Водитель – чернявый юноша в комбинезоне, – облил Леона почти физически ощутимой смесью ярости и презрения. Он был совсем еще молод, и Макрицкий подумал, что зараза, по-видимому, распространена не только среди студенчества и юной элиты. Только сейчас, поглядев на этого шофера, он понял, что ксенофобия, пожирающая Европу, носит на самом деле откровенно грязный, почти фашистский характер. Кому-то это выгодно, сказал он себе. Кто-то старательно раздувает огонек, начавшийся, как это часто бывает, в среде "высоколобых" – так старательно, что он добрался уже и до таких вот пролетариев, которых сии проблемы не должны волновать по определению. И понятно, почему начали именно с молодых: бунтарская идея, как же! Нет-нет, это не бунтарство… кто-то придумал поистине гениальный ход: патриотизм! Богатства твоих детей хотят подарить мерзким, склизким "зеленым человечкам"! Разве ты уже ничего не решаешь? Разве ты можешь позволить этим подонкам отобрать у тебя то, что принадлежит тебе по праву?
– Ты тоже – из этих? – спросил водитель, когда Леон захлопнул дверцу кабины.
– Я астронавт, – высокомерно ответил Леон.
Он страстно жалел, что сейчас на нем это дурацкое цивильное пальто, под которым виднеется дорогущий костюм московского пошива. Он предпочел бы серо-голубую шинель, фуражку с тризубом и, конечно же – саблю, неотъемлемый символ достоинства украинского офицера. На таких, как этот гордый римлянин, кривая карабелка всегда производила неизгладимое впечатление.
– А, – хмыкнул водила, – ну…
– Поехали, – жестко распорядился Леон.
Фургончик тронулся с места. Ворота перед ним распахнулись автоматически, и тут до Леона дошло, что предусмотрительность хозяина, распорядившегося подать глухой крытый фургон, не была лишней. Перед воротами стояла толпа, ничуть не меньшая, чем перед входом. Завидев, выползающую со двора машину, она восторженно взвыла.
– Кры-са! Кры-са! Покажись нам, крыса! Покажись, что же ты прячешься! Ты уже подарила рогатым жабам то, что тебе не принадлежит?
По бортам фургончика забарабанили мелкие камни. Водила заматерился – гнусно, с поминанием множества святых, – и нерешительно прибавил газу. Кто-то швырнул в бампер машины огромный плакат, под передними колесами заскрипел рвущийся тонкий пластик, камни теперь летели целыми жменями, несколько ударили в лобовое стекло… Леон представил себе Чизвика, скрючившегося в грузовом отсеке, и, плохо соображая, что делает, опустил боковое окошко.
– Пидоры гнойные! – заорал он, забыв о том, что его тут никто не поймет. – Йолопы, в дiдька вашу мати!
– Капитан! – выкрикнул кто-то в толпе, – Капитан! Вы что же, вместе с ними?
Только когда фургончик выбрался наконец на трассу, ведущую в центр города, до Леона дошло, что этот голос показался ему очень знакомым.
Глава 7.
Это не совсем гангрена, думал Леон, глядя, как закатное солнце ало отражается в стеклах здания напротив. Это, если уж точнее, ее запах. После Депрессии нам стало казаться, что "капитаны" Большого Дела, за одни день превратившиеся в нищих, уже никогда больше не возьмут в руки руль мировой политики. Они сорок лет играли в эти игры, они, в конечном итоге, доигрались до полного краха созданных ими спекулятивных "транснациональных" экономик, и теперь, наверное, поймут, что мешать дерьмо с бриллиантами – занятие все-таки не слишком прибыльное; однако же, нет. Стоило этой несчастной планете по-новой обрасти слоем жирка, как у некоторых тут же возникло старое, подзабытое чувство. Правда, к концу столетия кое-что все-таки изменилось, и давешние технологии уже не срабатывают. Ну что ж, значит, придумаем новые. Раньше, для того чтобы провести в жизнь какую-либо "идею на пару триллионов", приходилось создавать целые политические партии, вбухивать кучу денег в физиономии новых плакатных идолов, а теперь мы пойдем другим путем. Демократия? Прекрасно. Мы подготовим общественное мнение. Идея наша рассчитана на много-много лет, значит, нам нужно получить мозги тех, кто имеет наибольший общественно-политический вес – тех, кому сегодня чуть за двадцать. Любой политик, рассчитывающий свою перспективу, понимает, что голоса молодых – это не просто тридцать процентов, это, фактически, самый весомый кусок электорального рынка. Это их можно заставить маршировать с плакатами, это они, при грамотной промывке мозгов, пойдут штурмовать парламенты и громить витрины. Старикам, почтенным отцам семейств и тридцатилетним работоголикам с устоявшейся карьерой все это ни к чему, у них другие проблемы. А вот молодые – это да, это то, что надо. А что, собственно, надо? А надо их убедить. И вот тут-то на свет Божий и появляется давняя, никогда никуда не уходившая ксенофобия, тлеющая в интеллектуальной среде. В Европе модно, круто и престижно иметь самое-самое высшее образование? Еще лучше – значит, наши идеи озвучат почтенные университетские профессора. Они, несчастные, думают, что это их, их, черт возьми, мысли, но мы-то с тобой знаем, откуда у осла растут уши, верно?
Вот это и есть гангрена…
Леон посмотрел на часы и подумал, что семь вечера – самое время для того, чтобы выпить чашечку кофе. В конце концов, сказал он себе, я имел нынче хороший шанс получить по ушам, но этого не произошло. Может быть, я просто вычерпал свой персональный лимит неприятностей, и теперь наконец все будет хорошо?
Ото й гарно, решил он, надевая пиджак.
Небольшой ресторанчик на первом этаже отеля был практически пуст, лишь какая-то юная пара откровенно скандинавского вида неторопливо вкушала "пасту", зверски политую томатной смесью. Леон с уважением поглядел на рослую блондинку, далеко вытянувшую свои крепкие ноги в золотистых чулках, потом перевел взгляд на ее спутника, рыжеволосого парня с металлическим обручем, венчавшим его роскошные, до плеч, викингские кудри. На Северах в последние годы стало супермодным подражать свирепым предкам – местами доходило до того, что вполне приличные люди начинали вдруг одеваться в грубые меховые куртки, сапоги с отворотами и отращивать волосы. Этим, подумал Леон, на Кодекс плевать – они в себя погружены, вовнутрь: что там снаружи, их не волнует. Хоть потоп… правда, случись с "зелеными и склизкими" война, эти себя покажут. Одна эта валькирия чего стоит – метр девяносто, не меньше!
– Кофе, большущий такой кофе, с сахаром, – сказал он официанту. – У вас есть приличный коньяк?
– Хеннеси? Или?..
– Если у вас есть что-нибудь из крымской коллекции, я был бы очень рад…
– Непременно. Кара-Даг, Борисфен? Генуэзский Пират?
Потомок Эрика Рыжего оторвался от макарон и бросил на Леона короткий испытующий взгляд. По-видимому, где-то в глубине Макрицкого жил викинг: северный собрат что-то сказал своей невозмутимой подруге и улыбнулся Леону так, словно признал в нем давно утерянного родича.
"Только компании мне не хватало, – устало подумал тот. – Напиваться с норвежцами… или они шведы? Веселое дело! Потом придется тащить их обоих наверх…"
Его опасения не оправдались. Официант принес пухлую глиняную чашку кофе и крохотный графинчик с коньяком. Туристы продолжали неторопливо перерабатывать дары итальянской макаронной промышленности; Леон пропустил рюмку и неожиданно вспомнил: Big Aррlе, ресторан где-то вокруг Бродвея, коньяк и странная девушка, которая его в этот ресторан притащила.
– Н-да, – сказал Леон, доставая из кармана пиджака свой телефон.
В далеком Киеве взяла трубку одна из младших сестер.
– Ку-ку, Лялька. Как у нас там?
– Ой, – обрадовалась она, – Ле! Ты откуда?
– Я сейчас в Риме. Тут тепло так… слушай, Ля, сделай доброе дело: поднимись ко мне, нарой в шкафу мою парадную шинель и пошарь хорошенько по карманам. Там должна быть карточка, что-то вроде визитки, поняла?
Сестрица припустила вверх по лестнице. Леон услышал, как открылась дверь его спальни, потом – как скрипит старый стенной шкаф.
– Да… вот… тут что-то вроде "Ясмин" какой-то, а фамилия… сейчас…
– Не надо фамилии, там должен быть код, да?
Несколько минут Леон задумчиво рассматривал номер, светящийся на табло телефона – он ввел его в память, а потом снова вернулся к кофе.
"Будет, наверное, здорово, – размышлял Макрицкий, – повстречаться и с представительницей противоположной стороны… ха. Интересно, она знает, кем и для чего все это придумано? А может, она даже в курсе, кто эту акцию финансирует?"
Последняя мысль заставила Леона рассмеяться. Викингесса у окна медленно подняла голову, безо всякого выражения оглядела его и что-то сказала своему спутнику. Тот лениво дернул плечом. Леон отвел взгляд, налил себе коньяку и неожиданно принял решение.
– Да?.. – ответил ему спокойный, как всегда уверенный голос Жасмин.
– Привет… – на несколько секунд Леон растерялся; ему не сразу удалось подобрать слова. – Это Леон, астронавт… помнишь, мы недавно познакомились в Нью-Йорке? Ты где сейчас?
– Я? – она, казалось, совершенно не удивилась неожиданному звонку. – Я сейчас в Риме. А ты?
– Вот удивительно… я хочу сказать, удивительное совпадение! Я тоже здесь… у меня, в общем, отпуск. Послушай, может быть, мы могли бы как-нибудь встретиться?
– Конечно, я буду очень рада. Ты сегодня свободен?
– Как ветер. А ты?..
– Вот и хорошо.
Она назвала адрес, где-то недалеко от его отеля, в путанице Старого Рима. Леон поглядел на часы и подозвал официанта.
– Вызовите мне, пожалуйста, такси.
Поднявшись в номер, Макрицкий нервно распахнул кофр и пожалел, что не взял с собой ни одного по-настоящему респектабельного костюма. Разумеется, весь его штатский гардероб значительно выбивался из ресурсов обычного украинского капитана, но сейчас ему этого было мало, а искать здесь, в вечернем Риме, роскошные салоны готового платья, он не успевал никак.
– Пацан, – сказал он сам себе, завязывая перед зеркалом свой самый дорогой галстук.
Еще раз глянув на часы, Леон бегом спустился вниз. Такси уже ждало его перед отелем.
– Отвезите меня в такое место, где я мог бы купить цветы для молодой синьорины… – попросил он водителя. – Ну, и еще что-нибудь – вы понимаете?
Таксист окинул его коротким, очень профессиональным взглядом, прикидывая финансовый уровень заезжего клиента, и уверенно кивнул головой.
– Синьор останется доволен. Сколько у нас времени?
– Не очень много…
Приземистый желтый "Фиат" резво сорвался с места, чтобы через минуту влиться в никогда не стихающий поток автомобилей, движущихся по виа Фори Империале. Вокруг Леона бурлил, переливаясь, забытый им сказочный хаос вечерних огней огромного мегаполиса, и у астронавта вдруг перехватило дух. Он сидел на заднем диване, нервно теребя жемчужную запонку, а там, за тонированными окнами кара, сверкала беспечная суета миллионов людей. Мало кто из них мог представить себе, что такое год, проведенный внутри железной коробки, за ничтожно тонкими стенками которой таится страшная в своей неизбежности смерть. Слегка подавленный увиденным, Леон не сразу заметил, как шофер нырнул в правый ряд и сбросил скорость, выискивая место для парковки.
– Вас подождать? – спросил он.
– А? – Не понял Леон. – Подождать? Ах, ну да, я был бы вам очень обязан…
В машину он вернулся буквально через три минуты – молоденькие девушки, заслышав магическую фразу "мне безразлично, сколько это будет стоить", порхали вокруг спешащего клиента, как мотыльки. Леон не без труда впихнул на переднее сиденье высокую корзину с орхидеей, бросил рядом с собой коробку, скрывавшую под розовым шелком изящный вечерний набор: духи, шампанское, сладости и что-то там еще ("мода ж у них тут, прости Господи!"), и скомандовал водителю, куда ехать.
Насчет расстояния Макрицкий ошибся: таксист довольно долго петлял по ярко освещенным рекламой улицам. По названному Жасмин адресу оказался сорокалетней давности отель, упиравшийся стале-стеклянным шпилем в желтое от городского света небо. Девушка ждала его в холле.
– Я только что спустилась, – сказала она вместо приветствия. – Не думала, что ты так быстро… о Боже, а это еще что?
– Это тебе, – сообщил Леон, ощущая, как его щеки заливает краска.
Жасмин округлила глаза.
– Ты миллиардер?
– Да… а что? У нас так принято… не могу же я приходить к молодой женщине с пустыми руками.
– Давай это все мне. Черт, мои друзья будут удивлены… ничего себе!..
– У тебя там друзья? – растерялся Леон. – Так я, наверное, не вовремя?
– Вовремя, вовремя. Пойдем, тебе будет интересно.
Все еще теряясь, Леон прошел за девушкой к лифту. Номер Жасмин располагался на одном из последних этажей. Подходя к двери, Макрицкий расслышал слабый гул нескольких голосов, и уверился в том, что визит не совсем уместен.
"Могла бы, черт, и отказать!" – недовольно подумал он.
– Заходи, – Жасмин распахнула перед ним дверь, и Леон нерешительно просунулся в холл.
Голоса доносились из гостиной, причем несколько человек, перебивая друг друга, яростно тараторили на нескольких языках сразу.
– Давай-давай, – подтолкнула его Жасмин. – Знакомьтесь, ребята, это капитан Макрицки из Украины. Тот самый, единственный спасшийся с "Галилео" в Поясе.
Гостиная здесь была просторная, намного больше, чем у него самого, и, конечно, обустроенная в аскетическом стиле последних лет. Кроме мощной информационной техники, в полукруглом помещении присутствовала лишь стойка, за которой поблескивал бутылками нехилый бар, и несколько кресел-трансформеров. Нас стенах слабо светились малозаметные бра. Удивленно улыбаясь, в полумраке Леон разглядел семерых молодых парней и пару девушек, причем на одной из них была синяя форма кадета французской Академии Космоса.
– Очень рад, – произнес Леон по-английски.
Никто из присутствующих не проронил ни слова приветствия. На него смотрели изучающе, так, словно Леона угораздило попасть на сходку некоего тайного ордена, и капитулу приходится решать, что ж теперь делать с незваным гостем: казнить сразу, или, может быть, принять своим?
Жасмин непринужденно зашвырнула розовую коробку в распахнутую дверь спальни, поставила в угол орхидею и похлопала его по плечу:
– Выпьешь?
– Коньяку, если можно, – пробормотал Леон, недоумевая, отчего был удостоен столь странного приема.
– Мы тут как раз говорили о Поясе, – Жасмин сунула ему в руки стакан с каким-то дешевым фуфлом и села на ковер рядом с крупным, мощношеим юношей в довольно затрапезном свитере до колен. Леон машинально оглядел его огромные, потасканные ботинки на шнуровке, и незаметно поморщился.
– И… что же?
– Дитрих считает, что в Поясе мы можем столкнуться с большими проблемами. Когда Триумвират вплотную приступит к разграблению Системы, мы потеряем все права на руды астероидов.
Леон задумчиво почесал затылок. Такой ерунды он еще ни разу не слышал.
– А почему, собственно? – поинтересовался он. – Почему сразу Пояс? Что там такого интересного?
– Низкая гравитация, – кривясь лицом, объяснил ему Дитрих. – Им будет удобно…
Сумасшедший, понял Леон. Тут, конечно, вся компания заклиненная, но этот – одарен особо, иначе и не скажешь. Да он хоть представляет себе, что такое навигация там, посреди тысяч хаотически несущихся каменюк? Руды, конечно, представляют собой огромную ценность, и для Триумвирата в первую очередь, но вот человечество, увы, не потянет их самостоятельную разработку хотя бы из-за колоссальных энергетических проблем!
– Видите ли, в Поясе любой навигатор неизбежно сталкивается с огромным количеством проблем, – стараясь, чтобы его голос звучал корректно, возразил Леон. – Я думаю, что даже если на астероидах они и найдут нечто, заслуживающее внимания, то все равно – к разработкам приступят не скоро. Не при нашей жизни, наверное… Пока все это просто нерентабельно. Я готов поверить, что Триумвират имеет обширные интересы на лунах Нептуна и Джупа, тем более, что там действительно есть чем поживиться, но все же Пояс, знаете ли… недавно еще он стоял далеко не на первом месте среди приоритетов Триумвирата.
Дитрих презрительно скривился и обдал Леона пивным ароматом.
– Пояс ближе к Земле, – сказал он.
– А, – понял Леон.
– Дит просто боится, – тонко рассмеялась мадемуазель французского космофлота. – Причем он у нас такой не один. Вы тоже боитесь, капитан?
– Я? – Леон задумался. – Да нет, – сказал он, прихлебнув дрянного бренди, – уж их-то я нисколько не боюсь. Я привык опасаться реальных вещей. Знаете, я вылез из двух аварий, это серьезно, нет? На несчастном "Галилео" погибли все мои товарищи, вот это-то и страшно. Отправляя нашу экспедицию, Ассамблея не слишком заботилась о ее безопасности. Мало кто представлял, с чем нам придется столкнуться. Мы добыли огромное количество ценных научных материалов, и где они все? Болтаются где-то там…
– О, вы нелояльны к Ассамблее? – весело улыбнулась француженка.
– Мне не хотелось бы говорить о лояльности или нелояльности, мадемуазель… В таком сложном деле, как освоение новых пространств, ошибки неизбежны. Ошибки, проколы – да все, что хотите! Уж вы-то должны представлять себе, насколько эти пространства к нам агрессивны. Мы только начали движение по этой дороге, верно? Мы едва-едва научились справляться с простейшими, я бы сказал, трудностями… И если нам предлагают сделать решительный, большой скачок вперед – зачем же отказываться?
Последняя фраза вызвала немалое оживление. Некоторое время Леон ошарашенно вертел головой, пытаясь уловить хоть что-то из многоголосого хора голосов, зазвучавших одновременно в разных углах помещения.
– Скачи сам, придурок! – кричал кто-то по-немецки.
– А Кодекс, Кодекс? Вместе с ним, что ли? – это уже испанец в спортивной куртке.
– Да кто нам что-то даст, ты, умник! – надрывался рыжеволосый коротышка, оккупировавший высокий стул под стойкой мини-бара. – Что, кроме Кодекса они нам вообще дали?
– Спокойно, господа! – рявкнул Леон, и его властный рык мгновенно перекрыл всю какофонию. – Давайте рассуждать здраво и по очереди, well? Что, говорите, они нам дали? Если говорить о вещах сугубо материальных, то, в принципе, немного. Кое-какие усовершенствования, которые позволяют более уверенно решать энергетические проблемы, да вы и сами это знаете. Саморонский проект реформы энергокомплекса, будь он реализован по полной программе, мог бы здорово снизить затраты на каждый киловатт. Другое дело, что кое-кто его благополучно провалил, но я сейчас не об этом. Вам никогда не приходило в голову, что Триумвират дал всем нам ощущение того, что мы не одни?.. Знаете, что страшно там, далеко-далеко отсюда? Вот это самое. Смотрите: мы сидим здесь, на сто-черт-поймет-каком этаже, нас всего-то с десяток, но – мы не одиноки! Мы знаем, мы ощущаем: вокруг нас толчется колоссальное количество таких же, как мы, и кто-то из них всегда придет на помощь. Там этого нет, там мы были бы одни, и уж поверьте мне, профессионалу, орали бы гораздо тише. Нам было бы страшно, мы жались бы друг к другу, как замерзающие котята. Точно так же и здесь… до их появления мы жили в пустоте, не ощущая вокруг нас чьего-либо присутствия. Сейчас мы знаем: мы не одни, помимо нас в этой проклятой пустоте живут миллиарды, прорвы таких же разумных, мы можем общаться, обсуждать свои проблемы, просить, наконец, помощи, коль припрет. Я не прав?
– Красивые слова, – фыркнул Дитрих, – но меня они все равно не убеждают, ясно?