Содержание:
1. ПОД СТАРОЙ ЛИПОЙ 1
2. ДВОЙНИК МАРАМБАЛЛЯ 2
3. В МИРЕ ПРИЗРАКОВ 3
4. ЗАГАДКА СВЕТА 4
5. ДЕЛО № 174 4
6. ИГРА В ЖМУРКИ 5
7. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ 6
8. ПОГОНЯ 7
9. ПОЗДНИЙ ВИЗИТ 8
10. ПРОПАВШИЕ ДОКУМЕНТЫ 8
11. ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ 9
12. "ЗВУКОВАЯ ДРАМА" 9
13. ЧЁРНАЯ ПОЛУМАСКА 10
14. КОНЕЦ "СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЯ" 11
Примечания 14
Александр Беляев
Светопреставление
1. ПОД СТАРОЙ ЛИПОЙ
- Нет, трудно в наше время быть "собственным корреспондентом". Я, как говорится, выбит из седла и не знаю, о чём теперь писать. Вы помните мой рождественский фельетон? Я сделал любопытный подсчёт сколько десятков миллионов бутылок вина и шампанского выпили берлинцы за праздники и сколько сотен миллионов килограммов съели свинины и гусей. Немцам это показалось обидно. "А, он хочет доказать, что нам совсем не плохо живётся, и что, следовательно, мы можем гораздо аккуратнее платить поенные долги?" Дело дошло до дипломатических осложнений. Мне пришлось объясняться и извиняться.
- На таких фельетонах журналисты делают имя, - сказал Лайль, отпивая кофе.
- Разные бывают имена, - ответил Марамбалль. - Меня едва не отозвала редакция обратно в Париж. И я теперь решительно в затруднении. Нельзя же всё время писать о новых постановках и выставках картин!
Приятели замолчали, занявшись завтраком. Каждое утро они встречались здесь, в Тиргартене, занимали столик под старой тенистой липой, пили кофе и делились новостями. Марамбалль - собственный корреспондент газеты "Тан" - двадцатипятилетний молодой человек с чёрными усами и живыми, весёлыми глазами, очень подвижный, беспечный и жизнерадостный, и Лайль - корреспондент лондонской газеты "Дейли Телеграф", замкнутый, сухой, бритый, с неразлучной трубкой в зубах. Несмотря на разность в характерах, они были большими друзьями. Даже профессиональное соперничество не портило этой дружбы. Лайль допил кофе, выпустил клуб дыма и сказал:
- Ну что же, облюбуйте какой-нибудь берлинский Чарнинг-Кросс и напишите теперь о бедноте.
- Благодарю вас. Меня, чего доброго, заподозрят в большевизме, и редакция уж наверное отзовёт меня после такого фельетона.
- Всё зависит от того, как вы построите фельетон.
- Ах, надоело мне это!.. Вы слыхали новую негритянскую певицу мисс Глоу? Она выступает в цирке Буша. Уж действительно Глоу. От её пения несёт зноем африканской пустыни. Траляляляля! Изумительно! Непременно пойдите. И зачем только столь очаровательный голос она держит в чёрном теле! Эй, эфемерида, пожалуйте сюда!
Молодой грек, в белом костюме и соломенной шляпе, с чёрными, грустными, маслянистыми, большими глазами и орлиным носом, подошёл к столику, раскланялся, церемонно подняв шляпу, и присел на край стула.
- Жарко, - сказал Метакса - так звали грека, - обтирая влажный лоб шёлковым платком.
- Как называется газета, в которой вы работаете? - спросил Марамбалль, подмигивая Лайлю.
- "Имера".
- Химера?
- "Имера", что значит "день". Хорошая газета, афинская, шестьдесят тысяч тираж.
- Ого! И вы посылаете туда эфемериды? Вот мы тут спорили с Лайлем, - и Марамбалль опять подмигнул Лайлю, - каково первоначальное значение слова "комедия"?
- "Космос" значит "разгул", - серьёзно отвечал Метакса, - "оди" - "песнь". "Комодоя" - весёлое пение в честь Вакха-Дионисия. Так произошло слово "комедия". - И, окинув журналистов ласковым взглядом, Метакса спросил: - Вы не знаете последней новости? Говорят, вчера подписано тайное соглашение между Германией и Советской Россией. О! Делиани! - Наскоро простившись, Метакса нагнал своего соотечественника, шедшего по дорожке с большой корзиной, наполненной шёлковыми тканями.
- Из него никогда не выйдет хорошего журналиста, - сказал Марамбалль, глядя вслед удалявшемуся греку.
- Почему вы так думаете? - процедил сквозь зубы, не выпуская трубки, Лайль.
- Разве настоящий журналист станет говорить о такой крупной новости, как подписание тайного соглашения между державами, если уж ему удалось кое-что пронюхать первым? Да и журналист ли он?
- Метакса приехал в Берлин учиться, а для того, чтобы иметь материальные средства, он корреспондирует какую-то греческую газету. - И, посопев угасавшей трубкой, Лайль продолжал:
- Но вы ошибаетесь, считая его глупым. Он умнее, чем кажется, и хитрее нас двоих, вместе взятых. Если он разбалтывает, как вы полагаете, о дипломатической тайне, то у него, очевидно, своя цель.
Марамбалль задумался. Если бы ему первому удалось добыть сведения о тайном соглашении! Это сразу выдвинуло бы Марамбалля. До сих пор ему приходилось играть вторые роли: "аккредитованным" представителем и корреспондентом газеты "Тан" был некто Эрмет, старый журналист и политический деятель. Он писал корреспонденции по наиболее важным политическим вопросам; на долю же Марамбалля оставались мелочи: театр, искусство, спорт, судебные процессы. Но Марамбалль был честолюбив; притом он любил широко пожить. Не мудрено, что он спал и видел во сне сенсации первостепенной важности, которые он, Марамбалль, сообщает изумлённому миру. Фраза, мельком брошенная Метаксой о тайном соглашении, взволновала его. Это было в его духе. Если бы удалось вырвать эту тайну из недр министерства! Впервые за всё время его дружбы с Лайлем Марамбалль посмотрел на своего товарища с опасением и тревогой.
"Только бы ему не пришла в голову мысль добывать эту чёртову грамоту!"
Лайль поймал взгляд Марамбалля и, улыбаясь углами глаз, спросил:
- Что, задел вас Метакса за живое?
- Глупости, - равнодушно ответил Марамбалль. Он был смущён и зол на Лайля за то, что тот отгадал его мысль. Марамбалль повернулся на стуле, рассеянно посмотрел вдоль аллеи и вдруг весь встрепенулся. Широкая улыбка открыла его прекрасные белые зубы.
Мимо их столика шла девушка в лёгком сером костюме, с открытой головой, остриженной "мальчиком".
- Здравствуйте, господин Марамбалль, - приветливо ответила она на поклон. - Отец сегодня уезжает на заседание к министру, - и, весело улыбнувшись, ока удалилась, помахивая стеком.
Лайль, едва заметно улыбаясь, наблюдал за взглядом Марамбалля, следившим за удалявшейся девушкой. И Марамбалль был вознаграждён: она ещё раз обернулась и кивнула ему головой.
- Какая вольность для немки, не правда ли? - сказал сияющий Марамбалль, поворачивая лицо к Лайлю. - Дочь первого секретаря министра иностранных дел Рупрехта Леера.
- Ого!
- Тип новой немецкой женщины послевоенной формации. Костюм, причёска, манеры, вы видели? Чемпион плавания, лаун-тенниса, поло. Тело Валькирии и голос Лорелеи! Прекрасно поёт. Имеет один только физический недостаток: тяжёлую поступь. Вы заметили? Берлинка, ничего не поделаешь! Если бы сто первых красавиц Берлина прошли по этой дорожке церемониальным маршем, их ноги подняли бы не меньше шума, чем рота солдат.
- С этим недостатком можно помириться, если через сердце фрейлейн Леер лежит путь к тайнам кабинета её отца, - глубокомысленно сказал Лайль.
"И зачем только такие догадливые люди бывают на свете!" - с досадой подумал Марамбалль. - Для француза женщина всегда самоцель, - напыщенно ответил он. - Нас сблизила общая любовь…
Лайль выпустил густой клуб из заново набитой трубки.
- Любовь к спорту и пению. Представьте, она обожает Равеля, Метнера, Стравинского и… французские шансонетки. И я обильно снабжаю её этим легкомысленным жанром. - Посмотрев на часы, Марамбалль сказал:
- Однако мне пора. Музы призывают меня. Иду писать очередной фельетон.
- Так не забудьте же посетить цирк Буша! Глоу! Огонь, жар, пламя, зной и кожа, блестящая, как ботинки, только что вычищенные компатриотом Метаксы.
2. ДВОЙНИК МАРАМБАЛЛЯ
Марамбалль писал так же легко и непринуждённо, как и жил: не углубляясь и не задумываясь о том, что выйдет. Иногда он удивлял редактора и самого себя блестящим фельетоном, иногда попадал впросак, как это было с его злополучным фельетоном о выпитых морях вина и горах съеденной берлинцами свинины. В работе для него было трудным только одно: сесть за стол. Вся его слишком живая, экспансивная натура протестовала, и ему было так же трудно засадить себя за стол, как ввести в оглобли необъезженную лошадь.
В этот день с ним было как всегда. Усилием воли он заставлял себя подойти к столу, но тотчас увёртывался, проходил мимо, подходил к окну, и, напевая весёлую шансонетку, барабанил пальцами по стеклу. Потом он открывал окно: душно. Потом закрывал его: мешает уличный шум. И при этом курил одну папиросу за другой.
Измерив комнату бесчисленное количество раз вдоль и поперёк, он, наконец, перехитрил свою норовистую натуру: сделал посреди комнаты резкий поворот, подбежал к столу с видом человека, бросающегося в омут, и уселся в кресло, преисполненный решимостью.
Марамбалль взял в рот новую папироску и зажёг спичку. Но тут случилось нечто, заставившее его забыть о фельетоне и повергшее его сначала в недоумение, а потом и в ужас.
Спичка зажглась с треском, как ей полагается, но Марамбалль не увидел огня, хотя слух не мог обмануть его, что спичка зажглась. Раздумывая над этим непонятным явлением, он продолжал держать спичку меж пальцев и вдруг вскрикнул от ожога. Марамбалль бросил спичку, отдёрнув руку. Теперь он тёр рукой обожжённый палец, и в то же время продолжал видеть свою протянутую над столом руку со спичкой. Марамбалль в ужасе откинулся на спинку кресла и наблюдал эту "третью руку", в то время как его дрожащие руки покоились уже на коленях. Он сидел так неподвижно минут пять, пока новое явление не поразило его: он увидел, как вспыхнула, наконец, спичка в призрачной руке, как догорела и как отдёрнулась рука после ожога пальцев. Словом, он увидел то, что должен был видеть, когда зажёг спичку, но видел это с опозданием в пять минут. Марамбалль протянул руку и зажёг лампу на письменном столе. Выключатель щёлкнул, но огня не было, не видел Марамбалль и своей протянутой к лампе руки. Он почувствовал, как зашевелились волосы на его голове.
"Неужели я сошёл с ума и так неожиданно?" - холодея подумал он. Быстро поднявшись с кресла, Марамбалль зашагал по комнате. Только теперь он обратил внимание на то, что из окна падал странный оранжевый свет. Марамбалль подошёл к окну и взглянул на небо. Всего несколько минут тому назад он видел это летнее, голубое, безоблачное небо. Теперь от ласкающей глаза голубизны не осталось следа. Небо было страшного, оранжевого цвета. Улица погрузилась в сероватый полумрак, как это бывает во время неполного солнечного затмения. Листва деревьев почернела, а белизна домов покрылась густым синеватым оттенком, и дома показались Марамбаллю страшными, как лицо трупа. Марамбалль вернулся от окна и остолбенел от удивления, смешанного с ужасом.
Он увидел себя сидящим за столом. Двойник протянул руку к лампе и зажёг её. Вспыхнул синеватый свет под чёрным абажуром, - хотя абажур был из зелёного стекла. Потом призрак Марамбалля поднялся из-за стола и бесшумно зашагал по комнате, повторяя все движения Марамбалля номер первый, произведённые им за несколько минут до этого. Марамбалль-первый в ужасе всматривался в зеленоватое, растерянное лицо Марамбалля-второго и инстинктивно прыгнул в сторону, когда Марамбалль-второй, шагая по комнате, направился прямо на него.
"Галлюцинация!.. Увы, я сошёл с ума. Но неужели сумасшедшие сознают своё безумие и мыслят так ясно, как я?" - думал Марамбалль, следя за своим двойником, который в это время остановился в задумчивости посреди комнаты. Поразительно! Этот призрак выглядит так реально. И если бы не зеленовато-синеватый оттенок его лица, призрак ничем не отличался бы от живого человека.
"Не заговорить ли мне с ним?" - подумал Марамбалль. Но это было бы уже полным безумием. Марамбалль решился на иное. Он стремительно двинулся вперёд, на своего двойника, и… прошёл его насквозь. Теперь уже сомнения не было: Марамбалль галлюцинирует. Молодой человек постарался овладеть собой. Острота ужаса прошла, на смену явилось любопытство. Марамбалль обошёл вокруг своего двойника и вдруг всунул свою голову внутрь оболочки призрака. Там было совершенно темно.
"Если бы я не сошёл уже с ума, от всего этого можно ещё раз помешаться", - подумал Марамбалль, вынырнув из тьмы призрака в багровый полумрак комнаты.
Из коридора раздался отчаянный крик хозяйки гостиницы, фрау Нейкирх, сорокалетней вдовы. Она кричала так, будто её резали. Марамбалль, забыв о своей горестной судьбе, выбежал в коридор, сделал несколько шагов и ударился в невидимую мягкую преграду. Он протянул руки. Кто-то невидимый схватил его за плечи, и голос фрау Нейкирх простонал у самого его уха.
- О-оо! - в то же время он почувствовал, как грузное тело фрау Нейкирх упало на него. Марамбалль ощупью подхватил невидимую, но весьма ощутительную вдову за талию, и, задыхаясь под непомерной тяжестью, потащил потерявшую сознание Нейкирх в свой номер. Он усадил её на стул, но стула не оказалось там, где он его видел, и тело Нейкирх мягко шлёпнулось на пол. Несчастная вдова, по-видимому, даже не заметила этого и не издала ни звука. Марамбалль ощупью нашёл кресло, разыскал на полу тело Нейкирх и, наконец, усадил невидимую гостью в невидимое кресло. Потом он подбежал к столу и налил в стакан воды из графина. Несмотря на всю необычность положения, Марамбалль отметил, что вещи, которые не были сдвинуты с места, были хорошо видны и оказывались непризрачными. Но довольно было стакан поставить на новое место, как он исчезал из поля зрения, глаз же продолжал видеть его там, где он стоял несколько минут тому назад.
"Во всяком случае, в моём безумии, как у Гамлета, есть какая-то система", - подумал Марамбалль уже не без юмора, стараясь найти стаканом рот бесчувственной вдовы. К Марамбаллю уже возвращалась его обычная жизнерадостность.
Пролив полстакана воды на невидимые рыжие завитушки волос и на широкую грудь Нейкирх, Марамбалль, наконец, бесцеремонно провёл по лицу хозяйки ладонью, нащупал её рот и влил ей воду. Столь энергичное наружное и внутреннее лечение оказало своё действие. Нейкирх икнула, - это было первым проявлением жизни, и, продолжая икать, видимо, приходила в себя. И вдруг она опять истерически закричала:
- А-а-а! Вот, вот!.. Меня несут! меня несут!.. О-о-о!..