Глава 9
Максвелл проснулся оттого, что Оп тряс его за плечо.
- Тут тебя желают видеть!
Сбросив одеяло, Максвелл спустил ноги с кровати и начал нащупывать брюки. Оп сунул их ему в руки.
- А кто?
- Назвался Лонгфелло. Отвратительный надутый тип. Он ждет снаружи. Явно боится войти в хижину, чтобы не подхватить инфекцию.
- Ну так пусть убирается к черту! - объявил Максвелл и потянулся за одеялом.
- Нет-нет,- запротестовал Оп.- Я выше оскорблений. Чихать я на него хотел.
Максвелл влез в брюки, сунул ноги в ботинки и притопнул.
- А кто он такой?
- Не имею ни малейшего понятия,- ответил Оп.
Максвелл побрел в угол к скамье у стены, налил из ведра воды в таз и ополоснул лицо.
- Который час? - спросил он.
- Начало восьмого.
- Что-то мистер Лонгфелло торопится меня увидеть!
- Он там меряет двор шагами. Изнывает от нетерпения.
Лонгфелло и правда изнывал.
Едва завидев Максвелла в дверях, он бросился к нему, протянув руки.
- Профессор Максвелл! - воскликнул он.- Как я рад, что отыскал вас. Это было нелегко. Но мне сказали, что я, возможно, найду вас здесь.- Он посмотрел на хижину, и его длинный нос чуть-чуть сморщился.- И я рискнул.
- Оп,- спокойно сказал Максвелл,- мой старый и близкий друг.
- Может быть, прогуляемся немного? - предложил Лонгфелло.- Удивительно приятное утро! Вы уже позавтракали? Ах, да! Конечно же нет!
- Если бы вы сказали, кто вы такой, это значительно упростило бы дело,- заметил Максвелл.
- Я работаю в ректорате. Стивен Лонгфелло, к вашим услугам. Личный секретарь ректора.
- Вы-то мне и нужны! - сказал Максвелл.- Мне необходимо встретиться с ректором, и как можно скорее.
Лонгфелло покачал головой:
- Могу сразу же сказать, что это невозможно.
Они неторопливо пошли по тропинке, ведущей к шоссе. С могучего каштана на тропинку медленно слетали листья, отливавшие червонным золотом. Дальше на фоне голубого утреннего неба багряным факелом пылал клен. И высоко над ним к югу уносился треугольник утиной стаи.
- Невозможно? - повторил Максвелл.- Это звучит как окончательный приговор. Словно вы обдумали мою просьбу заранее.
- Если вы хотите что-нибудь сообщить доктору Арнольду,- холодно проинформировал его Лонгфелло,- вам следует обратиться в соответствующие инстанции. Неужели вы не понимаете, что ректор чрезвычайно занят и...
- О, я это понимаю! И понимаю, что такое инстанции. Отсрочки, оттяжки, проволочки, пока твое дело не станет известно всем и каждому!
- Профессор Максвелл,- сказал Лонгфелло,- я буду творить с вами откровенно. Вы человек настойчивый и, мне кажется, довольно упрямый, а с людьми такого типа церемонии ни к чему. Ректор вас не примет. Он ни в коем случае не может вас принять.
- По-видимому, из-за того, что нас было двое? И один из пас умер?
- Все утренние газеты будут этим полны. Гигантские заголовки: человек воскрес из мертвых! Может быть, вы слушали вчера радио или смотрели какую-нибудь телевизионную программу?
- Нет.
- Ну, так вы - сенсация дня. И должен признаться, положение создалось весьма неприятное.
- Попросту говоря, назревает скандал?
- Если угодно. А у ректората довольно хлопот и без того, чтобы вмешиваться в историю вроде вашей. У нас же на руках Шекспир и все, что отсюда вытекает. Тут мы не могли остаться в стороне, но обременять себя еще и вами мы не станем.
- Неужели у ректората нет ничего важнее Шекспира и меня? - спросил Максвелл.- А возрождение дуэлей в Гейдельберге? И спор о том, этично ли допускать некоторых внеземных студентов в футбольные команды, и...
- Но поймите же! Важно то, что происходит именно в этом городке! - простонал Лонгфелло.
- Потому что сюда перевели ректорат? Хотя Оксфорд, Гарвард и десяток других...
- Если хотите знать мое мнение,- сухо сказал Лонгфелло,- то я считаю, что попечительский совет поступил несколько необдуманно. Это создало для ректората множество трудностей.
- А что произойдет, если я поднимусь на вершину холма, войду в здание ректората и начну стучать кулаком по письменным столам? - спросил Максвелл.
- Вы это сами прекрасно знаете. Вас вышвырнут вон.
- А если я приведу с собой полки журналистов и телевизионных операторов, которые будут ждать моего возвращения у дверей?
- В этом случае вас, вероятно, не вышвырнут. И возможно, вы даже прорветесь к ректору. Но могу вас заверить, что при подобных обстоятельствах вы заведомо ничего не добьетесь.
- Следовательно,- сказал Максвелл,- я заранее обречен на неудачу, что бы я ни пытался предпринять.
- Собственно говоря,- сообщил ему Лонгфелло,- я пришел к вам сегодня совсем для другого. Мне было поручено передать вам приятное известие.
- Не сомневаюсь! Так какую же косточку вы собирались мне бросить, чтобы я тихо исчез со сцены?
- Вовсе не косточку! - обиженно заявил Лонгфелло.- Я уполномочен предложить вам пост декана в экспериментальном институте, который наш университет организует на Готике Четыре.
- А, на планете с колдуньями и магами?
- Перед специалистом в вашей области этот пост открывает огромные возможности,- убедительно сказал Лонгфелло.- Планета, где магические свойства развивались без помех со стороны разумных существ иного типа, как это произошло на Земле...
- И расстояние в сто пятьдесят миллионов световых лет,- заметил Максвелл.- Далековато и наверняка нудно. Однако оплачивается эта миссия, вероятно, неплохо?
- Весьма и весьма,- ответил Лонгфелло.
- Нет, спасибо,- сказал Максвелл.- Моя работа здесь меня вполне удовлетворяет.
- Работа?
- Ну конечно. Разрешите напомнить вам, что я профессор факультета сверхъестественных явлений.
Лонгфелло покачал головой.
- Уже нет,- объявил он.- Простите, но я должен вам напомнить, что вы скончались более трех недель назад. А открывающиеся вакансии заполняются немедленно.
- То есть мое место уже занято?
- Ну разумеется,- сказал Лонгфелло.- В настоящее время вы безработный.
Глава 10
Официант принес омлет с грудинкой, налил кофе и удалился, оставив Максвелла одного. За огромным окном голубым зеркалом простиралось озеро Мендота, и холмы на дальнем берегу терялись в лиловой дымке. По стволу кряжистого дуба у самого окна пробежала белка и вдруг замерла, уставившись глазами-бусинами на человека за столиком. Красно-бурый дубовый лист оторвался от ветки и, неторопливо покачиваясь, спланировал на землю. По каменистому откосу у воды шли рука об руку юноша и девушка, окутанные утренней озерной тишиной.
Куда воспитаннее и цивилизованнее было бы принять Приглашение Лонгфелло и позавтракать с ним, подумал Максвелл. Но в ту минуту он чувствовал, что сыт секретарем ректора по горло, и ему хотелось только одного: наедине с самим собой оценить положение и кое о чем поразмыслить - хотя, возможно, времени на размышления у него уже не оставалось.
Оп оказался прав - шансов увидеться с ректором у него почти не было, и не только потому, что тот был чрезвычайно занят, а его подчиненные настаивали на строжайшем соблюдении всех тонкостей священной бюрократической процедуры, но еще и потому, что по не вполне понятной причине ситуация с раздвоившимся Питером Максвеллом запахла скандалом, от которого Арнольд жаждал держаться как можно дальше. Глядя в выпученные беличьи глазки, Максвелл прикидывал, не могла ли на позицию ректора повлиять беседа с инспектором Дрейтоном. Может быть, служба безопасности взялась за Арнольда? Это казалось маловероятным, но все же возможным. Как бы то ни было, о нервном состоянии Арнольда можно было судить по той поспешности, с какой ему был предложен пост на Готике IV. Ректорат не только не хотел иметь ничего общего с этим вторым Питером Максвеллом, но и предпочел бы убрать его с Земли на захолустную планету, где он вскоре был бы всеми забыт.
После смерти того, другого, Питера Максвелла его место на факультете, естественно, не могло оставаться незаполненным - студенты должны учиться, и кто-то должен вести его курс. Тем не менее для него можно было бы подыскать что-нибудь и здесь. А если этого не сделали и сразу же предложили ему пост на Готике IV, следовательно, на Земле он мешает.
И все-таки странно! Ведь о том, что существовали два Питера Максвелла, ректорату стало известно лишь накануне, а до тех пор никакой проблемы вообще не было.
А это значит, решил Максвелл, что кто-то уже успел побывать в ректорате - кто-то, стремящийся избавиться от него, опасающийся, что он помешает... Но чему? Ответ напрашивался сам собой, и самая эта легкость вызвала у Максвелла инстинктивное ощущение, что он ошибается. Однако, сколько он ни раздумывал, ответ был только один: кто-то еще знает о сокровищах библиотеки хрустальной планеты и пытается ими завладеть.
Во всяком случае, ему известно одно имя - Черчилл. Кэрол сказала, что к переговорам о продаже Артефакта, которые ведет Институт времени, имеет отношение какой-то Черчилл... А вдруг Артефакт и есть цена, за которую можно получить библиотеку хрустальной планеты? Конечно, слитком полагаться на это нельзя, и тем не менее... Ведь никому не известно, что такое Артефакт.
И если подумать, Черчилл - самый подходящий человек для устройства подобных сделок. Конечно, только как подставное лицо, по поручению кого-то, кто не может выступить открыто. Ведь Черчилл профессиональный посредник и знает все ходы и выходы. У него есть связи, и за долгие годы он, наверное, обзавелся источниками информации в самых разных влиятельных учреждениях.
Но в этом случае задача Максвелла очень усложняется. Ему теперь надо остерегаться не только огласки, неизбежной, если бы он обратился в обычные инстанции,- возникала опасность, что его сведения попадут во враждебные руки и будут обращены против него.
Белка соскочила со ствола и теперь деловито сновала по спускающейся к озеру лужайке, шурша опавшими листьями в надежде отыскать желудь, которого не углядела раньше. Юноша и девушка скрылись из виду, и поднявшийся легкий ветерок морщил зеркальную поверхность озера.
Зал был почти пуст - те, кто начал завтракать раньше, уже закончили и ушли. С верхнего этажа доносились звуки голосов и шарканье подошв - это студенты собирались в клубе, где они обычно проводили свободное от занятий время.
Это здание было одним из самых старых в городке и, по мнению Максвелла, превосходным. Уже более пятисот лет оно служило уютным местом встреч и занятий для многих поколений, и множество чудесных традиций превратило его в родной дом для бесчисленных тысяч студентов. Тут они находили тишину и покой для размышлений и занятий, и уютные уголки для дружеской беседы, и комнаты для бильярда и шахмат, и столовые, и залы для собраний, и укромные маленькие читальни, где стенами служили полки с книгами.
Максвелл отодвинул стул от столика, но остался сидеть - ему не хотелось вставать и уходить, так как он понимал, что, покинув этот тихий приют, будет вынужден сразу же погрузиться в водоворот трудных проблем.
За окном золотое осеннее утро нежилось в лучах солнца, которое поднималось все выше и пригревало все сильнее, обещая день, полный золотых метелей опадающих листьев, голубой дымки на дальних холмах, торжественного великолепия хризантем на садовых клумбах, пригашенного сияния златоцвета и астр в лугах и на пустырях.
За спиной послышался торопливый топоток множества ног в тяжелой обуви, и, повернувшись, он увидел, что владелец этих ног быстро приближается к нему по красным плиткам пола.
Больше всего это существо напоминало гигантского сухопутного краба - членистые ноги, нелепо наклоненное туловище, длинные гротескные выросты (по-видимому, органы чувств) над непропорционально маленькой головой. Он был землисто-белого цвета. Три черных глаза-шарика подрагивали на концах длинных стебельков.
Существо остановилось перед столиком, и три стебелька сошлись, направив глаза на Максвелла. Оно заговорило высоким пискливым голосом, и кожа на горле под крохотной головкой быстро запульсировала.
- Сообщено мне, что вы есть профессор Максвелл.
- Вас не обманули,- сказал Максвелл.- Я действительно Питер Максвелл.
- Я есть обитатель мира, вами названного Наконечник Копья Двадцать семь. Имя, мною имеемое, вам интересно не есть. Я являюсь к вам с поручением лица, меня нанимающего. Возможно, вам оно известно под наименованием мисс Нэнси Клейтон.
- Еще бы! - сказал Максвелл и подумал, насколько это в духе Нэнси - нанять в качестве посыльного столь явно неземное существо.
- Я тружусь на свое образование,- объяснил Краб.- Я выполняю работу, какую нахожу.
- Весьма похвально,- заметил Максвелл.
- Я прохожу курс математики времени,- сообщил Краб.- Я специализируюсь на конфигурации линий Вселенной. Я лихорадочно этим увлечен.
По виду Краба было трудно поверить, что он способен на увлечение, и тем более лихорадочное.
- Но чем объясняется подобный интерес? - спросил Максвелл.- Какими-то особенностями вашей родной планеты? Вашими культурными традициями?
- О, весьма и весьма! Абсолютно новая идея есть. На моей планете нет представления о времени, никакого восприятия такого явления, как время. Очень есть потрясен узнать о нем. И заинтересован. Но я чрезмерно уклоняюсь. Я есть здесь с поручением. Мисс Клейтон желает знать, способны ли вы посетить ее прием вечером данного дня. У нее в восемь по часам.
- Пожалуй, я приду,- сказал Максвелл.- Передайте ей, что я всегда стараюсь не пропускать ее приемов.
- Чрезмерно рад! - объявил Краб.- Она столь хочет получить вас там. Вы есть говоримы о.
- Ах так! - сказал Максвелл.
- Вас тяжко находить. Я бегаю быстро и тяжко. Я спрашиваю во многих местах. И вот - победоносен.
- Мне очень жаль, что я причинил вам столько беспокойства,- сказал Максвелл, опуская руку в карман и извлекая кредитку.
Существо протянуло одну из передних ног, ухватило кредитку клешней, сложило ее несколько раз и засунуло в маленькую сумку на груди.
- Вы добры более ожидания,- пропищало оно,- Еще одно сведение. Причина приема - представление гостям картины, недавно приобретенной. Картины, очень долго утраченной и исчезнувшей. Кисти Альберта Ламберта, эсквайра. Большой триумф для мисс Клейтон.
- Не сомневаюсь,- сказал Максвелл.- Мисс Клейтон - специалистка по триумфам.
- Она, как наниматель, любезна,- с упреком возразил Краб.
- Конечно, конечно,- успокоил его Максвелл.
Существо быстро переставило ноги и галопом выбежало из зала. Максвелл услышал, как оно протопало по лестнице, ведущей к выходу на улицу. Потом он встал и тоже направился к дверям. Если прием посвящен картине, подумал он, полезно будет поднабраться сведений о художнике. И усмехнулся - уж наверное, почти все, кого Нэнси пригласила, займутся сегодня тем же.
Ламберт! Фамилия показалась ему знакомой. Что-то он о нем читал... возможно, очень давно. Статью в каком-нибудь журнале, коротая свободный час?
Глава 11
Максвелл открыл книгу.
"Альберт Ламберт,- гласила первая страница,- родился в Чикаго (штат Иллинойс) 11 января 1973 года. Славу ему принесли картины, исполненные причудливого символизма и гротеска, однако его первые работы никак не позволяли предугадать последующий взлет его таланта. Хотя они были достаточно профессиональны и свидетельствовали о глубоком проникновении в тему, их нельзя назвать выдающимися. Период гротеска в его творчестве начался после того, как ему исполнилось пятьдесят лет, причем его талант развивался не постепенно, а достиг расцвета буквально за один день, словно художник работал в этом направлении тайно и не показывал картин в новой манере до тех пор, пока полностью не удовлетворился тем, что создал. Однако никаких фактических подтверждений подобной гипотезы не найдено; наоборот, существуют данные, свидетельствующие, что она не..."
Максвелл бросил читать, открыл книгу на цветных репродукциях, быстро перелистал образчики раннего творчества художника. И вдруг на какой-то странице картины стали совсем иными - тематика, колорит и даже, подумал Максвелл, сама манера. Перед ним словно были произведения двух художников: один давал выход интеллектуальной потребности в упорядоченном самовыражении, а другой был весь захвачен, поглощен, одержим каким-то потрясшим его переживанием, от которого пытался освободиться, перенеся его на холст.
Скупая, темная, грозная красота рвалась со страницы, и Максвеллу показалось, что в сумрачной тишине читальни он слышит шорох черных крыльев. Немыслимые существа взмывали над немыслимым ландшафтом, и все же Максвеллу почудилось, что и этот ландшафт, и эти существа не были простой фантазией, прихотливой причудой намеренно затуманенного сознания, а четко укладывались в рамки какой-то неслыханной гармонии, опирающейся на логику и мироощущение, чуждые всему тому, с чем ему приходилось сталкиваться до сих пор. Форма, цвет, подход к теме и ее интерпретация не были просто искажением человеческих представлений; наоборот, зритель немедленно проникался убеждением, что они были вполне реалистическим воспроизведением чего-то, что лежит за пределами человеческих представлений. "Причудливый символизм и гротеск",- говорилось в предисловии... Может быть, сказал себе Максвелл, но в таком случае символизм этот возник в результате и на основе самого тщательного изучения натуры.
Он открыл следующую репродукцию и вновь увидел такой же полнейший уход от всего человеческого - иные существа в иной ситуации на фоне иного ландшафта, но несущие в себе столь же ошеломляющее ощущение реальности; нет, все это не было плодом воображения художника, все это он когда-то видел, а теперь изгонял из сознания и памяти. Вот так, подумал Максвелл, человек яростно намыливает руки куском едкого и грубого мыла и снова, и снова трет их, пытаясь с помощью физических средств избавиться от следов психической травмы. Возможно, художник созерцал эту сцену не непосредственно, а через зрительный аппарат давно исчезнувшей и никому теперь не известной расы.
Максвелл сидел, завороженно глядя на страницу книги, не в силах оторваться от нее, захваченный в плен жуткой и зловещей красотой, скрытым и ужасным смыслом, которого он не мог постичь. Краб сказал, что время было неизвестно его расе, что этот универсальный фактор никак не воздействовал на культуру его планеты, а вот здесь, в этих цветных репродукциях, крылось что-то неизвестное людям, не грезившееся им даже во сне.
Максвелл протянул руку, чтобы закрыть книгу, но вдруг заколебался, словно по какой-то причине книгу закрывать не следовало, словно ему почему-то было необходимо еще пристальнее вглядеться в репродукцию.
И в этот момент он осознал, что в ней прячется нечто загадочное, ускользающее и притягательное.
Он положил руки на колени и продолжал смотреть на репродукцию, потом медленно перевернул страницу и, взглянув на третью репродукцию, внезапно поймал то, что раньше от него ускользало,- особые мазки создавали эффект неуловимого движения, туманной нечеткости, словно мгновение назад здесь что-то мерцало и сразу же исчезло, оставаясь за гранью зрения, но где-то совсем рядом.