пусть я никчемный неудачник и пьяница, но даже во время запоя я старался не допускать, чтобы другие возились со мной.
И все-таки изобрести способ покончить с собой и не оставить уйму грязи довольно трудно. Было бы совсем неплохо утопиться в океане, как Джеймс Мейсон в фильме "Звезда родилась", - особенно если принять во внимание сильное течение и акул, которые очень быстро расправятся с останками… - но вся загвоздка в том, что я живу в Колорадо. А попытка утопиться в одном из местных озер выглядит по меньшей мере жалко.
Меня никогда не привлекали мелодраматические эффекты. Вдобавок, никого, кроме меня, не касается, как и почему я решился на этот шаг. Моей бывшей жене, понятно, наплевать, мой единственный ребенок мертв, и его уже ничто не в силах огорчить. Лишь те несколько друзей, что еще остались от прошлых времен, могли бы почувствовать себя обманутыми, если до них дойдет известие о моей смерти. Так, во всяком случае, мне хотелось бы считать.
Чтобы найти ответ на мой вопрос, хватило трех бокалов пива, выпитых в баре Беннингена на бульваре Кэньон; еще меньше времени я потратил, чтобы сделать все необходимые приготовления и начать действовать.
В числе немногих вешей, что остались у меня после развода с Марией, были джип, палатка и прочее туристское снаряжение. Время от времени я внезапно срывался с места и мчался в холмы, в предгорья, чтобы разбить лагерь где-нибудь в районе шоссе Два Пика или в национальном заповеднике над каньоном Левой Руки. Я, правда, не принадлежу к племени любителей внедорожной езды - типов, которые считают доблестью разъезжать повсюду на своих полноприводных "тачках", уродуя колесами склоны и луга. А всех снегоходчиков и идиотов-мотоциклистов, которые отравляют природу выхлопами и будят первозданную тишину шумом и треском моторов, я просто ненавижу, однако должен признаться: мне не раз приходилось выжимать из джипа все возможное, чтобы забраться подальше в глушь - туда, где мне не придется день и ночь слушать чье-то дурацкое радио, вздрагивать от шума проносящихся по дороге машин или любоваться тупым задом чужого "виннебаго"2.
Там, наверху, находятся мои шахты. Большая их часть врезается в склоны холмов почти горизонтально и имеет в длину всего несколько сот футов, заканчиваясь тупиком или затопленной пещерой. Но некоторые представляют собой шурфы или карстовые воронки, образовавшиеся в тех местах, где почва просела над старым штреком. Есть и настоящие вертикальные колодцы, давно заброшенные, глубина которых составляет две или три сотни футов; на дне таких шахт лежат обломки породы или стоит черная вода и копошатся какие-нибудь скользкие существа, которым нравится жить в кромешной тьме.
Я знал, где расположена одна из таких шахт. Она была очень глубокой и настолько широкой, что без труда вместила бы меня вместе с джипом. Вход в шахту находился над каньоном, за горой Сахарная Голова, немного в стороне от дороги. Перед ним на деревьях были развешены предупреждающие надписи, но в сумерках или ночью человек легко мог их не заметить и влететь на автомобиле прямо в колодец. В особенности, если этот человек туп, как пробка.
Или если он завзятый пьяница.
Было примерно около семи вечера, - теплого июльского вечера, - когда я выбрался из бара Беннингена и. заскочив к себе на Тридцатую улицу за туристским снаряжением, отправился на север по Тридцать шестому шоссе. Проехав три мили вдоль подножий холмов, я свернул на запад и стал подниматься по каньону Левой Руки. Дорога здесь была скверной, но я рассчитывал, что сумею добраться до шахты за час или около того. Я знал, что в восемь часов будет еще достаточно светло и ничто не помешает мне исполнить задуманное.
Несмотря на выпитое в баре пиво, я не захмелел - я не напивался уже около двух месяцев. Впрочем, как настоящий алкоголик я знал, что в моем положении пить мало означает отнюдь не выздоровление - только страдание. Конечно, мне ничто не мешало надраться как следует, но сегодня я хотел быть абсолютно трезв.
Я был трезв или почти трезв (тогда я тоже выпил два или, может быть, три бокала пива) в тот вечер, когда на шоссе № 286 встречный пикап вылетел на нашу полосу, врезался в мою "хонду", убил Алана и на три недели уложил в больницу меня. Водитель пикапа, разумеется, выжил. В полиции взяли на анализ его кровь и установили, что он был изрядно пьян. Он отделался небольшим сроком и всего на год лишился водительских прав. Что касалось меня, то я так сильно пострадал, что никому и в голову не пришло измерить уровень алкоголя в моей крови, к тому же вина водителя пикапа была слишком очевидна. Вот почему я так никогда и не узнал, сумел бы я среагировать быстрее, если бы не те две или три кружки пива.
Но сегодня я хотел точно знать, что делаю. Остановив джип на краю двадцатифутового провала, я врубил сразу вторую передачу и с ревом перевалил через окружавший шахту невысокий вал.
Я действительно сделал это. И ни секунды не колебался. Даже в последнее мгновение перед броском вперед я не утратил чувства собственного достоинства и не стал сочинять идиотскую прощальную записку. Я вообще об этом не думал. Я просто снял бейсболку, вытер со лба легкую испарину, снова надвинул бейсболку на лоб и, включив толчком ладони низкую передачу, прыгнул через земляной бруствер, словно питбуль, завидевший перед собой зад почтальона.
Ощущение было в точности такое, как на втором спуске аттракциона "Уайлдкэт". Мне даже захотелось поднять руки и закричать. Но я не поднял рук, а продолжал цепляться за руль, с холодным интересом наблюдая за тем, как капот моего джипа проваливается во тьму, словно при въезде в неосвещенный туннель. Фары я не включал и мог лишь вообразить, как мимо меня проносятся крупные валуны, полусгнившие бревна и гранитные жилы.
Я так и не закричал.