- Увы! - вздохнул дядюшка Югнэн. - Поль, ставший бы сегодня банкиром, выжимал бы все соки из своих клерков, а Виргиния вышла бы замуж за сына фабриканта рессор для локомотивов. А вот, погляди! Знаменитые мемуары господина Талейрана, вышедшие в свет, согласно его воле, только спустя тридцать лет после его кончины. Я уверен, что этот тип там, где теперь пребывает, все еще занимается дипломатией, но дьявола ему не провести! Вон там я вижу офицера, равно владевшего и саблей и пером, - великого эллиниста Поля Луи Курье, писавшего на французском как современник Тацита. Когда наш язык, Мишель, будет окончательно утерян, его смогут полностью восстановить по произведениям этого славного сочинителя. А вот Нодье, прозванный любезным, и Беранже - государственный муж, сочинявший на досуге свои песенки. Наконец, мы подходим к блестящему поколению, вырвавшемуся на волю во времена Реставрации, словно расшумевшиеся семинаристы на улицу.
- Ламартин, - вставил Мишель, - великий поэт!
- Один из генералов Литературы образа, подобный статуе Мемнона, чарующе звучавшей при касании солнечного луча! Бедный Ламартин! Во благо великих идей он промотал все свое состояние и вынужден был влачить нищенское существование в неблагодарном городишке, источая свой талант на кредиторов! Он освободил поместье Сен-Пуэн от разъедающей язвы ипотеки и умер с горя, видя, как земля его предков, где покоятся близкие ему люди, переходит к Компании железных дорог!
- Бедный поэт! - вздохнул молодой человек.
- Возле его лиры, - продолжал дядюшка Югнэн, - ты видишь гитару Альфреда де Мюссе. На ней уже больше не играют. И надо быть давним почитателем поэта, вроде меня, чтоб услаждать свой слух бренчанием на ее спущенных струнах. Мы приблизились к оркестру нашей славной армии!
- А вот и Виктор Гюго! - воскликнул Мишель. - Надеюсь, дядюшка, вы причисляете его к великим полководцам!
- Его, мой мальчик, я помещаю в первую шеренгу. Это он размахивает на Аркольском мосту знаменем романтизма, он выигрывает баталии при Эрнани, Бургграфах, Рюи Блазе, Марион Делорм! В свои двадцать пять лет, подобно Бонапарту, он уже стал главнокомандующим и побивал австрийских классиков в каждом единоборстве. Никогда, сын мой, человеческая мысль не была столь могущественна, столь сконцентрированна, как в голове этого человека, этом горниле, способном выдержать самые высокие температуры. Я не знаю никого, ни в античности, ни в новые времена, кто бы превзошел его по силе и богатству воображения. Виктор Гюго - ярчайшая личность первой половины девятнадцатого столетия, глава школы, равной которой не будет никогда. Его Полное собрание сочинений выдержало семьдесят пять переизданий, и вот - последнее из них. Но и Гюго, дитя мое, подобно прочим авторам, увы, канул в Лету. Он ведь не истребил множества людей, так к чему же и вспоминать о нем!
- О дядюшка! - вновь воскликнул молодой человек, карабкаясь по лестнице. - Да у вас двадцать томов Бальзака!
- Ну конечно! Ведь Бальзак - первый романист мира, и многие из созданных им персонажей превзошли героев Мольера! Но в наши дни он не отважился бы создать свою "Человеческую комедию".
- Однако он мастерски описал человеческие пороки! - заметил Мишель. - У него немало героев настолько жизненных, что они неплохо вписались бы в нашу эпоху.
- Несомненно, - согласился старик. - Но где теперь бы он отыскал всех этих де Марсэ, Гранвиллей, Шенелей, Мируэ, Дю Геников, Монриво, кавалеров де Валуа, ла Шантери, Мофриньезов, Евгений Гранде и Пьеретт, чьи очаровательные образы олицетворяли благородство, ум, храбрость, милосердие, чистоту - он ведь не выдумывал их, а брал из жизни! Что же до образов людей алчных - охраняемых законом банкиров и амнистированных воров, то в них он не испытывал бы недостатка; от всех этих Кревелей, Нюсингенов, Вотрэнов, Корантэнов, Юло и Гобсеков отбоя бы не было.
- Мне кажется, - проговорил Мишель, переходя к другим полкам, - что здесь стоит значительный автор!
- Еще бы! - согласился Югнэн. - Это Александр Дюма, Мюрат от литературы: смерть прервала его работу над тысяча девятьсот девяносто третьим томом! Он был самым увлекательным рассказчиком, коему щедрая природа без малейшего для себя ущерба позволила расточать свой ум, талант, остроумие; он сумел воспользоваться всем - своей незаурядной физической силой, захватывая пороховой склад в Суассоне, своим происхождением и цветом кожи, путешествуя по Испании, Франции, Италии, Швейцарии, по берегам Рейна, в Алжире, на Кавказе, на Синайской горе и, особенно, врываясь в Неаполь на своем Сперонаре. Ах, какая удивительная личность! Полагают, что он выпустил бы и четырехтысячный том, если б в расцвете лет не отравился блюдом собственного изобретения.
- Как жалко! - вздохнул молодой человек. - А этот трагический случай не привел к другим жертвам?
- Увы, привел. К несчастью, среди прочих оказался и тогдашний критик, Жюль Жанен, сочинявший свои латинские стихи на полях газет. Все случилось на обеде, который давал ему Александр Дюма в знак примирения. Вместе с ними погиб и молодой писатель Монселе, оставивший нам шедевр, к несчастью не законченный, - "Словарь гурманов", сорок пять томов, оборвавшийся на букве "Ф" - "фарш".
- Черт побери, автор подавал большие надежды! - заметил Мишель.
- А вот Фредерик Сулье, - продолжал Югнэн, - храбрый солдат, способный прийти на помощь и взять приступом крепость; рядом - Гозлан, гусарский капитан; Мериме, генерал от передней, Сент-Бёв, помощник военного интенданта, начальник склада; Араго, ученый офицер инженерных войск, сумевший получить отпущение грехов за свою науку. Посмотри, Мишель, вот произведения гениальной, несравненной Жорж Санд, из числа величайших писателей Франции. В 1859 году ее наконец наградили орденом Почетного легиона, но она отдала врученный ей крест своему сыну.
- А что там за насупившиеся книги? - спросил Мишель, указывая на длинный ряд томов, укрывшихся под карнизом.
- Не стоит задерживаться на них. Это шеренга философов - Кузенов, Пьеров Леру, Демуленов и прочих. Неудивительно, что теперь их никто не читает, ведь мода на философию прошла.
- А это кто?
- Это - Ренан, археолог, произведший переполох своей попыткой развенчать божественную сущность Христа и умерший, сраженный молнией, в тысяча восемьсот семьдесят третьем году!
- А тот, другой, рядом с ним?
- Ах, этот - журналист, публицист, экономист, вездесущий генерал от артиллерии, человек скорее шумный, нежели умный. Имя его - Жирарден.
- А не был ли он атеистом?
- Нет. Но он верил только в себя. А теперь посмотри сюда! Здесь пребывает исполненный дерзости персонаж, человек, который, будь в том нужда, выдумал бы французский язык и стал бы классиком, если бы языку еще обучали. Речь идет о Луи Вёйо, самом непоколебимом поборнике Римской церкви, к своему великому удивлению умершем отлученным от нее. А вот Гизо - строгий историк, забавлявшийся в часы досуга разоблачением Орлеанской династии. Видишь вон ту огромную компиляцию? Это единственно достоверная и самая подлинная история Революции и Империи, опубликованная в 1895 году по распоряжению правительства, дабы покончить с различными толкованиями данного периода нашей истории. Для составления этого труда широко использовались хроники Тьера.
- А! - воскликнул Мишель. - Вот и славные ребята, мне они кажутся пылкими юнцами.
- Верно говоришь, это легкая кавалерия тысяча восемьсот шестидесятого года - блистательная, шумная, отважная, сметающая со своего пути предрассудки, перемахивающая через барьеры приличий, падающая наземь и тотчас вскакивающая, чтоб снова мчаться сломя голову навстречу любой опасности! Вот истинный шедевр той эпохи - "Мадам Бовари", а здесь - "Человеческая глупость" некоего Норьяка, вечный, неисчерпаемый сюжет! Рядом - все эти Ассоланы, Оревильи, Бодлеры, Парадоли, Шолли, славные ребята, на которых волей-неволей приходилось обращать внимание, ибо они палили вам по ногам…
- Но только холостыми, - отметил Мишель.
- Не только. Еще солью, а она здорово щиплется. Послушай, вот еще юнец, настоящий сын полка, отнюдь не обделенный талантом.
- Вы имеете в виду Абу?
- Да! Он вообразил себя Вольтером, или, точнее, его считали вторым Вольтером. Может, со временем он дорос бы тому до щиколотки, но, к несчастью, в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году, когда Абу почти добился принятия в Академию, один свирепый критик, небезызвестный Сарсэ, убил его на дуэли.
- Не будь этого несчастья, он, вероятно, далеко бы пошел? - спросил молодой человек.
- Ему всегда все было мало! - ответил дядюшка. - Таковы, мой мальчик, главные военачальники нашего литературного войска. Там, на последних полках, стоят шеренги малоизвестных солдат, чьи имена удивляют даже завзятых книжников. Развлекись немного, продолжи смотр, на очереди еще пять или шесть веков, которые не были бы в обиде, если б перелистали прошлое!