Раздались выстрелы. Белые скачущие привидения были похожи на бред. Но под пулями они падали, а некоторые вприпрыжку побежали к лесу, значит, бредовыми были их действия, а не они сами. В какой-то момент я увидел всю эту жуткую фантастическую картину целиком: полыхающий дом, сумасшедшие привидения в простынях от Карлсона, люди в одном нижнем белье и с автоматами. От невообразимости зрелища у меня ослабели руки, я не мог удержать ствол, изнутри рвался истерический смех. Пальба быстро стихала Привидений стало меньше, и все они валялись на земле. Рядом со мной кто-то тихо засмеялся. Я увидел Февраля, севшего прямо на землю и хохочущего. Я тоже повалился рядом и выпустил смех наружу. Ничего не мог с собой поделать. Потом к нам присоединились Паша с Варягом, тыча друг в друга пальцами.
Но вдруг я наткнулся глазами на Руслана, который стоял на коленях перед какой-то грудой. Кажется, он делал этой груде искусственное дыхание. Смех сразу отрезало. И тут же раздался крик: за домом нашли Богослова. Из-под ребер у него торчал в спине нож. А еще через минуту будто опоздавшим эхом прозвучала автоматная очередь. Со стороны леса вышел из темноты Монах, на руках он нес безжизненное тело девушки. Он прижимал ее к себе, и на груди у него, на тельняшке, расплывалось черное пятно. Потом он осторожно положил ее на землю. Я никак не мог рассмотреть, что у нее на животе. Почему-то казалось, что там сидит огромный черный мохнатый паук и шевелит лапами. Я отвернулся и стал глубоко дышать, чтобы не стошнило.
- Эта мразь кромсала ее ножом, - глухим голосом произнес Монах. Я не сразу сообразил, что он говорит не о пауке, а о том, кого он убил там, в темноте возле леса. После этих слов раздался звук, ни на что не похожий. Короткий, клокочущий, захлебнувшийся взрык.
Звук издал Монах. Это был плач его души. Подошел Руслан и сказал, что бабка тоже мертва - задохнулась в дыму. У Богослова рана не опасная, но пару недель ему придется лежать.
С грохотом обвалилась крыша горящей избы. Фашист ходил между валяющимися привидениями и срывал с них простыни. Единственное, что осталось от дома и его обитательниц, - простыни, висевшие во дворе после стирки.
- Эти рожи я уже видел вчера ночью, - зло крикнул Фашист. - Они нас выследили.
Леха обнимал Василису, сидя на земле, и укачивал ее, как ребенка, смотрел ей в глаза, гладил по лицу. Волосы у нее висели неровными обгоревшими прядями. Руслан смазывал Жар-птице ожоги на руках. Мне вспомнилось Лехино "Наша родина - сожженная земля". Ведь земля - это наша душа..
К полуночи вернулись трое посланных на разведку. Командир решил разделить отряд. Часть отправить с Богословом в госпиталь святого Иоанна Крестителя, единственный в округе, где могли лечить раненых, ни о чем их не спрашивая. Часть должна была остаться здесь - хоронить мертвых.
… И всегда позади - воронье и гробы…… Монах бросил на холмик последнюю горсть земли, вытащил стоявший крестом в траве меч и медленно побрел к лесу. Возле первых же деревьев он остановился и в ярости принялся срубать ветки.
На костре возле пепелища варилась каша с тушенкой. По рукам пошла фляжка с водкой, наливали по пятьдесят грамм. Утреннее солнце светило бледно и вяло. Ярослав затянул "Черного ворона", ему принялись подпевать.
Черный во-орон, черный во-орон, Что ты вье-ошься над мое-ею головой, Ты добычи не добье-ошься, Черный во-орон, я не твой.
Февраль встал и пошел к лесу. Монах уже углубился в заросли, оттуда доносились звуки остервенелой рубки. Февраль сделал попытку остановить его, утихомирить.
- Не мешай, уйди, ради Бога, - с мукой в голосе прорычал Монах.
Что ж ты ко-огти распустил Над мое-ею головой, Иль добы-ычу себе чаешь, Черный во-орон, я не твой.
Февраль вернулся на свое место.
- Что он там делает? - спросил Варяг.
- Кажется, собирается сделать модельные стрижки всем здешним кустам, - пожал плечами Февраль.
Полети-и в мою сторо-онку, Скажи ма-аменьке моей, Ей скажи, моей любе-езной, Что за ро-одину я пал.
В этот момент, оборвав песню, из кустов с треском вылез леший: густо заросший щетиной, в вязаной шапке, драном плаще и кирзовых сапогах. В одной руке у него была удочка, в другой помятое жестяное ведро.
- Ух ты, ё! - произнес он, обрадовавшись при виде нас. - А я думал, в ушах, что ль, у меня эта… глюцинация. Сидим, мужики?
Не дожидаясь ответа, он сложил на землю удочку, ведро и сам уселся на огрызок трухлявого бревна.
- Сидим, дед, - сказал Фашист. - А ты что тут делаешь?
- Так на рыбалку ходил, - однозубо заулыбался мужичонка. - Во, - он постучал по ведру, выбив из него звонкое дребезжанье, - не поймал ни хрена. Не клюет, зараза. А вы на охоту или как? Гляжу, ружьишками запаслись.
Мужичонка косо стрелял глазами по оружию, но явно без испуга, расслабленно.
- На охоту, дед, на охоту, - опять ответил Фашист.
- Знамо дело - закивал дедок. - Зверье тут водится. Воронье особенно. - И без всякого перехода он запел дурным, блеющим голосом: - Черный во-орон, черный во-орон, что ты вье-ошься…
Я догадался, что он вдребезги пьян, хоть и держался твердо на ногах.
- До чего ж, зараза, жизненная песня, - помотал головой мужик. - Вот глаза иной раз откроешь - точно, вьется, етитская птица! И не прогонишь ничем Пока совсем не доконает, не уберется. А все она, отрава эта.
- Какая отрава, дядя? - строго спросил Ярослав.
- А вы что, телевизор не смотрите? - хитро прищурился на него мужик. - Там же щас все национальную идею ищут.
- Ну и что?
- А то, что и нечего ее искать. Вон она, родимая. - Дедок нагнулся и достал из ведра двухлитровую бутыль с мутноватой жидкостью. Крепко зажав ее в руках, продемонстрировал всем. - Чистая, как слеза младенца.
Он зубами выдернул пробку, достал из кармана плаща граненый стакан и налил в него из бутыли доверху.
- Ну, за что пьем? - Он посмотрел на стакан, а затем протянул его Фашисту.
- Слушай, дед. - Матвей, проигнорировав стакан с самогонкой, поманил мужика пальцем, и тот наклонился вперед. - Дуй отсюда, и побыстрее, пока я не грохнул из своего ружьишка твою национальную идею, - четко и внятно проговорил Фашист.
- Понял, - осознав угрозу, кивнул мужик. - Так бы сразу и сказали.
Он опять посмотрел на стакан в руке, выдохнул и со словами "Ну, чтоб было" выпил, Сунул посудину в карман, бутылку - в ведро, подхватил удочку и уже возле кустов обернулся:
- Эх, молодежь…
С тем же треском он исчез в зарослях.
- Песню испортил, - плюнул с досадой Ярослав.
Минуту длилось молчание. Потом заговорил Февраль:
- Нет, что-то в этом, несомненно, есть.
- Чего-чего? - бросил на него удивленный взгляд Премудрый.
- Ну, не в этом, конечно, смысле, - поправился Февраль, щелкнув себя по шее. - Но как он ловко выстроил цепочку, от черного ворона к национальной идее. По-моему, эту песню точно нужно сделать русским народным гимном. Это же менталитет! Национальная философия жизни и смерти.
- Не согласен, - быстро возразил Матвей, облизывая ложку и отставляя свою тарелку. - Образ смерти в русском фольклоре действительно является притягательным. И сама смерть для русского человека всегда обладала запредельной ценностью. Но предложение Леньки я считаю неадекватным. Господа, нам приказано выжить. Во что бы то ни стало. Нам - я имею в виду Россию, как вы догадываетесь. Хватит нам уже заупокойных томлений.
- Бросьте, Поручик, - лениво отозвался Ярослав. - Без идеала погибнуть за отечество русские нежизнеспособны.
- В самом деле, господа, - поддержал его командир. - Русские живут для того, чтобы спасать Россию. В нас уже генетически заложена эта программа. Собственная жизнь не имеет той же значимости… Поэтому спасать самих русских должны другие русские… то есть друг друга мы должны спасать.
- В самом деле, - сказал Февраль, опять поднимаясь. - Пойду-ка посмотрю, не нужно ли спасать Монаха. Что-то там затихло.
Лесоповальных звуков и впрямь больше не было слышно. Я доел свою кашу и тоже пошел посмотреть на горюющего Монаха Февраль нырнул в заросли, пролез метров пять и застыл, раздвинув ветки, Я выглянул из-за его плеча, толкнув. Ленька шепотом цыкнул на меня. Впереди на коленях стоял Монах, перед ним был воткнут в землю меч. Икона Спаса на крестовине смотрела прямо на Монаха. Он молился.
Мы вернулись к костру.
- Что? - спросил командир.
- Делом занялся, - лаконично сказал Февраль.
- … если развивать эту аксиому, - продолжал разговор Ярослав, - то Россия существует для того, чтобы спасать мир. От него самого.
- Русские хиреют, если не совершают великих дел, - иронично отозвался Варяг.
Фашист снова взялся за фляжку.
- Господа, - с энтузиазмом произнес он, - предлагаю выпить за великие дела, которыми каждый из нас в мыслях, безусловно, уже украсил свое ближайшее и отдаленное будущее.
- Ура! - подхватил я, хотя мне водки не полагалось.
- Не знаю, как насчет великих дел, - сказал командир, выпив свои пятьдесят грамм, - а малых нам предстоит еще выше крыши.
Хроника третья
ЗАРЯ ДЕРЖАВНАЯ
Глава 1. Никакой фантастики.
Трехэтажный коттедж на окраине дачного поселка был похож на замок с башенками и узкими вытянутыми окнами. По карнизу первого этажа вился плющ. В нем маскировались телекамеры, которые круглосуточно надзирали за обстановкой вокруг дома. Но мирный плющ этому месту никак не подходил. Больше ему соответствовал другой элемент оформления; бетонная стена с колючей проволокой поверху. Когда мы вошли в этот замок, в нем обнаружились садистские застенки. От этих подвалов изошел бы завистью сам известный французский маркиз, наплодивший поклонников по всему миру.
Из-за первой же вышибленной подвальной двери на нас безнадежно глянуло десятка полтора пар глаз. Молодые полуголые рабыни сидели почти что друг у дружки на головах, свободного места не было. По стенам - железные койки в три этажа, на каждой по нескольку человек. Они смотрели на нас притихшие, ожидая, наверное, новых издевательств и побоев.
За второй дверью - то же самое. Избитые, голодные, прокуренные. Курева им давали много, чтобы кормить меньше. По глазам видно - молодые, а по лицам - страшные старухи. Все это слишком сильно подействовало на нашего Ивана-Йована. С диким ревом он бросился вверх по лестнице и там перестрелял обезоруженных хозяев борделя и всех застуканных нами клиентов заведения. Охрана была уже мертвая, а с этими мы не знали, что делать. С помощью взбесившегося Йована вопрос отпал. Потом он трясся в углу на полу и рассказывал:
- В Митровице полиция оккупантов раскрыла притон… такой же, совсем случайно!.. там держали сербских дев, насиловали… украдали специально… - От перевозбуждения он коверкал слова и говорил с акцентом. - Туда ходили тоже натовские солдаты… Бандитам, содержантам притона, даже не дали штраф… Полиция просто сожалела!.. О чем?.. что их солдатам больше некуда было ходить?..
Папаша налил ему полный стакан водки из бандитских запасов. Йован выпил и обмяк.
Освобожденные рабыни в один голос твердили, что у них никого нет и им некуда идти. Но взять их с собой мы не могли, и пришлось им разбредаться кто куда. В доме нашлось сколько-то денег и одежды - все отдали им, поделив поровну. Одна из них, получив на руки сто долларов, впала в истерику. Хохотала, как сумасшедшая, каталась по полу и кричала, что заразила СПИДом "сотню ублюдков", по доллару за каждого.
А еще одна все равно пошла за нами. Упрямо топала позади, и когда на нее оборачивались, глядела с немым укором. В конце концов командир махнул рукой - пусть идет, если хочет, потом сама отстанет.
Но она не отставала до самой ночи. Вид у нее был как у пугала: тощая, белые грязные волосы, мужской пиджак до колен с закатанными рукавами, шарф, голые ноги бултыхались в мужских ботинках. Лицо как у маленького зверька, замученного жестокими детьми. Мне казалось, она младше меня. Так оно и было, как потом выяснилось. Звали ее Сашка На еду она набросилась, будто сто лет не ела. Ложкой работала, как метлой.
- Где ты жила раньше? - спросил командир.
- В детдоме. Потом меня продали этим… которых вы убили, - по-простому ответила она. - Сказали, что я уже взрослая и сама должна себя кормить.
- Сколько же тебе лет? - Командир мрачно переглянулся с Папашей.
- Почти пятнадцать. Мне повезло, не успела забеременеть.
- А что делали с такими? - осторожно поинтересовался Папаша.
- Увозили. Мы никогда их больше не видели. Девчонки шептались, что их резали на органы. Можно мне с вами?
- Хорошо, - опустив голову, сказал командир. - Мы отведем тебя в приют. Это хороший приют. Там тебя никто больше никуда не продаст.
- Спасибо вам, дяденьки, - грустно и совсем по-детски сказала Сашка, глядя в кастрюлю с мясным супом-пюре.
Фашист повторно плюхнул ей в тарелку доверху. Ложка замела с той же скоростью.
Где-то разливались трели соловьев. Я вставил в диктофон новую кассету и пошел их искать. Душу выворачивало наизнанку, с начала нашего похода в ней скопилось слишком много гноя от заноз-впечатлений.
При моем приближении рулады затихли, и сколько я ни ждал, соловьи упорно скрывали свое присутствие. Но мне отчаянно хотелось их записать. Я пристроил диктофон в развилке старого корявого ствола неизвестного дерева и ушел, демонстративно топая. Через полсотни метров меня настиг победный соловьиный марш.
Я решил, что подарю копию записи Лехе и Василисе на свадьбу. После того пожара они прочно приклеились друг к дружке. Василиса просто купалась в Лехиной нежной заботе.
На следующий день нам пришлось менять маршрут, чтобы доставить девчонку в монастырский приют. Тот самый, где жила Пашина усыновленная дочка. Паша, конечно, был рад такому повороту. Тем более что у него там не одна только дочка, заметил саркастический Варяг. Сам Варяг от своей жены ушел, и, наверное, ему было завидно, что все вокруг влюбляются и женятся. Даже малолетний Кир собрался жениться, уж этого я от него никак не ожидал. Но об этом знал только я и никому пока не рассказывал. Доказательство лежало у меня в кармане, на диктофоне.
Ночью мне просто не пришло в голову, что не только я захочу слушать соловьев. Кир тоже туда забрел, и не один, а с девчонкой. И почему-то соловьям их посиделки у дерева совсем не мешали. Разговор отлично наложился на певчие трели. Кассету я стал прослушивать утром, и когда пошли голоса, не смог заставить себя выключить. В конце концов, какие секреты у малявок?
- Ты красивая, - первым был голос Кира.
И что он в ней нашел? Тощая, страшненькая, замученная.
- Дурак, - обиженно сказала она, и я с ней согласился.
- Нет, я не дурак. Дураки те, которые… - Он замялся. Наверное, не хотел ее заново травмировать напоминаниями о бандитах-сутенерах. И это Кир, сам бывший бандит с большой дороги! - Не бойся, я отомщу за тебя.
- Кому? Вы их уже поубивали.
- Не всех. Их много… Они мою мамку убили, - добавил он мрачно. - Меня тоже сначала хотели в приют монастырский сдать. Только я в отряде хочу. Меня дядя Паша с собой оставляет. Вот раздобуду себе автомат… Ты не думай, я умею убивать. Я раньше в банде был, до отряда..
- Ты был бандит? - Я представил себе ее круглые, огромные от недокорма глаза.
- Ну да. Я был крутой парень, - похвастался Кир. - Мы всех подряд убивали. Пока меня дядя Паша не стал учить. Он мне как отец.
- Я тоже хочу остаться в вашем отряде.
- Нет. Тебе нельзя. Ты женщина. Женщины не должны воевать… Война - сука. Бешеная сука. С ней только мужчины могут совладать, - гордо добавил он.
- А она… та девушка?
- Васька? Она… это… она просто одинокая. И в Леху втюрилась. А он потом в нее.
- Я тоже одинокая, - тоскливо сказала Сашка. - У меня вообще никого нет, И не будет.
- А хочешь… хочешь, я на тебе женюсь? - выдал Кир.
Она не отвечала.
- Ты что?.. Не плачь… Ну не плачь…
- Дурак, - всхлипнула она.
- Ты не виновата.
- Я грязная, - тоненько вскрикнула она. - На всю жизнь грязная. Лучше бы я там, в подвале, умерла Зачем вы нас вытащили? Оттуда нельзя… возвращаться.
- Можно, - твердо сказал Кир. - Отовсюду можно. Я же вернулся.
- Ты? - удивившись, она перестала хлюпать носом.
- Когда мамку убили, я жил на улице, Потом меня увидел один тип. Он научил меня делать… ну… это… Он п… р был. Кормил за это, давал денег. Потом я ему надоел, он меня прогнал. Я стал делать это с другими. Зарабатывал. Меня никто не заставлял. Потом мы с парнями нашли оружие и стали убивать и грабить. Мне нравилось… Меня дядя Паша вернул, - закончил Кир.
- Как?
- Да уж объяснил, - пробурчал он, помолчал и продолжил: - Я до этого думал, что убивать, закидываться дурью и трах… ну, это самое… это самое большое в жизни. Ну, еще иметь много денег. И все хотят этого. А дядя Паша сказал, что если я такой подкованный в смысле жизни, то должен знать, что ничего в этой жизни не дается просто так. Нужно сначала доказать, что имеешь право на что-то. Если я хочу убивать, то должен доказать, что умею это делать. Он сказал, я могу начать доказывать на нем. В смысле попытаться убить его… А после каждой попытки он меня учил. Я его сначала ненавидел. Зубами хотел загрызть. Я думал, он просто издевается. Было обидно до соплей. Я хотел доказать им всем, что я крутой… А потом понял, что он не издевался. Просто… объяснял, что есть другое… ну, как умел. Такое по ящику не покажут. Такое, чтоб не убивать… и все остальное. А если убивать, то только на войне и только гадов. Понимаешь, есть гады, а есть… ну, нормальные. У нормальных совсем другие… эти, представления о жизни. И никакой я, значит, не подкованный. А просто лох. Дядя Паша меня от пуль закрыл, когда на нас напали. Мне разрешил себя убивать, а сам меня спас. У меня после этого совсем крыша поехала. Плакать хотелось. Вот как тебе сейчас…
- Мне уже не хочется, - шмыгнула она носом.
- Я на тебе обязательно женюсь… Ты только не реви.
У малявок все-таки бывают секреты, сообразил я в самом конце записи. Лехе с Василисой ее уже не подаришь. А стирать я тоже не стал, не знаю почему. Решил, может" отдам потом Паше. Или Ярославу, для его книги о Премудрости.