Ему самому удалось подавить позывы, но с тех пор его мучили кошмары, в которых он видел себя отцом такого вот монстра: без глаз или без рук или ног или хуже того – без самого мозга. На одном учебном слайде лобная кость черепа была удалена, чтобы показать, что внутри нет ничего, кроме воздуха.
Доктор сказал, мол, теперь ей нужно быть последовательной. Придется смириться с перепадами настроения из-за маниакально-депрессивного психоза, по которым обычно узнаешь, что с "мозголома" пора переходить на что-то другое: на "ягинол" для мужчины или небеременной терки, или на "трип-улет" для беременной. "Трип-улет" лучше "мозголома", трип на нем не так зависит от исходного настроения, но достать "мозголом" гораздо проще. Самое главное – родить на свет ребенка, который никогда не увидит скучного, мерзкого города под названием Лондон, а только заветную страну чудес, где проводила свою жизнь Мак. Поэтому, когда доктор сказал, что ей нужно выбрать что-то одно и до родов его придерживаться, она решилась на "мозголом" из страха, что поставки "трип-улета" могут прерваться. Препарат был пока еще новым, и она не знала никого, кто варил бы его на кухне.
Но в те дни, когда ее обычный гормональный цикл загонял ее в депрессию, приходилось худо.
Когда полиция явилась в многоквартирный небоскреб, где они с Роджером делили квартиру с еще одной парой по имени Сью и Тед, она была в дауне.
Двум навестившим ее констеблям совсем не хотелось самим делать свою работу. Приблизительно это они и сказали открывшему дверь Теду, большинство людей ничего иного от них и не ждали. В худшем случае кровожадный фуззивуззи обыскал бы квартиру, забрал бы жильцов, потом пришлось бы платить штраф и аскать по знакомым на дозу. Но констеблей ломало заморачиваться: им хотелось только убедиться, что беременная герла, известная комитету по евгенике и соответствующая описанию в рапорте патрульной машины, не сидит на "ягиноле" и не собирается подарить городу дефективного ребенка.
Мак услышала, как Тед говорит:
– Нет, разумеется, она этого не делает. Не такая уж она дура.
– Надо все-таки взять ее прокатиться, чувак. К доктору, не более того.
Мир был средоточием перекатывающихся эхом красок, по большей части тусклых, – в цветовой гамме дерьма. Мир был средоточием щекочущих запахов, от которых у нее текло из носа и слезились глаза. Мир был средоточием неизвестных опасностей, покрывавших ее кожу ползучими поцелуями невидимых холодных улиток.
После полицейские сообразили, что она, наверное, пыталась спрятаться, но открыла не дверь шкафа. А окно.
На двадцать седьмом этаже над жесткими плитами скучного, мерзкого города под названием Лондон.
РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (37)
НА БАЗЕ
Дональда и Сугайгунтунга положили на надувных матрасах у входа в пещеру, служившую одновременно оружейным складом и коммуникационным центром. Спрятанные за выступом скалы, тут стояли телевизор и целая миниатюрная студия радио– и телефонного оборудования. Но включать его следовало осторожно: в отличие от тепла вулкан не в состоянии замаскировать предательские сигналы электронного оборудования.
Ранним утром, когда Дональд очнулся от не принесшей ему отдыха дремы, Сугайгунтунг вертелся и метался на своем матрасе, зубы у него стучали. Встревожившись, Дональд пощупал ему лоб. Кожа у ученого была сухая и горячая, и он пожаловался, что его тошнит.
На его возглас откликнулась девушка в тускло-зеленом походном обмундировании, которая раздела Сугайгунтунга, налепила на него тестовые наклейки с микроорганизмами и измерила температуру.
– Мы это называем тропической лихорадкой, – наконец сказала она. – Все, кто сюда попадает, ею болеют. Она не опасна.
– Разве нельзя ему чего-нибудь дать? – спросил Дональд.
– Тут у нас нет больницы, только походный лазарет, – с оттенком грусти ответила девушка. – Я могу дать ему жаропонижающее и максимальную дозу аскорбиновой кислоты. Но здесь нужен специальный препарат, железистый гидрат хлора с каким-нибудь производным аспирина, а у нас ничего такого нет. Разумеется, я узнаю, нельзя ли получить его из Гонгилунга.
– Долго это продлится?
– Дня три, может, четыре. Но иммунитет потом образуется надолго. – Девушка нисколько не собиралась его щадить. – Иногда на второй день наступает бред.
К тому времени Джога-Джонгу уже сообщили, и вскоре в отверстии пещеры возникло заспанное лицо революционера. Рапорт девушки он выслушал, кивая.
– Укройте его потеплее, следите, чтобы ему было удобно. Пусть как можно больше пьет, – сказал он. – Даже к лучшему, что это случилось именно сейчас. Ему все равно отсюда некуда идти.
К вечеру первого дня Дональд уже жалел, что не привез с собой запас транков. Они бы помогли сейчас сохранять спокойствие. Если верить полевым тестам медсестры – впрочем, он и без них был в этом почти уверен, – лихорадка, терзавшая сейчас Сугайгунтунга, его самого миновала, однако его снедала другая – нетерпение. Джога-Джонг скорее всего это заметил, но даже в убежище среди джунглей у революционера было полно дел, поэтому было уже сильно за полдень, прежде чем, освободившись, он обратился к Дональду с чисто ятакангской вежливостью.
– Вы не привыкли к ожиданию, мистер Хоган, – это сразу видно!
– Сам не знаю, к чему я привык, – вздохнул Дональд. – До недавнего времени я занимался в основном никчемной рутиной, которая до тошноты мне надоела. А потом вдруг меня подхватило и забросило в этот хаос. И происходит тут все в таком темпе, что за десять дней от новой работы меня стало тошнить больше, чем от моей прежней за десять лет.
В дальнем конце прогалины появился, но не посмел подойти один из молодых лейтенантов Джога-Джонга, в руке у него был меч, на острие которого была насажена мертвая змея. Показав рептилию начальнику, он отсалютовал и получил в награду одобрительную улыбку.
– Это была очень ядовитая змея или что-то в таком духе? – рассеянно поинтересовался Дональд.
– Нет, не ядовитая. Напротив, деликатес. Мы не слишком роскошно тут живем.
– Деликатес! – Дональд едва не вскочил на ноги. – Ну, если вы так говорите, наверное… – Он отер лицо, ненавидя липкий серный запах из расщелины вулкана, который, как ему сказали, был сегодня особенно активен и своими испарениями приправлял неподвижный влажный воздух поляны. И ни дуновения ветерка.
– Жизнь у нас тут несколько однообразная, и прошу простить скуку, какую вам приходится тут терпеть, – цветисто извинился Джога-Джонг, и Дональд не смог определить, было это сказано с сарказмом или всерьез. – Я приготовил бы вам какое-нибудь развлечение, может, взял бы вас с собой в небольшую вылазку, но в настоящее время настроения в обществе неподходящие, к тому же не следует рисковать таким ценным человеком, как вы.
Дональд задумался над его словами. Наконец он сказал:
– Вы из-за… из-за настроений в обществе тут застряли?
– Совершенно верно. Предполагалось, что я, сразу как высажусь, начну работать открыто. Мою революцию поддерживают многие среди простых людей, пусть и не среди состоятельных. Оппозиционная партия не имеет в Гонгилунге большого веса, хотя ряд групп – рыбаки, как вы уже знаете, ряд интеллектуалов и в особенности строительные рабочие – на моей стороне. На более отдаленных островах в наших руках администрация целых селений, и я надеялся развернуть масштабную освободительную борьбу и, если потребуется, объявить о независимости и выдержать осаду. К несчастью, заявление об оптимизации вынудило меня отложить эти акции. Конечно, благодаря тому, что сделали вы, ложь будет разоблачена, и последующее затем возмущение народа послужит искрой, которая разожжет пожар революции.
Он говорил так, словно его соображения подкреплялись компьютерным анализом Салманассара. Тут Дональд сообразил, что, возможно, так оно и есть: вашингтонские компьютеры должны были как минимум досконально проанализировать его шансы, прежде чем Государство согласилось на его переброску сюда из Штатов.
– Скажите честно, если правительство Солукарты не вырыло бы себе яму, вы правда начали бы гражданскую войну?
Джога-Джонг пожал плечами.
– Уверен, моя работа продвигалась бы медленнее, растянулась бы на дольше, и вероятно, пришлось бы заплатить дорогую цену. Но какова она, цена свободы?
– А какова она, цена жизни? – горько возразил Дональд.
– Я родом из страны, где человеческая жизнь веками не стоила ни гроша, – сказал Джога-Джонг. – Я знаю, какова цена моей. Но каждый должен сам устанавливать себе цену и заставлять других ее принять.
– Большинству такой возможности не представляется, – пробормотал Дональд.
– Я не совсем расслышал, что?..
– Я сказал, большинству такой возможности не представляется! – огрызнулся Дональд. – С моего прибытия какие-нибудь новости из Гонгилунга были? Говорилось что-нибудь про взорванное здание?
– Взорванное здание? В сводках сообщалось, что несколько домов рухнули в результате взрыва, но было сказано, что в этом повинен газ в канализационных трубах. Мы часто находим там карманы метана, которые можно поджечь.
– Дерьмо китовое. Мне пришлось прибегнуть к бомбе, чтобы избавиться от назойливых полицейских. – Дональд уставился на свои руки. – Сколько человек погибло?
– Не много, – помолчав, ответил Джога-Джонг. – Семнадцать-восемнадцать, кажется, так мне доложили.
– Среди них женщины и дети? – Голос Дональда оцарапал его собственный слух.
– Только женщины и дети, – сказал Джога-Джонг. – Этого следовало ожидать. Мужчины были на работе. – Наклонившись к Дональду, он ободряюще обнял его за плечи. – Не расстраивайтесь. Думайте, как я: что они умерли за дело освобождения своей страны.
– Они умерли не за мое дело. – Дональд стряхнул руку.
– За дело, которое у наших стран общее, – нажал Джога-Джонг.
– Это верно, – сказал Дональд. – У вашей страны, у моей, у любой другой в мире дело одно и то же. А делают они следующее: хватают по призыву людей, которым на данную страну наплевать, и посылают их убивать женщин и детей. Да, это дело каждой страны на Земле! И знаете, как я называю это дело? Я называю это вонючей алчностью чистой воды!
Повисло короткое молчание. Наконец его холодно прервал Джога-Джонг:
– Странно слышать такие слова от американского офицера!
– Я не американский офицер. Мне присвоили звание, потому что это было удобным средством шантажа, с помощью которого меня принуждают повиноваться. Если как "лейтенант" Хоган я откажусь выполнять приказы, меня можно арестовать и потихоньку отдать под трибунал. А в остальном я очень скучный, самый обыкновенный чувак, у которого была одна буржуазно скучная жизнь и которому дали другую, вбив ее в него методами, которые ему и в кошмарном сне бы не приснились. Первая, моя собственная жизнь мне со временем приелась, а в той, какую мне навязали, меня тошнит всякий раз, стоит мне взглянуть на себя в зеркало.
– В моей стране, – сказал Джога-Джонг, – мужчина, который думает как вы, рано или поздно воссоединяется со своими предками. Или воссоединялся в былые времена. Сейчас узурпатор Солукарта скопировал ваши христианские обычаи и закрыл такой путь к бегству. Думается, в этом – причина того, откуда у нас столько мокеров.
– Как скажете. – В прошлой жизни, всего месяц назад, такая гипотеза, возможно, заинтриговала бы Дональда, а сейчас он только пожал плечами. – Но я пока еще не дошел до суицида. По крайней мере я могу утешать себя мыслью, мол, что бы я ни сделал, я помог разоблачить ложь. И я начинаю думать, что ложь – один из худших человеческих пороков. Хуже нее только убийство. И по моему опыту мы равно преуспели и в том, и в другом.
– Я убил многих, и еще большее число были убиты у меня на глазах по моему приказу, – сказал Джога-Джонг. – Такую цену приходится платить, дабы получить то, чего мы хотим.
– Это не мы хотим, нас просто убедили в этом лжецы, более умелые, чем мы.
На лице Джога-Джонга застыло неодобрение.
– Прошу простить меня, мистер Хоган, – сказал он, вставая. – Я больше не вижу смысла продолжать этот разговор.
– Значит, нас теперь двое, – согласился Дональд и отвернулся.
Следующий день походил на предыдущий, только, как и предупреждала медсестра, Сугайгунтунг на несколько часов погрузился в бред. Дональд сидел рядом с ним в пещере, слушая бессвязные фразы на ятакангском, и их гипнотический эффект то и дело наводил его на собственные размышления, а иногда убаюкивал. Однако вечером гонгилунгский рыбак, рискуя жизнью, привез из города необходимое лекарство, и к тому времени, когда Дональд решил, что готов уснуть, бред ученого прекратился.
Следующий день также походил на первый.
И следующий тоже.
ПРОСЛЕЖИВАЯ КРУПНЫМ ПЛАНОМ (27)
КАК СТАТЬ МОКЕРОМ
Филип Питерсон весь вечер мрачно слонялся по квартире. Его мать пригласили на одну вечеринку… ну, такие вечеринки, на ее взгляд, совсем не подходили для ее сына, который еще не успел пресытиться и очерстветь, как его старушка-мама. Поэтому он сам устроил вечеринку для одного себя: начал с трех "отверток", потом взялся за коробку косяков. Трава уносила ввысь, алкоголь давил к земле, а столкновение в организме этих двух субстанций подарило ему приятное ощущение: казалось, и он тоже вот-вот с кем-то сразится, займется сексом или чем-то столь же важным.
Около одиннадцати папа-мама он позвонил знакомой девушке, но ее не было дома. Потом он поставил пару любимых зок-записей – Саша предпочитала таких в своей квартире не слышать – и сам с собой танцевал в гостиной.
Из-за темных окон стала подкрадываться летаргия, которая ему была совсем ни к чему, поэтому он принял Сашину таблетку "просыпайся", достав из заначки, которую она хранила в ящике стола у изголовья кровати; впрочем, стимулятор только помешал ему заснуть, но совсем не оживил. Филип сел в кресло и, погасив свет, снова стал слушать зок. В темноте игра красок казалось еще более живой и яркой, он чувствовал, как его затягивает в цветной водоворот. Одежда стала сковывать его движения, поэтому он стащил ее и раскидал по ковру, вытанцовывая на нем повторяющиеся эллипсы. Наконец он проголодался и пошел посмотреть, что есть сегодня в меню, в конце концов выбрал свое любимое блюдо: холодное жаркое на ребрышках из настоящей говядины с салатом, которое заказывал обычно, когда Саша уходила из дома.
(Впоследствии обратили внимание на набранный им код "очень слабо прожаренное" и говорили всякие умные вещи о мужском символизме.)
Он сидел совсем один, нарезал маленькими кусочками мясо, накалывал на вилку салат, когда – приблизительно в пять минут четвертого анти-материи – замигала лампочка двери подъезда, показывая, что кто-то воспользовался ключом от фирмы "Спаси и Сохрани, Инк.", закодированным на его квартиру. Поднявшись, он выключил запись, которую смотрел за едой, и стал у двери.
Когда открылась входная дверь, в коридоре зажглась лампа, осветив хихикающую Сашу: верхняя часть ее платья была стянута до талии, и чудесные округлые груди подставлены жадному рту чужого мужчины, которому она все говорила: "Шшшш" и "Подожди минутку", а еще: "Давай не будем шуметь, мы же не хотим разбудить моего сына".
Шаг вперед он сделал после того, как открылась дверь гостиной, но перед тем, как в ней зажегся свет, тем же ножом, которым нарезал мясо, распорол платье Саши. Материал разошелся с приглушенным писком, а кожа вдоль спины, начиная от правой лопатки до ягодиц, – с воплем. Свет. Отвлекшись от своего поклонения зрелой женственности, чужак пробормотал, мол, хватит, какого хрена…
Филип сказал:
– Что ты делаешь с моей матерью моей матерью моей матерью?
И с каждым повторенным словом раз за разом совершал одни и те же движения правой рукой, в которой по чистой случайности держал очень острый нож для мяса. На третьем повторе чужак закатил глаза, выпучил их и лег на пол, обеими руками зажав исколотый живот.
Высокий визгливый голос звенел, метался между стен под потолком. Филип выключил слух и задействовал глаза, которые теперь снова привыкали к свету. У двери стояла довольно красивая женщина, правда, уже не первой молодости, но совершенно голая, если не считать лоскутов, которые она к себе прижимала. Не в силах противиться влечению, он подошел к ней, выпустив то, что его рука, кажется, в этот момент сжимала, а когда женщина увернулась от его губ и настойчиво желала держать рот гадко разинутым, он насильно закрыл его пальцами. Некоторое время спустя она перестала противиться и позволила ему делать, что он хочет, и сделал он это с большим энтузиазмом, потому что кто-то другой в каком-то другом месте давным-давно раз за разом останавливал его по совершенно нелепой причине, дескать, он маленький лапушка. Разумеется, я не маленький. Сейчас я ведь это делаю, правда?
Но после первого раза радости от нее уже не было никакой поэтому он пошел искать другую партнершу в которой было бы чуть больше жизни и нашел цветную терку которую сцапал в лифте и которая недостаточно громко кричала а потом он попытался заняться тем же с ее белой подружкой ключ от квартиры нашелся в кармане цветной но его застали когда он втаскивал белую обратно в квартиру и стоило ему выйти поискать следующую, фуззи-вуззи его зафьюзили но было уже слишком поздно.
КОНТЕКСТ (26)
САМОМУ СЕБЕ ПО СЛУЧАЮ МОЕГО "ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ВЕКА"
ТЬ ВАШУ, мне больно,
кровь из меня идет!
Я создал себя в стерильной больничной палате.
Уверен, как и сам я, акт был опрятен и чист.
Кровь, боль или грязь? Я, право, не помню.
Я предпочел оттуда свалить
И пошел в школу узнать, что я одобряю.
Потом я работу нашел, и заработал наличности чуть,
И девчонку нашел. Ночами мы занимались любовью.
Однажды, наверно, я в прах обращусь,
Но эту мысль я гоню от себя.
Заботясь о том, чтобы нравиться завтра себе,
Тщательно ныне блюду прочтенные мне предписания:
Три свою кожу, чтоб ее запах унять,
Тальком присыпь, лосьоном помажь, коль сухая она…
Но стоит ее поцарапать – и, МА
РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (38)
ЗА ДЕНЬГИ НЕ КУПИШЬ, НО, ПОПРОСИВ, ПОЛУЧИШЬ ДАРОМ
– Спасибо, – сказал Чад. Норман едва поверил своим ушам.
– За что, черт побери? Борода Пророка, да это я должен ноги тебе целовать. Я тебе обязан…
Тут он внезапно умолк, слишком много людей стояло вокруг, чтобы сказать правду. Сказать, что Чад не гарантировал запланированные для Бенинии вложения, а спас проект и вместе с ним все, что сам Норман вложил в эту идею, – вот за что ему хотелось поблагодарить Чада. Но президентский этаж небоскреба "ДжТ" кишел высокими гостями, включая представителей Государства, которое в лице Рафаэля Корнинга надзирало за работами. Нормана осаждали госчиновники, сотрудники корпорации и просто знакомые, пока он не почувствовал, что его рвет на части стая собак. Он даже не получил удовлетворения, рассказав Элайху добрые новости: Уотерфорду пришлось послать курьеров отыскать его и Рама Ибусу, которым устроили специальную экскурсию по зданию.
Уловив его настроение, Чад догадался и о его причине.
– Что, не нравится тебе, во что превратили твою жизнь, а? – криво улыбнулся он. – Ты – венец творенья, чувак, и тебя от этого тошнит. Но, пожалуй, придется тебе научиться с этим жить.
– Я и забыл, что такое корпорация, пока не вернулся, – признался Норман.