Золотоволосая нимфа подает ему кубок встряхнина. Он делает глоток, захватывает покрепче чашу, снова делает глоток. Искрящаяся жидкость булькает в горле. Третий глоток. Ну, что же, допивай! Его поощряют громкими восклицаниями, выражая свое одобрение. Рея разбрасывает по комнате свои одежды. Забавы хозяев. Теперь здесь уже около пятидесяти персон. Кто-то дружески хлопает Сигмунда по спине. Это Киплинг Фрихаус. Он оглушительно кричит:
- Все в порядке, мальчик! А то я уж беспокоился за тебя! Очень уж ты серьезный, слишком целеустремленный! Иметь эти достоинства неплохо, хе-хе, но нужно уметь, понимаешь, еще кое-что! Нужно уметь и веселиться.
- Да, сэр! Я понимаю, что вы имеете в виду, сэр.
Сигмунд бросается в толпу. Его окутывает мускусный запах женщин. Он испытывает целый фонтан ощущений. Кто-то сует ему в рот капсулу. Он проглатывает и минуту спустя чувствует, как наливается и напрягается его член. Его целуют. Кто-то силой опрокидывает его на ковер. Рея? Да. Откуда-то доносится музыка. Он обнаруживает себя в спутанном клубке тел, натягивающим сзади девушку, обнимающую Ниссима Шоука. Тот холодно подмигивает. Сигмунду кажется, что Шоук испытывает его способность к удовольствиям, а все следят за ним, достаточно ли он распущен, чтобы заслужить продвижение в их среду. "Ну что ж. Буду продолжать!"
Он упорно заставляет себя наслаждаться. От этого зависит многое. Под ним 974 этаж, и если он хочет остаться здесь, он должен научиться развлекаться. Он разочарован тем, что администрация оказалась именно такой. Он увидел такой обычный, такой вульгарный и дешевый гедонизм правящего класса. С таким же успехом они могли бы быть флорентийскими дожами, французскими вельможами, борджиями или пьяными боярами.
Не в состоянии принять такой их образ, Сигмунд строит фантазии: они инсценируют этот разгул исключительно для того, чтобы испытать его характер, установить - действительно ли он лишь скучный слуга или он обладает широтой духа, которая необходима луиссвилльскому мужчине. Глупо считать, что они тратят свое бесценное время, просто пия и совокупляясь; нет, они гибки, они могут веселится, они могут переходить от работы к развлечениям с равным удовольствием. И если он хочет жить среди них, он должен продемонстрировать равную многосторонность. И он покажет.
Мысли кружатся в его насыщенных парами наркотиков мозгах.
- Давайте петь! - кричит он во все горло. - Пойте все! - и начинает вопить что есть мочи:
Если ты придешь темной мочью ко мне.
Со своей возбужденной до предела
мужской благостью,
И скользнешь в постель ко мне,
И проникнешь в меня с неземной страстью…
Все поют с ним так, что он не слышит своего голоса. Зато он чувствует как чьи-то черные глаза впиваются в него.
- О, боже! - слышит он протяжный волнующий женский голос. - Ты прелестен. Знаменитый Сигмунд Клавер. Ведь мы встречались раньше, не правда ли? - отрыгивая пузырьки встряхнина, спрашивает она:
- Да, мне помнится, в кабинете Ниссима. Ты - Сцилла Шоук.
Это жена великого человека. Она возбуждает своей красотой. И молодостью. Она не старше двадцати пяти лет. Ходил слух, что первая жена Шоука, мать Реи, была брошена в Спуск за бунтарство. Как-нибудь он проверит, правда ли это. Сцилла Шоук прижимается к нему. Мягкие черные волосы щекочут его лицо. Сигмунда парализует страх: "А можно ли зайти так далеко?" Потеряв голову, он лапает ее и сует руку в тунику. Сцилла содействует ему. У нее полные теплые груди, мягкие влажные губы, окаймленные курчавым шелком волос. А может ли он не исполнить это испытание бесстыдством? Неважно. Неважно. Сегодня Счастливый День осуществления желаний тела! Сцилла порывисто прижимается к нему, и он, в шоке, сознает, что она не против того, чтобы он натянул ее прямо сейчас, здесь, в этой массе высокопоставленного человечества на полу обширного кабинета Киплинга Фрихауса. Он зашел слишком далеко, слишком быстро. Он выскальзывает из ее объятий, поймав при бегстве мгновенный взгляд разочарования и упрека. Он оглядывается - это Рея.
- Ты почему не натянул ее? - шепчет она.
- Я не мог, - отвечает Сигмунд, поворачиваясь, и тут же какая-то девушка садится на него верхом, широко раскинув ноги, и льет что-то сладкое и липкое ему в рот. Все вертится у него в голове.
- Это твоя ошибка, - говорит ему Рея, - она хотела тебя.
Слова ее дробятся, и куски их отскакивают, поднимаясь ввысь и разлетаясь по комнате. Что-то странное происходит с огнями; все стало кривым, и от всех плоских поверхностей излучается резкий свет. Сигмунд пробивается сквозь вакханалию, разыскивая Сциллу Шоук. Вместо нее он наталкивается на Ниссима.
- Мне бы хотелось сейчас обсудить с тобой чикагскую петицию по соотношению полов, - говорит ему администратор.
Когда несколько часов спустя Сигмунд возвращается домой, Мэймлон мрачно вышагивает по комнате.
- Где ты пропадал? - Она подступает к нему с расспросами. - День осуществления желаний тела уже кончается. Я искала тебя по всем видеолокаторам, по всей сети общественной связи. Я…
- Я был в Луиссвилле, - отвечает Сигмунд. - У Киплинга Фрихауса была пирушка. - Неверной походкой он обходит се и бросается лицом на постель. Сначала возникают рыдания, потом слезы, и к тому времени, как они перестают течь, День осуществления желаний тела заканчивается.
Вот и дно, Сигмунд Клавер с трудом бредет среди генераторов. Вес здания сокрушительно гнетет его. Жалобная песня турбин причиняет ему физическую боль. Он утрачивает ориентацию - странник в необъятных недрах. Как огромен этот зал - необъятная коробка, размещенная глубоко под землей так велика, что световые шары на потолке едва освещают далекий бетонный пол. Сигмунд крадется по узкой галерейке между потолком и полом. В трех километрах над его головой роскошный Луиссвилль: ковры и портьеры, паркет из редких пород дерева, мундиры, знаки власти - все это сейчас далеко от него. Он вовсе не собирался идти сюда, так глубоко. Он предполагал сегодня посетить Варшаву. Но как бы то ни было, здесь он впервые. А задержавшись здесь, он испугался. И начал сам себе отыскивать оправдание. Если б он только знал! Внутри него страх. Он не узнает сам себя.
Он касается руками поручней галереи. Металл холоден, пальцы дрожат. Со всех сторон доносится неумолчный пульсирующий гул. Где-то недалеко район спусков, направляющих в энергетические реакторы твердые отходы: отбросы всех сортов, старую одежду, использованные информационные кубики, обертки и упаковки, тела мертвых, а при случае и тела живых. Все это скользит по спиральным путям и сваливается в прессы. А оттуда по транспортерным лентам - в энергетические камеры. Вот так - без отходов, без потерь высвобождается тепло для генерирования электричества. Именно в это время нагрузка очень велика. Свет горит в каждом помещении здания. Сигмунд закрывает глаза, и перед ним встает видение гонады 116 с ее 886-ю тысячами людей, связанных огромным пучком проводов. Гигантский человеческий коммутатор.
"А я больше не включен в него. А почему я вдруг больше не включен в него? Что со мной случилось? Что со мной происходит?"
Через воздушный мостик он проходит по генераторному залу и попадает в туннель с гладкими стенами; он знает, что за этими глянцевыми, обшитыми панелями стенами проходят линии передачи, по которым подастся к вспомогательным системам энергия. А вот и перерабатывающие установки: мочепроводы, фекальные регенеративные камеры. Это все составляет удивительную опору, благодаря которой живет гонада.
Вокруг ни души. Гнетет одиночество. Сигмунд вздрагивает. Ему бы нужно подняться в Варшаву, но он, словно школьник-экскурсант, продолжает бродить по коммунальному центру на самом нижнем этаже гонады, прячась здесь от самого себя. Из сотен защищенных отверстий в полу, стенах и потолках за ним следят холодные глаза электронных наблюдателей.
"Я - Сигмунд Клавср из Шанхая, 787-й этаж. Мне 15 лет и 5 месяцев. Имя моей жены - Мэймлон, сына - Янус, дочери - Персефона. Мне положено работать в качестве консультанта в Лу-иссвилльском центре общественных отношений, и в последующие 12 месяцев я, несомненно, получу перевод на самые высшие этажи этой гонады. Поэтому я должен радоваться. Я - Сигмунд Клавер из Шанхая, 787-й этаж".
Он кивает электронным наблюдателям. "Привет! Привет!" Он - будущий лидер. Нервно приглаживает взлохмаченные волосы. Здесь, внизу, он провел уже час. Пора подниматься в Варшаву.
Ему слышится голос Реи Шоук-Фрихаус, доносящийся словно с записи, вмонтированной в коре его мозга: "На твоем месте, Сигмунд, я бы расслабилась и постаралась бы просто больше радоваться. И не заботиться о том, что люди думают или не думают о тебе. Впитывай человеческую природу, поблуди в Варшаве или в Праге. Посмотри, как живут простые люди". Проницательные слова. Рея - мудрая женщина. Ну так вверх, вверх!
Остановившись около люка с надписью "ВХОД ВОСПРЕЩЕН", ведущего в один из блоков компьютера, Сигмунд теряет несколько минут, стараясь унять дрожь в правой руке. Затем он торопится к подъемнику и приказывает поднять себя на 60-й этаж. В самую середину Варшавы.
Здесь узкие коридоры и несколько спертая атмосфера. Это город необыкновенной плотности населения, и не только из-за того, что его жители так неблагоразумны в своей плодовитости, но и потому, что большая часть площади города занята производственными комплексами. Несмотря на то что здание города здесь гораздо шире, чем в его верхней части, жители Варшавы размещены на относительно небольшой жилой зоне. В Варшаве размещены и машины, которыми производятся другие машины. Волочильные станы, токарные станки, калибровальные, прокатные, сборочные - сплошные производственные нагромождения. Большая часть работ автоматизирована, но для людей работы хватает: загрузка конвейеров, сопровождение изделий, управление на разветвлениях лифтов, маркирование законченных изделий по их месту назначения. Как-то в прошлом году Сигмунд доложил Ниссиму Шоуку и Киплингу Фрихаусу, что почти все, что делается на производственных этажах трудом человека, может выполняться машинами; вместо использования тысяч людей в Варшаве, Праге и Бирмингэме можно создать полностью автоматизированную замкнутую программу с несколькими контролерами для того, чтобы наблюдать за созданными системами, и с несколькими наладчиками на всякий случай, например для наладки машин. Шоук выслушал его тогда и покровительственно улыбнулся:
- Но если бы они не работали, чем бы все эти бедняги заполнили свою жизнь? - спросил он. - Не думаешь ли ты превратить их всех в поэтов, Сигмунд? Или в профессоров истории гонады? Разве ты не видишь, как отчаянно мы ищем для них занятие?
Сигмунд смутился от своей наивности. Это был редкостный промах в методологии управления. Ему еще и до сих пор неловко за этот промах. В идеальном государстве, полагает он, каждая личность должна выполнять значимую работу. И он мечтает, чтобы гонада стала идеальным государством. Но из-за человеческой ограниченности вмешиваются определенные практические соображения. И вот - надуманная работа в Варшаве, погрешность теории.
Ну, выбирай дверь. Скажем, 6021-ю. Или 6023. Или 6025. Странно видеть двери, несущие четырехзначные номера - 6027, 6029. Сигмунд берется за ручку двери, колеблется в приступе внезапной робости. Он представляет себе мускулистого и волосатого, ворчливого работягу мужа и неприбранную утомленную его жену. А он собирается вторгнуться в их интимную жизнь. Он представляет их затаенную реакцию на нарядную его одежду. "Что здесь нужно этому шанхайскому денди? Разве для него не существует правил приличия?" И так далее. И тому подобное. Сигмунд чуть не спасается бегством, но сдерживается. Они не посмеют ему отказать, ни под каким видом. И он открывает дверь.
В комнате темно, светится только ночник; глаза постепенно осваиваются, и он видит на постели спящую пару и пятерых или шестерых детей в детской подвесной койке. Он подходит к постели и останавливается над спящими. Мужчина и женщина, занимающие это жилье, оказываются совершенно не такими, какими он их себе представлял. Они могли бы быть любой молодой супружеской парой из Шанхая, Чикаго или Эдинбурга. Сбросьте с людей одежды, позвольте сну смыть выражение лица, отмечающее положение на классовой лестнице, и вы не определите принадлежность к классу или к городу.
Спящие обнаженными мужчина и женщина только на несколько лет старше Сигмунда - ему, наверное, девятнадцать лет, а ей, возможно, восемнадцать. Мужчина стройный, плечи у него узковатые с не слишком эффектными мускулами. У женщины пропорциональное тело, мягкие белокурые волосы. Сигмунд легонько прикасается к закруглению ее плеча. Дрогнув пару раз веками, открываются голубые глаза. Проглянувший было страх уступает место пониманию: "О, блудник!" Понимание уступает место смущению - на блуднике одежды высших классов.
Этикет требует представиться.
- Сигмунд Клавер, - произносит он. - Шанхай. Молодая женщина торопливо проводит языком по своим губам.
- Шанхай!? В самом деле?
Изумленно моргает проснувшийся муж.
- Шанхай? - спрашивает он не враждебно, просто с любопытством. - Зачем же вы здесь, внизу, а?
Сигмунд пожимает плечами, словно признаваясь, что он здесь по прихоти, из каприза. Муж покидает постель. Сигмунд пытается уверить его, что уходить совсем не обязательно, что все будет в порядке, если он останется, но, очевидно, в Варшаве это не практикуется и приход блудника является сигналом для мужа вытряхиваться из постели. На его бледном, почти безволосом теле появляется просторный бумажный халат. Нервная улыбка, слова "увидимся позже, милая", и муж уходит. Сигмунд остается с женщиной наедине.
- Я никогда раньше не встречалась с шанхайцами, - говорит она.
- Ты не сказала своего имени.
- Элен.
Он ложится рядом с ней. Поглаживает ее гладкую кожу. Эхом проносятся слова Реи: "Впитывай человеческую природу. Посмотри, как живут простые люди". Он натянут до предела. Ему кажется, что его плоть каким-то сверхъестественным образом пронизана густой сетью из прекрасных золотых проволочек, проходящих сквозь доли его мозга.
- Чем занимается твой муж, Элен?
- Он сейчас стрелочник. Он был обучен на свивалыцика канатов, но получил травму - ударило оборвавшимся тросом.
- У него, наверное, много работы?
- Начальник участка говорит, что он один из лучших рабочих. Я тоже думаю, что он молодец, - она подавляет легкий смешок, - кстати, на каких этажах Шанхай? Это где-то около 700-го этажа, правда?
- От 761-го до 800-го, - отвечает он, лаская се. Тело ее трепещет - страх или желание? Ее рука стыдливо лезет в его одежды. Наверное, ей просто не терпится отдаться, чтобы он поскорее исчез. Может быть, она напугана незнакомцем с верхних этажей или же не приучена к предварительной любовной игре. Различные темпераменты. Лично он предпочел бы сначала поговорить. "Посмотри, как живут простые люди". Он здесь, чтобы учиться, а не только натягивать. Взгляд его скользит по комнате: обстановка скучная, без вкуса и без стиля. А ведь она сконструирована теми же самыми художниками, которые меблировали Лу-иссвилль и Толедо. Очевидно, они подлаживались к низменным вкусам рабочих. На всем как бы лежит подавляющий налет серости. Даже на женщине.
"Я мог бы лежать сейчас с Микаэлой Квиведо. Или с Принсипессой. Или с… Или с… А я здесь". Он подыскивает подходящие вопросы, которые он бы мог задать ей, чтобы выявить существенные черты характера этой тусклой личности, которой он, пожалуй, когда-нибудь станет руководить. "Ты много читаешь? А какие твои любимые видеопередачи? А все ли ты делаешь, что в твоих силах, чтобы твои дети поднялись в иерархии здания? Что ты думаешь о людях из Рейкьявика? А о людях из Праги?" Но не спрашивает ничего. Какой смысл? Чему он может научиться? Между ними - непреодолимые барьеры.
Он проводит руками по ее телу, а се пальцы касаются его вялого члена.
- Я не нравлюсь тебе, - печально говорит она.
"Интересно, часто ли она пользуется душем?"
- Наверное, я немного устал, - отвечает он. - Я был очень занят эти дни.
Он прижимается к ней всем телом. Возможно, ее теплота возбудит его. Ее глаза смотрят в его глаза. А в его зрачках - пустота. Он целует ямочку на се шее.
- Ой, так щекотно, - говорит она, извиваясь.
Он проводит пальцами чуть ниже ее живота. Она уже готова, а он еще нет. Он не может.
- Тебе, может быть, нужно что-то особенное? - спрашивает она. - Я бы смогла помочь, если это не слишком сложно…
Он качает головой. Его не интересуют кнуты, цепи и плети. Только обычные средства. Но он не может. Ссылка на утомление лишь притворство: мужской способности его лишает чувство одиночества. Один среди 886000 людей.
"И я не могу овладеть ею", - думает он.
"Шанхайцы спесивы, не способны и лишены мужественности", - думает она. Теперь она уже не боится его и совсем не сочувствует ему. Она принимает его неудачу как знак неуважения к ней. Он пытается рассказать ей, скольких женщин он натягивал в Шанхае, Чикаго и даже в Толедо, где он считается дьявольски опытным, но она пренебрежительно морщится. Он перестает ласкать ее, встает и приводит себя в порядок. Лицо его горит от стыда. Подойдя к двери, он оглядывается. Она же, насмешливо глядя на него, усаживается в непристойной позе и показывает ему комбинацию из трех пальцев, обозначающую здесь, несомненно, скабрезную непристойность.
- Я хочу, чтобы ты усвоила, - говорит он, - имя, которым я назвался, когда вошел, - не мое. Ничего общего.
Он поспешно выходит. Слишком много проникновения в человеческую природу. Слишком много, по крайней мере, для Варшавы.